Зато активизировались крымские татары, принявшись за диверсии. Перерезали проволоку телеграфных линий, убивали солдат-одиночек, начались поджоги складов. Власти действовали привычно начали извечную игру в «обнимашки», всячески обласкивая татарских старейшин. Те принимали подарки и уверяли в верноподданических чувствах, но диверсии не прекращались.
Я же занимался тренировками как самого себя, так и подчинённых. Скажу сразу дело шло достаточно туго нет, по местным понятиям я был гением педагогики и прямо-таки образцом солдата! Лучший кулачный боец в Евпатории, один из лучших мастеров фланкирования[82] в полку и один их лучших фехтовальщиков среди солдат! Но для семисотлетнего кланнера слабовато.
Дело осложнялось именно тем, что я привык быть не-человеком. Привык к Ниндзюцу и магии, привык с тому, что могу поймать пулю или раздавить металлический брусок. А тут как инвалидом стал.
Поймите, я не жалуюсь проблему «привычной крутости» понял и принял, работаю над устранением привычек. Справляюсь даже вот разработал «Принцип Вмешательства» в существующую Реальность именно как «маленький человечек».
— Ванятка, — слышу голос фельдфебеля, — ты как насчёт по бабам?
Оживляюсь чуточку демонстративно ради «греющих уши» подчинённых.
— О, Сидор Поликарпыч, это я завсегда!
— Завсегда он котяра мартовский, — одобрительно бурчит наставник.
— Августовский, — важно поднимаю палец под смешки присутствующих.
— У тебя круглый год март, — отмахивается фельдфебель под откровенный хохот.
Подняв настроение солдатам, уходим по бабам. Честно если бы не воспоминания «реципиента», меня бы и не тянуло. По сравнению с женой не то, ой не то Да и реакции собственного тела.
— Всё равно не пойму, Сидор Поликарпыч, — упрямо говорю я, шагая рядом с фельдфебелем по дороге в составе полка, — зачем отступать-то? Высаживаются супостаты у Евпатория, так встретить бы их огнём, чего отходить-то?
— Командирам видней, — угрюмо отвечает ветеран, сплёвывая на землю, — я вот тожить не понимаю, чегой не встретить десант энтот огнём? Корабли там к берегу нормально подойти не могут, знать на шлюпках высаживать будут. Пушками их неудобно будет встречать на кораблях аглицких да хранцузких их ишо больше. Но штуцерников рассадить ба, да пусть те встречали неприятеля пулями. Мыслю задержали бы высадку, ну иль не задержали, так выбили б неприятеля хорошенько. Но это я так, тебе Но смотри, при офицерах не брякни такое. Сразу «Да ты противу власти!» и все дела.
— Да нешто я совсем полоумный Сидор Поликарпыч? говорю слегка обиженным тоном.
— Да эт я так Ладно, ступай к своему отделению.
Марш получился долгим и муторным не столько из погоды или тяжелого груза, сколько из-за офицеров, которые мотались туда-сюда вдоль растянувшейся колонны. То и дело слышалось.
— Куда, каналья?! Строем, строем идите, да в ногу! И глядите веселей!
Солдаты послушно принимали бравый вид и пытались идти в ногу, что из-за «ломаной» местности получалось не слишком хорошо. Нужно сказать, что столь идиотские распоряжения отдавали в основном офицеры, которые «Числились при Штабе Армии», но ничего конкретного не делали. Таких бездельников было очень много и сейчас они получили возможность «показать себя» — глядишь, их усилия «по наведению порядка» заметят вышестоящие.
Бредём и только пыль, пыль, пыль в воздухе Её много, она забивает глаза и ноздри. Можно было бы обмотать «морду лица» какой-нибудь тряпицей, но нельзя. Мечущиеся штабные бездельники строго следят за «бравым видом».
— Ммать.
Подхватываю начинающего падать солдатика из соседнего отделения и забираю у него ранец и винтовку.
— Держите-ка, братцы, — предаю сомлевшего подоспевшим товарищам вместе с имуществом.
— Не стока жара, сколько пыль ента проклятущая, — оправдывается-жалуется слегка отошедший солдатик.
Киваю вместо ответа дескать, ты не виноват, братец.
Пока шли от Евпатория, штабные особо не лезли так, два десятка особо ретивых прискакали к нам от Севастополя, дабы «помочь и проследить». Но этих нейтрализовали полковые офицеры и сам командир полка бывший гвардеец оказался как нельзя кстати в противостоянии штабным.
Но вот когда соединились с подошедшими от Севастополя основными частями и начали маневрировать Туши свет, офицеры-без-должностей выели все мозги.
— Дурная позиция, — мрачно говорит Левашов незнакомому (мне) поручику, — берег высокий и высоты за спиной это хорошо, но растянули-то армию зачем?
— И не говорите, — Илья Спиридонович, — хриплым голосом отозвался второй офицер. но будем надеяться, что начальство знает, что делает.
— После того, как мы ушли из Евпатория без боя, где хранились почти все запасы зерна и другого продовольствия? И после того, как о высадке именно в Евпатории было известно как минимум за несколько недель? Увольте, Александр Иванович не верю я в разум нашего Светлейшего[83].
