од влияние сановников. Иезуит добавил, что император склоняется к добру, но вот его министры упрямы и горды.
Вербист держал Спафария в курсе развития событий, касавшихся разработки церемонии вручения царских грамот. В конце концов процедура были измышлена — Спафария допускали к императору, которому передавались документы через посредников, в то время как император был скрыт от посторонних глаз экраном. Вечная для русских посланников проблема коутоу снова задерживала принятие окончательного решения. Спафарий отказывался даже обсуждать идею коутоу до тех пор, пока не получит гарантию того, что посланию его царя воздается должный почет. Он не хотел и вручать подарки раньше письма, подчеркивая, что отвергает попытку относиться к ним как к дани. Придя к некоему компромиссу, от Спафария добились согласия сделать коутоу.
То, как прошла церемония, было неким триумфом Спафария, так как китайский двор был вынужден принять его письма и подарки с основательной демонстрацией почтительности.
Проблемы не закончились с первым визитом. Посольству предстояло добиться решения еще нескольких вопросов. Интересно, что Спафарий пытался через Вербиста подкупить некоторых китайских чиновников, чтобы повлиять на развитие событий в отношении своей миссии. Вербист лично брал от него подношения для того, чтобы передать их адресатам.
Аудиенция с императором состоялась, и Спафарий сделал коутоу, однако не совсем так, как того хотелось бы придворным.
За оставшееся до отъезда посольства время Вербист дал Спафарию весьма детальное описание военных и финансовых проблем, стоявших перед маньчжурским правительством в Китае. В передаче этих сведений Вербисту ассистировали иезуиты Буглио и Магалхэнс, словно всегда готовые к интригам против маньчжурского правительства в Китае. Казалось, сами иезуиты были поражены мощью и размерами того государства, которое представлял Спафарий. Они дали понять, что им было жаль, что столь великий монарх, как русский царь, отправил это посольство к маньчжурам, потому что последние были варварами, не знавшими, как воздавать почести там, где это было необходимо. Именно поэтому голландцы и португальцы, не единожды попробовав послать посольства ко двору цинских императоров, более таких попыток не предпринимали. Они желали бы, чтобы царь когда-нибудь послал в Китай войска, чтобы наглядно продемонстрировать разницу между собой и маньчжурами.
В своем «Статейном списке» Спафарий говорит, что в ответ на икону, которую Вербист попросил у него для пекинской церкви, иезуит (взяв с посла клятву не выпускать из своих рук эту информацию) рассказал ему, что император собирался при определенном развитии событий пойти на Россию войной, а также был намерен захватить крепости Албазин и Нерчинск, потому что маньчжуры знали, что гарнизоны указанных крепостей невелики, а Москва далеко. Планы маньчжурского правительства, однако, откладывались до тех пор, пока на подступах к крепостям не была сконцентрирована достаточная военная сила. Иезуиты советовали, в случае если русские не собирались отдавать пленных, о которых шла речь на переговорах, без промедления посылать войска для защиты своих фортов — сами маньчжуры удивлялись тому, как русские не боялись держать столь малые гарнизоны в такой опасной близости от Цинских границ. Иезуиты уверяли, что готовы служить царю так же, как они служат Богу, потому что особой любви к маньчжурам, в отличие от китайцев, они не испытывали.
Несмотря на советы иезуитов и исходившую от них информацию, русские не стали действовать и в 1689 г. потеряли Амур. Многие исследователи полагают, однако, что своими действиями Вербист полностью предавал Канси. Может быть, нежно любя Канси, почти как собственного сына, Вербист тем не менее ратовал за установление в Китае не иноземной, а истинно китайской династии.
Спафарий пробыл в Пекине еще более трех месяцев, до начала сентября, все же добившись более или менее частной аудиенции у императора, переводчиком на которой был, конечно же, Вербист. Однако вследствие того, что император отказался писать русскому царю ответ по той форме, на которой настаивал Вербист, послание русского царя так и осталось без ответа.
Вербист даже помог Спафарию купить большой рубин, который тот очень долго хотел приобрести. Посольство отправилось назад, не вполне удовлетворенное ни дарами, переданными царю, ни результатами своего пребывания. Хотя в тот момент Китай и Россия не пришли к удовлетворяющему обе державы решению сибирских вопросов, он все же был четырнадцатью годами позже урегулирован в Нерчинском договоре, заключенном при том же императоре Канси. В переговорах принимал участие преемник Вербиста отец Жербийон. Это был первый договор, когда-либо подписанный между Китаем и западным государством, каковым все же являлась Россия. Договор был вполне равноправным, и в нем была видна рука мудрого Канси, которого Вербист и его соратники так и не смогли всерьез поссорить с Россией.
История с посольством Спафария отчасти объясняет то вечное недоверие, которое испытывали маньчжуры к иезуитам и к христианским миссионерам вообще. И если их мотивы еще можно было объяснить с точки зрения политики, то с точки зрения целей их миссии в Китае они, конечно же, были более иезуитскими, чем христианскими.
Глава VСпор о ритуале
Real philosophy seeks rather to solve than to deny.
