Однако в рассматриваемое нами время угрозы существованию миссии еще не было, и иезуиты находили основания для оптимизма. На протяжении жизни Вербиста, хотя императорские указы, запрещающие проповедь христианства оставались в силе, его личное влияние было по-прежнему столь велико, что губернаторы провинций и наместники не смели противодействовать христианским проповедникам. Высланным миссионерам было разрешено вернуться в Китай.
Годы шли, и союз Вербиста с императором не нарушался. В 1682 г., когда императору было 28 лет, а Вербисту — 59, и годом позже Канси брал иезуита с собой на охоту в маньчжурские степи своих предков. Целью этих поездок была в основном личная проверка того, что происходит на отдалении от столицы, «подтянуть» командующих армиями и людей, которые изначально были боевыми офицерами, а ныне, став придворными и администраторами в самой блестящей и богатой столице мира, постепенно теряли форму. Вербист путешествовал с тестем императора, жил в его шатре и возил с собой свои научные и астрономические инструменты, вполне полно экипированный для того, чтобы записывать «расположение небес, высоту полюса над горизонтом, магнитире склонение каждой страны… высоту гор и удаленность точек»[132]. Путешествовал Вербист на лошадях императора и принадлежал к ближайшему его окружению. Император взял с собой своего старшего сына, молодого десятилетнего принца… наследника империи… \…\ Все могущественные люди двора и наиболее значительные сановники всех степеней в сопровождении многочисленной челяди и в великолепных экипажах составляли процессию… численностью более семидесяти тысяч человек»[133].
Вербист с воодушевлением описывает это. передвижение многих тысяч человек — через горы и реки по мостам, которые перебрасывались инженерами, ехавшими в голове процессии, то, как они вставали лагерем, привозя с собой не только багажные обозы, содержавшие запас провизии на три месяца пути, но и тысячи запасных лошадей и любую мыслимую вещь, которая могла понадобиться в длинном путешествии. На всем пути следования императорского обоза жители деревень и городов подметали и приводили в порядок улицы. «Христиане не столь внимательны, чтобы подмести улицы… через которые должен проехать Его Святейшество, как эти неверные, которые расчищают пути для своих властителей… А император едва ли даже и придерживался этого пути, проводя свое время, по большей части, охотясь… Обычно он продвигался в голове этой… армии… Когда он подъезжал к императрицам, он держался сбоку \подготовленной дороги\, потому что огромное количество лошадей, следовавших за ним, могли испортить ее… И несмотря на то, что огромное количество людей, лошадей и толп держалось достаточно далеко от императорской трассы, все же они поднимали такую страшную пыль, что казалось, мы путешествуем в туче и нужно большое напряжение, чтобы опознать тех, кто находятся в пятнадцати-двадцати шагах перед нами»[134].
Вербисту понравилась императорская охота. Спустя много месяцев охотники вернулись в Пекин. В конце второго путешествия Вербист приводит свое мнение об императоре: «С великолепной справедливостью он наказывает великих так же, как малых, он лишает их мест и званий, всегда соотнося наказание с тяжестью совершенного преступления. Он сам занимается делами, которыми должен заниматься императорский совет».
В 1688 г. в возрасте 65 лет Фердинанд Вербист умер в Пекине. Церемония его похорон по повелению императора носила государственный характер, и на ней присутствовали некоторые наиболее важные люди и сановники страны[135]. Вербиста положили рядом с Риччи на той же земле, что была предоставлена миссии Минским императором Ваньли, имя его было в почете и долго помнилось, государственные дела, за которые он отвечал, находились в хорошем состоянии, а его братья-проповедники надеялись на продолжение благосклонности императора.
Вербист, как Риччи до него, оставил свою работу в надлежащем порядке. И даже в лучшем порядке, чем он предполагал, потому что через несколько дней после его смерти в Пекин прибыло несколько новых иезуитов (о чем он, подобно Риччи в свое время, тоже просил), среди которых был выдающийся отец Жербийон (Gerbillon). Вновь прибывшему предстояло занять позицию Вербиста: стать другом Канси и продолжить дело иезуитов во всем остальном. Нет никакого сомнения в том, что та жизнь и те взаимоотношения, которые были у Вербиста с императором, проложили дорогу Жербийону, Рипе (Ripa) Аттирэ (Attiret) и многим другим. Именно их деятельность и привела к изданию эдикта о веротерпимости в 1692 г.: «Мы серьезно рассмотрели вопрос о европейцах… Живя среди нас, они отплатили нам за нашу высокую их оценку и благодарность огромной службой, которую сослужили нам на гражданском поприще и в войнах, своим усердием в сочинении полезных и интересных книг, своей уживчивостью и своим искренним желанием общего блага… Европейцы очень спокойны, они не вызывают возмущений в провинциях, они никому не приносят вреда… и их доктрина не имеет ничего общего с какими бы то ни было ложными сектами в империи, нет в ней и никаких тенденций к подстрекательству. А так как мы не противимся тому, чтобы ламы в Татарии или бонзы в Китае строили свои храмы… еще меньше можем мы запрещать этим европейцам, которые учат только хорошим законам, также иметь свои церкви и публично проповедовать в них свою религию»[136].