— Мда А знаете, очень похоже на то, что Меньшиков просто заигрался в дворцовые интриги. Ну и или его «заиграли». Некоторые его распоряжения, если вдуматься, не слишком полезны для армии, зато их эхо может стать причиной каких-то перемещений при Дворе.
— Да? Поверю вам на слово, Александр Иванович, я в придворных интригах слаб. Будем надеяться, что всё это будет не зря.
Тут офицеры удалились из зоны слышимости, а я призадумался подслушанный разговор хорошо лёг на имеющуюся информацию.
Неумный царь[84] делал едва ли не всё возможное, чтобы проиграть войну сперва влез в конфликт, которого можно было избежать; затем назначил неудачных командующих; нерешительно вёл себя В общем, я видел только один реальный способ спасти ситуацию.
Но это потом, а сейчас.
— Французы подходят! Зычно проорал вестовой, поднимая лагерь. Поднимая потому что ещё не начало расцветать.
Полк наш был придан генералу Кирьякову, командующему левым флангом.
Вообще, чем дальше, тем больше вижу несуразностей разрывы между частями, куда могу вклиниться враги, «мёртвые» зоны где солдаты стоят без толку и т. д. А ведь я пусть и опытный, пусть умный, но обычный ефрейтор, который собрал информацию «по верхам». Нет, явная хрень.
Вскоре наступление почему-то прервалось и до полудня не возобновлялось. Благо, нас не заставили стоять всё это время в парадном строю.
— Что там, Мартынов? подошёл взводный прапорщик Корнеев, знающий о моём остром зрении и слухе (спасибо нехитрым ирьенинским фокусам, доступным даже без магии и без чакры).
— То ли турки, то ли зуавы, Вашбродь. В фесках красных.
— Зуавы, — авторитетно сказал прапорщик, — здесь французы наступают.
Он ещё некоторое время разглагольствовал, а мы вежливо слушали, но тут зуавы метким огнём начали теснить Минский полк и Командир батальона подполковник Ракович приказал отступить.
Сплёвываю на землю.
— Сейчас отходить будем, Минский полк отступил, диспозицию порушил.
— Да откуда ты, — начал было Корнеев, но прискакавший вестовой передал приказ отступать.
— Я ж писарь, — поясняю непосредственному командиру, — вот и нахватался всякого.
Недолгое отступление, которое можно было бы обозвать перегруппировкой и Провинившийся Минский полк бросают в атаку. Стискиваю челюсти и прапорщик вопросительно смотрит на меня.
— Не дойдут, Вашбродь. Им туда под бомбами корабельными идти, а как ближе подойдут, так залпы из штуцеров встретят.
Корнеев кивает задумчиво Он вообще какой-то «ни рыба, ни мясо». Вроде бы и мягкий человек, который не лезет в душу и от которого нет неприятностей Но и пользы от него нет. Да и сейчас, когда нужен твёрдый командир, он ведёт себя как интеллигент паршивый! Право слово, не годится он в офицеры! В принципе.
Как и ожидалось, Минский полк не дошёл до зуавов.
— В штыки!
Настал наш черёд Выравниваемся и под мерный грохот барабанов идём под пули. Страшно даже мне, хотя я знаю, что если меня убьют, я воскресну в другой Реальности и так до тех пор, пока не покажу Судьбе, что готов.
— Ах мать же твою курву за ногу да в колодец головой вниз, чтобы жопа её толстая в срубе застряла, да вороны её обосрали, а свиньи облизали, а потом верблюд вы, — начинает ругаться фельдфебель, накручивая себя перед боем.
Глаза у окружающих делаются отчаянно-стеклянными сейчас от побега с криком «аа» удерживает только Присяга, дисциплина и привычка повиноваться.
— Бах! Бах! Бах! гремят выстрелы и товарищи начинают падать на землю.
— Не стрелять! орёт фельдфебель, — ближе подходим!
Орёт правильно ружья у нас гладкоствольные, изношенные пули просто не долетят.
— Шире шаг! орут командиры и я дублирую приказ.
— Стой! Целься! Пли! В штыки!
— Ааа!
— Рра! отбив штык француза, вспарываю ему горло своим штыком.
Отбить направленный в Сашку ударить штыком в живот врагу. Привычный нутряной запах вспоротых животов и пролитой крови начинает вставать над полем боя.
Выпад! Чуть качнувшись, пропускаю штык под мышкой и бью в ответ снова в горло.
Начинается свалка, в которой ружья неудобны. Привычная стихия Вытаскиваю тесак и начали!
Очень быстро я оказываюсь этаким острием копья и отделение «вгрызается» следом за мной во вражеские ряды, ломая построение. А там и взвод, рота Получился этакий клин, медленно продавливающий лягушатников.
Левой ладонью в висок молоденькому вольтижеру, зажатым в правой руке тесаком-полусаблей полоснуть по запястью немолодого французского сержанта да так, что рука распахана до кости.
— Мартынов, сзади! орёт Левашов, оборачиваюсь и вижу (собственно говоря, видел их и раньше боковым зрением) двух французских офицеров с саблями. Пробиваются ко мне.
Носком левой ноги бью в колено уже раненого вражеского пехотинца, ломая конечность и выхватываю у него из рук ружьё. Короткий бросок и один из французских офицеров оседает на трупы со штыком в груди. Бросок засапожника и оседает второй.