Попытка иезуитских «миссионеров-мандаринов», как их принято называть в западной традиции, завоевать признание своей веры посредством науки и технологии потерпела поражение в большой степени из-за ее исхода, так называемого «спора о ритуале», явившегося не только теологическим и философским конфликтом по поводу совместимости христианских догм с конфуцианскими практиками, но и выражением политической борьбы, всегда осложнявшей жизнь христианских миссий в Китае.
Работа иезуитских «геометров» дала толчок спору о ритуалах, о котором пойдет речь ниже. В целом дебаты по многим относящимся к спору вопросам можно свести к одной главной мысли. Определенные китайские традиции и ритуалы оказались сомнительно применимыми к христианству: некоторые миссионеры думали, что они являются религиозными практиками, другие — что они представляли собой всего лишь гражданские и социальные традиции, возможно несколько и осложненные предрассудками, но вполне отделимые от них. Таким образом, в этом вопросе налицо имелись веские основания для различия во мнениях, и это различие не замедлило сказаться, вылившись с течением времени в яростный спор, длившийся большую часть XVII в. и в течение XVIII в.
Отцы-иезуиты появились в Китае в 1583 г., одетые в буддийское одеяние. Двенадцатью годами позже они перешли на одежду ученых-книжников, а в 1601 г. уже появились в Пекине. Как мы знаем, Маттео Риччи предстал перед китайцами скорее именно как «мудрый человек с Запада», чем как священник. Первые доклады были оптимистичны: сначала предполагалось обратить правящий класс и верилось, что остальные последуют за ним. Эта надежда долго вдохновляла и самих отцов, и их начальство в Риме, пока перспектива широкой прозелитизации населения Китая не угасла вовсе.
Однако история не всегда является «пропагандой победивших», потому что иезуиты, хотя и проиграли, первыми смоделировали многие аспекты системы современных общественных отношений, и именно их описание событий уцелело и завоевало широкое признание. Интересно, что описание столь неоднозначного процесса было снова произведено самими же иезуитами, хотя они, безусловно, не могли быть безучастными свидетелями собственного поражения. Связанные со спором главы и разделы «Новой католической энциклопедии», «Словаря по истории и географии миссий», «Католицизма» и «Миссионерского словаря»[138] написаны иезуитами.
По словам Пьера Грисона (Pierre Grison), «La qurelle des Rites est absurde: mais la question des Rites etait legitime» («Спор о ритуале абсурден, но вопрос о ритуале законен»). Из четырех католических миссионерских центров в Азии (Гоа, Малакка, Макао и Манила) первые три находились под португальской юрисдикцией. Лишь последний относился к испанской сфере влияния, и лишь Манила же не находилась под иезуитской доминантой в конфессиональной области.
В Китае разделение было совершенно явным: португальцы, базировавшиеся в Макао со своими космополитически универсальными союзниками-иезуитами, до 1633 г. держали миссионерскую (и не только) монополию на контакты с Китаем. Испанцы, привязанные к своей единственной платформе, Маниле, и использовавшие своих соотечественников — францисканских монахов, пытались попасть в Китай всеми доступными им средствами. Португальцы с подозрением взирали на их действия, опасаясь, что испанцы, чьи усилия были хорошо подкреплены серебром из американских колоний, смогут стать значительным конкурентом в любой коммерческой сфере. Францисканцы не могли попасть в Китай через Макао, потому что португальцы не давали возможности их миновать тем, кого расценивали как испанский авангард. Иезуиты тоже не жаждали их появления, потому что на тот момент они поддерживали своих португальских патронов и сделали большие инвестиции в торговлю шелком. Естественно, они хотели оставить Китай своим специальным личным доменом. Иезуиты часто объясняли тот факт, что не всегда безоговорочно подчинялись папским указам, тем, что были вынуждены склониться перед португальским падроадо — светской властью. Однако каковыми бы ни были причины, францисканцы видели лишь неповиновение и становились все более недоверчивыми по отношению к активности иезуитов. Это недоверие возросло, когда иезуиты нашли причины проигнорировать указы Папы еще до завершения спора о ритуалах.
Спор начался как простые внутренние разногласия в ордене. Отцы-иезуиты сами не были едины в вопросе о стратегии проповеди, которая подходила бы Китаю. Если бы им дали время разобраться самим, без нажима сверху, они бы, без сомнения, сами подавили разногласия внутри ордена — это было обычным явлением в том замкнутом и дисциплинированном организме, которым являлся орден Иисуса. Но к несчастью для них, ситуация изменилась, как только францисканцы увидели иезуитский Китай. То, что началось как различие во мнениях внутри высокоцентрализованного религиозного ордена, переросло в жестокую ссору, все расширявшую круг тех, кого она затронула по мере того, как спор входил в XVII век. Апелляции и опровержения были посланы в Рим обеими сторонами, каждая из которых надеялась на благоприятное решение для себя. Это был самый разрушительный спор, который потряс католический мир в Новое время, скандализировав атмосферу как в Китае, так и в Европе, тогда как подобный спор, касавшийся янсенизма, ограничивался только Европой. В век все возрастающей грамотности китайские дела получали большой резонанс, потому что споры широко фиксировались на бумаге, а спорящие стороны были привержены публикации своих аргументов.