В середине сентября части Добровольческой армии вновь были стянуты к Екатеринодару и развернули широкомасштабные боевые действия за овладение всей территорией Ставропольской губернии. Под контролем армии Деникина, кроме Ставрополя, были Майкоп, Ейск, Анапа.
Вздыбилась Россия… Под молодцем добрый, горячий жеребец, богатое седло, украшенная серебром сбруя. На ремне у него казачья шашка-гурда, что постукивает по левой ноге, а с правого бока у ремня длинный турецкий кинжал. За спиной у молодца новенькая кавалерийская винтовка (приклад у левой ягодицы). На голове у него красуется большая мохнатая туркестанская папаха. Только молодые злые, задорные глазенки поблескивают из-под груды длинных, вьющихся локонов овечьей шерсти. На такую папаху пошла целая шкура большого серебристого барана. На молодце синий бешмет и серая добротная черкеска с газырями, мягкие кавказские сапоги. Откуда все это у него? Он бедный чабан — с детских лет не евший досыта, носивший лохмотья, пасший господских овец босиком. Дело в том, что ему надоело быть чабаном, которому господские нукеры давали отведать камчи при любой шалости или ослушании. Ночью он влез в дом своего хозяина, снял винтовку со стены, набил патронами и вставил в нее магазин, передернул затвор на всякий случай, а потом взял из хозяйских сундуков и из оружия, висевшего на стене, все, что хотел. Правда, ни хозяина, ни его нукеров дома не было, но он бы все равно выкрал оружие, если бы хозяин и был дома. Как он — нищий чабан — решился на такое? Решился потому, что вздыбилась Россия. Потому что на черкеске у него, в том месте, где бьется сердце, приколот большой алый бант.
Сентябрьское солнце светит ярко. В золотисто-серой, потухающей степи тепло, чисто, сухо, привольно. Не видно края. Мир и покой царят над великим простором, будто и нет войны. Дует легкий восточный ветерок, несущий дальний запах дыма и пожарища. Значит, все же идет война, и эти люди стремятся воевать. Кони идут весело, пофыркивая, ржут. Над людьми и лошадьми вьются большие, злые оводы, кусают людей и жеребцов. Крепко пахнет конским потом. Звучит лихая башкирская песня. Конный отряд революционных башкир в сто пятьдесят сабель идет в дивизию к Чапаю, чтобы драться с белыми. Чапай из простого народа — из бедных чувашей. Сам сформировал целую дивизию красных. Он уже выбил белых чехов из Николаевска, но белые рвутся к Саратову — к Волге. Надо спешить на помощь к Чапаю. Ведет отряд простой аульский печник Салим. На нем старая гимнастерка и драная папаха, но он настоящий «баши» — командир. На правом бедре у него тяжелый маузер в кобуре, на левом боку древняя прадедовская сабля. Она с давних времен тайно хранилась в их роду. Сто лет прошло, или больше ста… В ту давнюю пору его пращур вместе с Салаватом Юлаевым ссекал головы и пронзал стрелами русских солдат. Салават служил законному царю — Пугачу. Башкиры дрались тогда за свою землю, за волю против злой царицы и ее слуг. Но царицыны войска разбили Пугача. Несдобровал и Салават. Знатные башкирские баи и мурзы сговорились со слугами царицы, заманили Юлаева, скрутили и предали его в их руки. В муках, казнью окончил свой путь Салават. А всю родню и сподвижников Юлая — несколько тысяч семей по велению царицы выгнали из цветущей башкирской земли и поселили в Саратовской губернии в сухих, диких дальних степях Заволжья. Так и прижились здесь башкиры. Все это слышал и знает Салим. Вспоминая рассказы деда о давних битвах, крепкой дланью печника сжимает он рукоять прадедовской сабли.
Отряд красных башкир уже не раз дрался в бою. Многих своих соратников схоронили они в степи. Кто пал от пули, кого сразили осколки артиллерийской гранаты, кто зарублен казачьей шашкой. Но красных аскеров не свернуть со своего пути, они будут драться насмерть со своими бывшими хозяевами — с баями, с казаками и белыми. Немало казаков и офицеров загубили и они. Их богатый и именитый земляк — сотник Юлдузбаев — ушел к белым генералам со своими сторонниками из башкир и теперь, по слухам, вместе с казаками атамана Дутова льет кровь русских рабочих, крестьян и башкирских чабанов. Не будет им пощады, всех их покарает рука трудового народа. Не прикроются своим Аллахом.
— Ну что, Алый!? Не затупилась еще твоя гурда? — весело спрашивает он у юнца в лохматой папахе и новенькой черкеске, что еще вчера срубил своей шашкой казака, целившего из винтовки в Салима. Спас юнец командира от смерти.
— Нет, Салим. Затупится — наточу! — весело отвечает Али.
— А зачем тебе этот большой нож? Ты выкрал его у Юлдузбая, чтобы колоть им овец, эй, белэкес?[10] — со смехом, понукая коня, спрашивает у Али седоусый аульский кузнец Шарифулла.
— Овец? Если надо, буду колоть и овец. Но когда придется ночью пробираться в разведку к белым и резать им глотки, шашка не очень-то и сгодится, — находчиво отвечает Али.
— Ха-ха-ха! — смеются вокруг все, кто слышит разговор.
— Вот волчонок! — с усмешкой говорит Шарифулла.
