— Но я думаю, у немцев и австрияков достанет сил, чтобы навести порядок и придушить хотя бы анархистов, — отметил Данилевский.
— Однако наши вожди так не думают, — промолвил Космин. — Конечно, пока правители Антанты не видят в лице Деникина и нашей армии союзника и серьезной силы в борьбе против Советской России. Думаю, такую силу они видят в лице адмирала Колчака — их ставленника в Сибири. Возлагают они надежды и на Комитет Учредительного собрания — законное правительство и правопреемника власти в стране.
— Деникин, конечно, претендует на главную политическую фигуру в борьбе с большевиками здесь, на юге России. Но постоянные его враждебные выпады в прессе против гетмана Скоропадского как германского ставленника — большая политическая ошибка, — заметил Данилевский. — Все это лишь вызывает осложнения в отношениях с германским командованием. А ведь это и препятствует притоку офицеров и добровольцев из Малороссии и Крыма в нашу армию.
— Забавные дела! Гаджибеклинский не единожды говаривал, что германское командование через генерала Краснова не раз просило, чтоб Антон Иванович прекратил травлю Скоропадского в прессе и не публиковал в газетах свои статьи против гетмана и против немцев. Деникин, конечно, на эти просьбы плевал с высокой колокольни… А между тем Войско Донское все продолжает снабжать нас оружием и боеприпасами, которое ему поставляется от германского командования. Казаки, минуя немцев, шлют нам винтовки, пулеметы, патроны, гранаты через Новочеркасск и далее степью на грузовых авто на станцию Кагальницкую. А наши интенданты их там получают, — весело стал рассказывать захмелевший Пазухин.
— Благоразумное германское командование знает про это, но закрывает глаза! — трезво и с долей скептицизма пресек рассказ Пазухина Данилевский.
— Слушай, Данилевский, ты что — действительно хохол, коль выгораживаешь немцев и Скоропадского? — с неудовольствием спросил обиженный Пазухин.
— Хохлы — это простонародье, быдло. А Данилевские — древний шляхетский, то бишь дворянский род Малороссии, известный еще в XVII столетии, а в XVIII Данилевских за службу сама матушка-императрица Екатерина Великая жаловала, — с вызовом отвечал подпоручик.
— Господа, ну довольно. Вы же не дети. А еще дворянство! Петушки бойцовские, да и только. Должны же мы быть в единомыслии, — призывая офицеров к миру, громко произнес подпоручик Усачев.
— Да, господа, не время нам ругаться! — добавил Космин.
— Вот я не дворянин, а потомственный российский купец. И уж мне-то виднее, чем вам, дворянам, что нам сейчас важно единство против большевиков, — добавил Усачев.
— Это почему же, позволь узнать?
— Потому, что в вас частенько говорят гордыня, спесь, честь и Бог знает что еще! А во мне этого нет, но мыслю я о капиталах, о богатстве и процветании России, — оправдался Петр Петрович. — А вообще-то хочется в отпуск, пока весь этот бардак не уляжется. Съездить бы в Ростов проведать батюшку, сестру, да еще кое-кого из знакомых.
— Из знакомых дам? — поинтересовался Пазухин.
— Почему и нет? — отвечал с улыбкой Усачев.
Космин же подумал про себя:
«Да, хорошо бы съездить в Ростов, встретиться с Женей! Странно, почему я не вспоминаю и не ищу законную жену. Где-то и с кем-то теперь Соня?»
— Будет вам отпуск, господа! По слухам от ротмистра Новикова, скоро отдельные части нашей армии выступают на соединение с казаками в плане оказания союзнической помощи, — серьезным тоном констатировал Пазухин.
Космин спит. Ему снится маленькая московская квартирка на Мароссейке, где они с Соней провели свой медовый месяц. Он купил розы, купил красного сухого вина, апельсинов, шоколаду и ждет свою жену. Все вещи в квартире наполнены ее запахом и ее присутствием, но она пока не пришла. Розы, еще в бутонах, с длинными колючими шипами на высоких стеблях стоят в тонкой красивой вазе синего стекла на круглом столе, покрытом серебристой скатертью. На бутонах сиреневого цвета видны крупные капли росы. Красное вино в большой стеклянной оплетенной бутыли налито под самую пробку. Он весь в ожидании и слышит уже шаги любимой женщины. Она еще не вошла. Он последний раз бросает взгляд на стол и вдруг видит, что розы на его глазах раскрывают бутоны и распускаются. И тут входит она — его жена. Он почему-то видит ее со спины, видит, как она рассаживает вокруг стола его детей — маленьких, кудрявых белокурых девочек в светленьких платьицах. И все они уже не в маленькой квартирке на Мароссейке, а в просторном загородном доме в Подмосковье. Ярко пылает камин.
«Боже, — думает Кирилл, — какое счастье, что у меня так много детей — таких хорошеньких девочек. Но когда же Соня успела их нарожать мне?»
— Их родила тебе не Соня, они родились от другой женщины, — разворачиваясь к нему лицом, говорит ему в ответ его мать.
— Смотри же, Кирилл, ты получишь мое благословение на брак только с равной тебе! — говорит она ему и грозит перстом.