Итак, Фердинанд Вербист явился одним из наиболее влиятельных европейцев, когда-либо подвизавшихся при дворе и в ученой среде Китая. Он расширил и укрепил основы, заложенные Риччи, и построил на них сколь возможно крепкое здание церкви. Деятельность Вербиста открыла эпоху влияния иезуитов и европейцев в Китае, которая продлилась около ста лет. Однако существовала и другая ипостась Вербиста, которую мы можем увидеть глазами русского.
2. Вербист и Спафарий
Хорошо известно, что русское посольство 1675 г. под предводительством Николая Гавриловича Спафария было достаточно напряженно встречено в Пекине. Проблемы между Китаем и Россией, возникшие еще во времена Байкова, ничуть не отошли в прошлое ко времени приезда посольства Спафария. Более того, в то же самое время маньчжурское правительство было вынуждено разбираться со своим собственным восставшим Югом. Иезуиты были плотно заняты в постройке оружейного завода, и их пушки португальского образца сразу же отправлялись на один или несколько фронтов. Эта ситуация в основе своей была известна Спафарию, а то, чего он не знал, вскоре сказали ему иезуиты. По сравнению с позицией маньчжурского двора, позиция Спафария была сильной, отсюда и происходила нервозность встречи.
На практике эта напряженность выразилась в том, что сановники Либу не давали послу возможности вручить документы, среди которых было письмо от русского царя Алексея Михайловича. Более тридцати раз Спафарий был вынужден начинать разговор о том, что должен передать бумаги лично, и каждый раз ему отказывали, ссылаясь на нерушимость традиции, запрещавшей личный контакт иностранцев с императором. В конце концов сановники Либу вернулись к Спафарию с Фердинандом Вербистом и руководителем Либу. Вербист был облачен в маньчжурское платье и говорил по-латыни. Посол поблагодарил сановников за то, что они привели иезуита. С тех пор весь перевод осуществлялся Вербистом.
Теперь уже были подробно рассмотрены вопросы о спорных территориях в Сибири, сопровождавшиеся тщательной аргументацией с обеих сторон. Спафария снова заверили, что были предприняты специальные меры для того, чтобы получить послание царя в наиболее необычной манере, возможной для Палаты, что предлагавшаяся ему процедура разительно отличалась от проводившейся церемонии вручения императору документов любыми другими руководителями государств.
В результате договаривающиеся стороны сошлись на том, что Вербист перепишет под диктовку Спафария содержание письма царя и передаст доклад сановникам. Беседы русского посла и иезуита проходили под присмотром личного фаворита самого императора, который должен был убедиться в том, что они понимают друг друга.
Интересно, что Вербист был откровенен со Спафарием и сказал ему, что китайцы — варвары, которые с недостаточной почтительностью относятся к послам и обращаются с ними так, как хозяин со слугой. Он упомянул и о других примерах унизительного обращения и заставил посла поклясться на святой иконе не рассказывать никому о том, что рассказал ему, и не писать об этом до тех пор, пока Спафарий не покинет Китай.
С первого взгляда трудно поверить в то, что Вербист, друг и близкий Канси человек, мог сказать все это настолько серьезно. Однако на следующий день, когда официально было заявлено, что консультации с императором по вопросам Спафария еще не были проведены, Вербист снова подтвердил свое расположение и доверие к русскому послу тем, что поведал ему правду — император уже все знал и отдал повеление искать в древних книгах прецедент, что временно тормозилось сановниками.
Около двадцати раз в течение последующих недель Вербист пользовался возможностью поговорить со Спафарием на непонятной китайцам латыни. Позже он добавил к этим откровениям и другие. Спафарий пожаловался, что он сам и его свита практически находились в заключении во дворце "Четырех варваров". Маньчжурский сановник пообещал поговорить об этом со своими руководителями. Вербист снова притворился, что читает какой-то документ, и потом сказал послу, что маньчжуры придерживают решение вопроса в надежде, что посольство уедет. Вербист прояснил, что император конфиденциально спрашивал его о Спафарии и о переговорах и склонялся к тому, чтобы принять его, однако, будучи еще довольно-таки молодым человеком (Канси было чуть больше 21 года), попал п