. Сознательность пролетариата – это его мобилизованность, это в некотором смысле анти-скептицизм, скепсис относительно скепсиса, и здесь опять же пролетариат ближе к идеям воинского братства, чем к взаимно воспламеняемой хитрости разума, являющейся колыбелью буржуазии.
Не зря Федоров в «Философии общего дела» все время говорит о всеобщей мобилизованности сыновей и братьев, направленной на противодействие смертоносным началам природы. Вообще эта книга по своему революционному импульсу не уступает «Капиталу», и вовсе не случайно, что взгляды Федорова незримо, а то и зримо одухотворяют историческую поступь русской революции[58]. Не то чтобы идея собирания праха всех умерших была внутренне близка машинистам, наладчикам и их детям, строгим юношам, вознамерившимся покорять электричество, покорять высоту, глубину и скорость. Непосредственно им гораздо ближе были строки Николая Рубцова:
Я весь в мазуте, весь в тавоте,
Зато работаю в тралфлоте!
Но лишь философия Федорова по своему размаху и грандиозности, по бескомпромиссности поставленной задачи могла соответствовать миссии пролетариата. А эта миссия, тесно пересекаясь с задачей общего дела, в целом выглядит все же иначе, у миссии пролетариата отсутствует финализм, присущий всеобщему воскрешению, неявно устраняющему главный вопрос: для чего?
Миссия пролетариата достаточно четко очерчена в своей негативной формулировке, в задаче уничтожить теперешнее состояние. Целью здесь является воссоздание практики или даже действительности с человеческим лицом, что прежде всего означает: упразднение классов, упразднение (преодоление) разделения труда и грядущее устранение отчуждения вообще. Коммунизм как обретаемое состояние ставит вещи на подобающее им место: они должны быть объективациями воли, а не предметами воображения – сам же ресурс воображения (желания) следует направить на Другого, на взаимоотношения свободных личностей. Что же касается характера будущей действительности, именуемой коммунизмом, то он не может быть заранее ограничен каким-либо предписанием: если угодно, творение форм действительной жизни и будет содержанием коммунистического бытия, лишенного предустановленности. Проект общего дела имеет все шансы быть принятым к исполнению, хотя никому не дано знать, какие горизонты откроются человеку, преодолевшему отчуждение – главную смертоносную силу природы.
В описании препятствий, мешающих осуществлению миссии, Федоров прозорлив и точен. Он, во-первых, указывает на небратское состояние как на основную причину бессознательности мира, в силу которой лишь отчужденный человеческий труд образует объединяющие объективации, прежде всего товары, в дальнейшем властвующие над индивидом и обеспечивающие тем самым собственное воспроизводство. В силу небратского состояния человек не только не хозяин своего труда, но и агент превратности Weltlauf, увековечивающий закрепощенность, распыленность человеческой сущности. Николай Федоров формулирует обвинение современному обществу: вся его экономика – это производство безделушек, и в подобных условиях никакая самоотдача не способна противодействовать хаосу, смертоносным силам природы. Напротив, каждый товар есть новый знак раздора, препятствующий наступлению братских взаимоотношений.
Только стряхнув наваждение экономики вообще, перестав рассматривать дистрибуцию вещей как диктатуру целеполагания и поприще борьбы за признанность, человек способен противопоставить природе ясную волю (к воскрешению умерших), а не новое топливо к углублению распри. Пролетариат, проверив на деле преобразующую роль классовой солидарности, понимает это и умом и сердцем, именно пролетариат и оказывается реальным прообразом, предвосхищением единого человечества, которое возникает не путем абстрактных умозаключений, а в ситуации «плечом к плечу»: без коллективного самочувствия союз единомышленников никогда не станет социально-преобразующей силой. Иными словами, лишь восстановление и утверждение единства практики, общего дела, а не общей говорильни, действительно конституирует субъекта исторического процесса и одновременно субъекта Логоса, противостоящего хаосу. Пресловутое «умное делание», хорошо знакомое Федорову в качестве тезиса, являет – ся умным лишь постольку, поскольку является деланием, практикой.
Мы, стало быть, можем окончательно сформулировать уже так или иначе знакомый нам парадокс. Пролетариат умен не своими взглядами, суммированными в теоретическую схему, а своей осознанной вовлеченностью в полноту бытия – и в этом качестве он умнее, чем любой цех ученых в своих теориях-схемах. Автор «Философии общего дела» с горечью вменяет науке неспособность осуществить собственное самоопределение. Суть обвинений в адрес совокупного ученого такова: «Умная голова дураку досталась». В результате нескончаемые усилия хитрости разума рассеяны в разрозненных объективациях и эффективно работают лишь там, где действует директива господствующего класса, буржуазии, то есть в производстве безделушек.