Космин просыпается весь в холодном поту. Горнист играет «Подъем».
Окрепнув в кубанских станицах, Добровольческая армия в середине июня была двинута генералом Деникиным на Сосыку и Торговую. Совместно с частями добровольцев казаки генерала Краснова разгромили отряды красных и заняли большую станицу Великокняжескую. Вся территория Войска Донского была очищена от красноармейских частей. Однако на предложение Краснова перейти в решительное наступление главными силами донских казаков и добровольцев на Царицын и Воронеж Деникин ответил отказом. На военном совете он заявил, что сначала необходимо очистить от большевиков весь Северный Кавказ. В его словах проскользнула и надежда на то, что через Новороссийск и Екатеринодар вскоре возможно ожидать помощи союзников. Находясь со штабом в столице Кубанского казачества, Деникин собирал силы. В начале августа 1918 года Добровольческая армия насчитывала около 12 тысяч штыков и сабель. Численность армии сильно возросла после присоединения к ней 5-тысячного конного отряда кубанских казаков под командованием полковника А. Г. Шкуро. Казаки вместе с добровольцами успешно громили красных на Ставрополье и вскоре взяли сам Ставрополь. Правда, части Таманской Красной армии смогли прорваться через горные перевалы на Кубань и отступили вместе с другими частями красных на восток — в сухие Калмыцкие степи. Да и Шкуро, дискредитировавший себя грабежами и насилием в глазах мирного населения, вызвал неудовольствие Деникина. Командующий приказал заменить его генерал-майором С. Г. Улагаем. Кубанское соединение Улагая было преобразовано во 2-ю Кубанскую дивизию. Начальником штаба дивизии стал прекрасный службист полковник Я. А. Слащов.
Между тем на Северный Кавказ стали приходить известия, что экспедиционные силы Антанты на территории России втянулись в боевые действия с партизанскими отрядами красных и начали проводить карательные акции. Интервенция Антанты вызвала крупный политический резонанс не в пользу Белого движения. Жестокие расправы — расстрелы и виселицы, которыми наказывались русские рабочие и крестьяне, привели к тому, что лозунг большевиков «Социалистическое Отечество в Опасности!» нашел широкий отклик среди рабочих и крестьян. Белая идея «Единой и неделимой России» оказалась сильно подмоченной. В Восточной Малороссии полным ходом шла партизанская война против германских и австрийских войск. Особенно преуспели в этой войне отряды анархистов во главе с атаманом Нестором Махно, умело громившим регулярные части немцев и добровольческие отряды немецких колонистов, взявшихся за оружие в борьбе с анархией. Словно буйным ветром по всему югу России разносило грозные, кровавые сполохи Гражданской войны.
Вместе со второй артиллерийской батареей Дроздовской дивизии, куда Космин был прикомандирован уже по распоряжению начальства, многое пришлось ему увидеть и услышать за это лето и начало осени. До участников Белого движения докатились слухи, что в Москве, Ярославле, Угличе и ряде других городов прокатились антисоветские восстания во главе с левыми эсерами, которые ранее поддерживали большевиков, а теперь выступили против них с оружием в руках, так как не признали позорного Брестского мира. Большевики подавили восстания. С особой жестокостью было подавлено восстание в Ярославле, где против эсеров и их сторонников применили газовые атаки. Центр города расстреливался артиллерией красных и горел. В губерниях, где существовала Советская власть, то и дело вспыхивали антисоветские выступления крестьян, недовольных продразверсткой. Продотряды порой или опустошали крестьянские закрома, или оставляли минимум пшеницы и ржи, после чего крестьянское хозяйство нищало.
Добровольцев и казаков встречали почерневшие от пожаров хутора, станицы, деревни, дымящиеся и горящие поля пшеницы. Пострелянный и порезанный скот. Трупы лошадей вдоль дорог. Выломанные и вырубленные сады, вытоптанные огороды. Одичавшие, попрятавшиеся кто куда старики, старухи, женщины и дети. Виселицы с покойниками на площадях станиц и городов. Разоренные, разграбленные храмы. Железнодорожные вокзалы с выбитыми стеклами и выломанными дверями, с загаженными, и заплеванными шелухой от семечек, полами. Полусгоревшие составы, паровозы без угля и дров, брошенные на железных дорогах и полустанках. Бронепоезда, гремящие огнем орудий и пулеметов… И все это теперь была Россия.
Но самое жуткое и дикое известие ошарашило добровольцев в конце июля. Стало известно, что большевики расстреляли арестованного императора, всю его семью и все окружение императорской семьи в Екатеринбурге. Страшное, жуткое, кровавое преступление… Все добровольцы, независимо от политических взглядов, были возмущены, потрясены до глубины души и горели желанием мстить красным… Кирилл стал чаще молиться и просить Господа открыть ему, за что на Россию обрушились все эти несчастья.
Леша Пазухин вновь потерялся в круговерти войны. Они расстались, не попрощавшись. По слухам, он вместе с Гаджибеклинским написал рапорт, получил разрешение и подался в Кубанскую казачью дивизию. Но зато Петя Усачев оставался поблизости. Он попросился в пулеметную команду и теперь вместе с пулеметчиками часто сопровождал артиллерию дроздовцев.