Затем пришла боль страшный усатый человек что-то выжигал у него на лбу. А коллежский асессор не мог даже пошевелиться, только сфинктер расслабился. Затем были отрезаны большие пальцы на руках и Вот с него стягивают штаны. Холодный сквозняк прошёл по сморщившимся гениталиям и даже пушистый персидский ковёр, на котором лежал Венедиктов, не спасал.
«Что он собирается делать?» — пришла мысль, а затем интендант понял что, и мысленно заорал. При этом он оставался в сознании и всё прекрасно чувствовал. Взмах острым клинком и вот в руке страшного усача покачивается мужское достоинство Ивана Карловича. Чиновник чувствует боль и ужас, но всё прекрасно осознаёт. А усач, позёвывая, поставил на огонь в камине маленькую кастрюльку, куда бросил горсть серебряных монет, найденных в одном из тайников.
Потянуло плавящимся металлом[91], а усатый, позёвывая, подошёл к чиновнику, приподнял голову и Смерть от расплавленного металла в глотке была крайне болезненной, но быстрой.
Найденные ценности, которых набралось в общей сложности как минимум тысяч на пятьдесят серебром, отправились в просмолённый бочонок, который упокоился на дне укромной бухточки. Я же, раз время есть, и в самом деле проскользнул во вражеский тыл.
Вернулся незадолго перед рассветом.
— Держите, олухи, — передаю часовым связку из пяти штуцеров, затем торбу со съестным. На восторженные вопли подтянулся сперва Корнеев, в кои-то веки ночевавший не в городе, а затем и другие офицеры батальона.
— Пять штуцеров, — восторженно сказал подпоручик, — это ты как минимум пятерых упокоил?
— Больше, Вашбродь. Я сперва на турок наткнулся вот вам ятаган, кстати Вы с месяц назад говорили, что вам хочется севу.
— Сувенир, Мартынов! Смеётся взводный, — спасибо. Ай какая сталь, знатная работа!
— Я смотрю, ты хорошо пошалил?
— Да, Илья Спиридонович, размялся. Ну, турок прихлопнуть было несложно почитай каждый из нашего полка справился бы. Но чтоб они пискнуть не успели, тут да.
— Да ты, брат, настоящим пластуном становишься, — улыбнулся Левашов.
— Обижаете, Вашбродь, — перешёл я на официальный тон, — вино-то, что я давеча притащил, как раз у пластунов и свистнул.
— У пластунов?! неверяще восклицает капитан и на его возглас подтягиваются почти все офицеры полка, включая Львова.
— Ну так шёл мимо, они дразняца. Я им по мордам настучал.
— Сколько их было-то?!
Отмахиваюсь пренебрежительно.
— Да всего пятеро.
— Пятеро пластунов! восхищается Львов, — какого воина в нашем полку воспитали! Но ты дальше давай.
— Настучал я им по мордасам легонечко, а там их главный выскочил есаул какой Что-то там со шкурой фамилиё его. Ещё и он обхамил. Ну думаю И влез, значит вино утащил тот бочонок, помните? Я ещё сказал, что от казаков.
И носком сапога этак стеснительно землю поковырять Хохот стоял оглушительный.
— Нет, такого орла в унтерах держать не дело, — слышу голос удаляющегося полковника, — грамотный, да вояка хороший Государь недавно издал указ, согласно которому месяц в Севастополе за год приравнивается[92], так что теперь нужная выслуга у него будет пора и в офицеры выдвигать![93]
Глава девятая
Экзамены на офицера я сдал на удивление легко офицеры в штабе Горчакова немного погоняли меня по уставу, тактике, задали ряд практических вопросов и вот здесь «споткнулись» о разницу взглядов.
— Ну вестимо, горло перерезать, — с долей хорошо рассчитанного недоумения отвечаю упитанному полковнику с черезчур холёными руками, — зачем нянькаться, ежели пленного до расположения части дотянуть не могу.
— Варварство! Вскочил лощёный (он не представился). это до какой степени низости.
— Степан Ильич, — мягко успокоил его ротмистр Цезарин (который как раз выглядел как боевой офицер), — наверняка здесь какое-то недоразумение.
— Иван Фёдорович, — слегка запнулся ротмистр, — вы вообще говорите или о каком-то конкретном случае?
Моргаю глазами недоумённо.
— Ну меня же спрашивали о том случае с турками давеча наткнулся на них, ну и прирезал.
— Видите, Степен Ильич, тут просто небольшое недопонимание, — мягко сказал Цезарин.
— Действительно, — пробурчал успокоенный лощённый, — да ещё и с турками Всё едино те слова не держат.
Решив несколько достаточно простеньких математических задачек и ответив на ряд вопросов по географии.
— Поздравляю званием прапорщика, — доброжелательно сказал лощённый Степан Ильич, — надеюсь, вы и в офицерском чине будете служить Русскому Государству столь же славно.
Далее последовал разрыв шаблонов лощённый, оказавшийся аж целым князем Долгоруким (хотя из какой ветви, я не уловил, а их было много и влияние было различным) и на удивление симпатичным человеком.