Отсюда вытекает второе необходимое преобразование – всеобщая мобилизация. Негативным образом она означает отмену директивы буржуазии, снятие санкции стяжательства с производства и обмена вещей. Прекращение суеты вокруг безделушек дарует истинную свободу, а сверхзадача в конечном счете состоит в том, чтобы взять на себя всю полноту ответственности за бытие в мире. Планетарный масштаб миссии пролетариата возможен лишь в случае прекращения розни и прекращения распыления воли. Пусть даже совокупная активность уступит той, которую способна мобилизовать частная собственность, но сила воздействия в сознательно избранном направлении превзойдет любой результат нейтрализации и суммирования воль. И здесь, в этом целенаправленном усилии, перепроверяется и переучреждается сфера Gegenstanden. Некоторые из установлений, казавшихся прочными, как само естество, на поверку оказываются предрассудками и всего лишь конвенциями, иные оказывают отчаянное сопротивление, а некоторые – непреодолимое сопротивление. Но даже те предметы, которые не удается растворить в активности воли, даже они обретают иные очертания. Иными словами, учреждается новая тематизация мира – и это сверхзадача революции. Пересмотр границ хороших форм затем надолго обеспечивает работой специалистов: им будет чем заниматься в остывающей Вселенной.
Свершившаяся революция заново посылает в командировку своих сыновей и дочерей. Они не сразу забудут отчий наказ. Но если забвение бытия произойдет, оно начнется с потускнения миссии.
Очерк 3Пролетариат и смерть
Едва ли не важнейшей задачей, по мысли Николая Федорова, является противодействие разрушительной работе смерти – обуздание смертоносного начала самой природы и утверждение собирания в противодействие розни. Пролетарская воля, как воля самого решительного и вместе с тем самого ответственного субъекта истории, включила в себя этот тезис Федорова как свою собственную безусловную максиму, и если борьба пролетариата с классовыми врагами достаточно полно отражена в различных источниках, если усилия по преодолению отчуждения, по преодолению износа, амортизации деятельного, субъектного начала получили свое признание, то вызов, брошенный смерти, и история этого недолгого, но бесстрашного и поучительного противостояния не только не рассмотрены в своих значимых моментах, но, по существу, даже и не тематизированы. Теперь мы попробуем восполнить эту досадную лакуну в славной истории пролетариата.
Особого внимания заслуживает ряд эпизодов, некогда потрясших европейское человечество, затем прочно забытых на целое столетие, но восстановленных вскоре после Октябрьской революции и положивших начало новому исследовательскому направлению в физиологии, точнее говоря, в естествознании. Или, еще точнее, в естествоиспытании – пожалуй, именно так следовало бы назвать теоретическую и практическую борьбу пролетариата против безжалостного естества и его самой вредной, самой пагубной привычки – смерти.
История, во всяком случае ее фактографическая часть, началась с получивших широкую известность опытов Гальвани[59] с так называемым животным магнетизмом. Главным подопытным животным Гальвани была лягушка; под влиянием электрического заряда умертвленная лягушка дергала лапкой, и лапка, в зависимости от параметров тока, сокращалась с различной частотой и интенсивностью, подобный эффект наблюдался и на других мышечных соединениях. Соответствующим опытам суждено было войти в школьный курс физики как минимум на полтора столетия: они производили должное впечатление в качестве аргументов в пользу материализма, хотя, с другой стороны, впечатление носило несколько психотравматический характер.
Между тем Луиджи Гальвани в своих исследованиях не ограничивался лягушкой, среди его подопытных были и другие земноводные и рептилии (жаба, ящерица), а также некоторые млекопитающие – мыши, кошки, сурки… Ученик и последователь Гальвани Алессандро Вольта (1745–1827) расширил экспериментальную базу, включив в нее крупных млекопитающих – свиней и коров, они с тем же успехом демонстрировали сокращение мышц под влиянием электрического разряда. Исследовательские усилия Гальвани и Вольта не пропали даром, их имена были увековечены в явлении гальванизации и единице электрического напряжения.
Меньше повезло другому выдающемуся исследователю, тоже ученику Гальвани, по имени Джованни Альдини (1762–1834), хотя именно он открыл новую страницу сопротивления смертоносному началу природы. Альдини, судебный медик из Болоньи, включил в свои исследования и человеческие тела, а именно трупы заключенных, казненных по приговору суда. В сферу экспериментов ученого попали и обезглавленные тела, и отрубленные головы, но также и нерасчлененные трупы, которые, по всей видимости, приходилось выкупать, на что ученый тратил свои личные гонорары: всего лишь один из примеров беззаветного служения науке. Впрочем, гальванизируемые человеческие трупы в целом показывали ту же картину, что и тушки лягушек и свежеубиенные туши коров, но Альдини работал не покладая рук, добиваясь тонкой дифференциации движений. Результаты своих опытов ученый тщательно фиксировал.