— Этот красный волчонок через год-два станет красным волком! — прозорливо говорит Салим.
А Али слышит эти слова и горделиво молчит. Он думает о том, как по всему миру разольется красная мировая революция, которая освободит все народы от черного, безысходного труда и беспросветной жизни. Так говорят об этом русские большевики во главе с Лениным. И красные башкиры верят им. И вот тогда он возвратится на родину. Он возглавит там отряд красных турок, найдет и покарает всех, кто вырезал его семью и сжег его родной аул. А дальше… дальше он плохо представлял себе, что будет делать. Время покажет. Перед внутренним взором Али встают горы и узкая долина, где располагался их аул. Он видит огромный приморский, залитый солнцем город, куда возил его отец. Отец, где это все теперь? Сон это или явь? Сбудется ли? Но сердце подсказывает ему, что он вновь увидит родные места.
Башкирский конный отряд влился в кавалерийский полк 22-й Чапаевской дивизии и стал именоваться башкирским эскадроном. Не успел комдив В. И. Чапаев разбить чехов под Николаевом, как вскоре пришлось ему сразиться с новым врагом — белой армией Самарской «Учредилки». Белые, отбросив слабую Балаковскую бригаду красных на юг, заняли Ливенку и Орловку. Их целью был прорыв к Саратову для соединения с Донской армией генерала Краснова и нанесения удара в тыл 4-й армии красных. Силы белых — 11 тысяч штыков при 100 пулеметах и 30 орудиях. Под рукой Чапаева — около 7 тыс. штыков и сабель, 80 пулеметов и 19 орудий. Организовав мощную ударную группу, Чапаев выделил в нее четыре пятых своих сил — три стрелковых и кавалерийский полк. Эту группу он расположил компактно близ Моховки, Шеншиновки, Раевки, что у реки Малый Иргиз, — на фланге наступающих белых. В сторону движения противника он двинул 4-й Николаевский полк, имитирующий наступление от Малого Иргиза и Озинок на Ливенку, сковывающий и привлекающий на себя противника. Разрыв между Николаевским полком и ударной группой достигал 22 верст. Риск? Да, но и смелое решение — недюжинный военный талант военачальника из народа.
Под давлением превосходящих сил противника с 9 сентября (по новому стилю) 4-й полк отходил с тяжелыми боями к Озинкам. В это время ударная группа обрушилась на фланг и тыл белых. Те упорно дрались, но уже к вечеру 9 сентября участь боя была решена. Сам Василий Иванович не раз водил в атаку стрелковые батальоны и кавалерийский полк. Летели наметом на вражеские цепи и лихо рубились в сшибке башкирские конники кавполка. Но поредели их ряды под ливнем пулеметного свинца. Под Чапаем был убит конь, но сам уцелел. Белые были отброшены к Липовке, а затем в беспорядке отступили на северо-восток. Под Орловкой и Ливенкой они потеряли около тысячи человек убитыми и тяжело ранеными. На поле боя было оставлено 250 подвод со снарядами, 10 пулеметов и более тысячи винтовок. Саратов остался за красными. К началу октября Чапаев уже подошел к Самаре и с боями 6–7 октября выбил из города белогвардейцев и чехов.
Почти весь 1918 год стал для народов Закавказья годом тяжелейших испытаний, страданий и утрат. С распадом Российской империи проснулись и пышным цветом зацвели древние распри между христианскими и исламскими народами, осложненные вмешательством оккупантов — германских и турецких войск. Тяжелее всех было армянам, всеми силами сопротивлявшимся турецкой агрессии. Там очередная турецкая резня стала обычным явлением. Весной в Трапезунде под давлением Османской империи представителями разных народов Закавказья была создана Закавказская Федерация, разорвавшая отношения с Россией. Но это новое государственное образование не спасло Армению от новой волны турецкой экспансии. Армения спешно формировала свою национальную армию. В период с 21 по 28 мая армянским регулярным войскам и ополченцам удалось остановить турок под Караклисом и Баш-Абараном, а в Сардарапатском сражении турецкие войска были разбиты наголову и были вынуждены отступить к Александрополю.
Тем временем 24–25 мая 1918 года на заседании исполкома Грузинского национального совета было принято германское предложение о покровительстве. 25 мая в Грузии высадились германские войска. Закавказский сейм объявил о самороспуске на следующий же день. В решении Сейма говорилось: «Ввиду того, что по вопросу о войне и мире обнаружились коренные расхождения между народами, создавшими Закавказскую Независимую Республику, и потому стало невозможно выступление одной авторитетной власти, говорящей от имени Закавказья, Сейм констатирует факт распадения Закавказья и слагает свои полномочия». В тот же день Халил-бей, глава турецкой делегации на батумских переговорах, представил свой последний ультиматум грузинской, армянской и азербайджанской делегациям — каждой по отдельности.
Независимость тут же провозгласила Грузия (Грузинская Демократическая Республика), 28 мая — Азербайджан (Азербайджанская Демократическая Республика). А Армянский национальный совет в Тифлисе объявил себя «верховной и единственной властью армянских уездов» и направил в Батум делегацию для подписания мирного договора с Турцией. На совместном заседании Западного и Восточного Бюро дашнакской партии 29 мая премьер-министром Армении был назначен Ованес Качазнуни. Столицей государства была выбрана Эривань. Здесь к этому времени уже действовала военная и гражданская администрация под руководством представителя Армянского национального совета Арама Манукяна.