Как поведал мне Цезарин после символической пьянки (офицер родился!), Степан Ильич и правда в недавнем прошлом был гражданским, которому пришлось надеть погоны по прямой просьбе (!) императора, дабы проще было расследовать злоупотребления интендантов. И эта «канцелярская крыса» обладала немалым личным и гражданским[94] мужеством, отправив под суд больше двадцати интендантов. Но увы, усилия его были сродни попытки вычерпать море ведром: для того, чтобы осудить вора, требовались неоспоримые доказательства, а воров было очень много. И что хуже всего воровство это покрывалось на самом верху, что лично мне (да и нетолько) говорило о прямой измене.
Были ещё и забавная неожиданность ну то есть офицеры при штабе Горчакова думали, что это будет для меня неожиданностью.
— Раз уж пошли за Мартынова, — подмигивает лукаво Цезаринов, — то и будете теперь Мартыновым официально.
— Кхе.
Улицы Севастополя, в который уже пришла весна, поражают развалинами. Это далеко не «Сталинградский пейзаж», но город разрушен основательно. Повсюду обломки, следы пожаров, очень много раненых. И тут же множество бездельников. Добрая половина офицеров и чиновников военного ведомства к бастионам или не приближается вовсе или спешит туда исключительно при штурме тогда можно «показать себя» и заработать орден. Расслоение общества колоссальное. Честно говоря, начинаю понимать, что таких «Благородий» я бы и сам на штыки в семнадцатом.
По вполне понятным причинам, в полку меня не оставили ну неприлично офицеру оставаться там, где его «цукали» и «ставили во фрунт». Попрощавшись с бывшими сослуживцами (а особенно тепло с фельдфебелем), забрал нехитрые пожитки, коих набралось на удивление много. Одних только трофейных ружей, среди которых были и дорогущие охотничьи[95] ружья, которые не хотелось сдавать в интендантство или продавать за символические цены офицерам, пистолеты, клинки, ткань Запасливый я, да.
Офицеры моего бывшего полка провожали очень тепло я бы зримым доказательством того, что они лучшие в своей среде воспитали! Были и подарки.
— Мы тут скинулись и построили[96] вам мундир, — вальяжно сообщил Львов, — ну и по мелочи.
«По мелочи» оказался несессер[97] с полным «джентельменским набором» в виде «рыльно-мыльных» принадлежностей, ниток-иголок, зубной щётки и тому подобного. Поблагодарил, но праздновать не стали наш Львов с началом войны преобразился из «вялого» командира, который по большей части отсутствует в расположении полка, в настоящего «отца солдатам». Чудеса героизма он не демонстрировал, но тягот военной жизни не избегал и жил вместе с офицерами на передовой. Причём если солдат и офицеров время от времени меняли, отводя в город на несколько дней или недель, то Львов крайне редко покидал укрепления. Такие гвардейцы тоже есть.
Перевели меня в отдельный батальон капитана Свиридова Михаила Евграфовича. Он тоже выслужился из рядовых сейчас, будучи в весьма почтенном пятидесятилетнем возрасте, считался (по мнению штабных, кои были ко мне настроены удивительно благодушно) лучшим учителем для меня, вчерашнего унтера. Комбат на диво моложав, силён и вынослив и считает это заслугой ЗОЖа. Не скрывает он и того, что является старообрядцем[98].
Собственно говоря, именно из-за старообрядчества его карьера не слишком задалсь звание капитана для командира батальона, который вдобавок командует им больше десятка лет нонсенс. Правда, батальон был сокращённого состава не тысяча человек, а чуть более четырёхсот.
— Вот значит и наш четвёртый бастион, — повёл рукой капитан, — землянка для вас приготовлена. Точнее, место в землянке, офицеры у нас тут по несколько человек обычно селятся.
— Да уж ничего страшного, — с лёгкой улыбкой отвечаю командиру.
— Ну вот и славно. Положите пока вещи, да пойдёмте, я вас проведу, познакомлю с обстановкой да офицерами.
— Толстой Лев Николаевич офицер храбрый, но с несколько завиральными идеями. Прапорщик, как и вы, хотя уже подали на подпоручика.
Крепкий молодой парняга насмешливо приподнимает бровь, но слегка кланяется. На «солнце русской литературы» он пока никак не тянет, хотя в городе его знают. Тип он довольно странный одновременно «шалун», любящий пробежаться по борделям и моралист, учащий солдат не ругаться. Уже известен как писатель, но как офицер Не фонтан[99] — то, что он любит «погудеть» в городе, это полбеды, но солдаты его не воспринимают. Вроде как лезет воспитывать, помогать, но «Дуркует барин». Не дурак, не трус, порядочный, но в армии ему не место.
С солдатами моего взвода сошлись легко.
— Из низших чинов выслужился, — коротко сообщаю «истэблишменту» в виде унтеров-ефрейторов-писарей, покачиваясь на носках, — за храбрость, смекалку и грамотность.