Миссия России. В поисках русской идеи — страница 3 из 9

Петр III: что это было?

Все достижения эпохи Елизаветы Петровны – только-только начавшееся русское возрождение и русское просвещение – могли быть обнулены стараниями ее преемника, если бы он правил дольше, но, к счастью, ему было отведено всего 186 дней.

Карл Петр Ульрих – внук Петра Великого, сын его дочери Анны и шлезвиг-голштинского герцога, племянник Елизаветы. Само его попадание на трон – еще одно тяжелое эхо петровского закона о престолонаследии.

С женой, будущей императрицей Екатериной II, у Петра отношения были очень странные. Скорее всего, они открыто друг другу изменяли. Екатерина сознавалась, что, когда супруги оставались ночью одни, великий князь доставал свои любимые игрушки и играл до часу или двух ночи. Однажды на приеме по случаю перемирия с Пруссией Петр крикнул через стол на весь зал жене: «Дура!» («Folle») Екатерина заплакала.

За все годы жизни в России Петр русским так и не стал. Православие открыто не любил, выписывал из-за границы лютеранские молитвенники и собирался строить в своем дворце лютеранскую молельню – отговорили. Он даже русский язык толком так и не выучил. Не стеснялся признаваться: «Затащили меня в эту проклятую Россию, где я должен считать себя государственным арестантом, тогда как если бы оставили меня на воле, то теперь я сидел бы на престоле цивилизованного народа» – это была его реакция на то, что его дядя стал шведским королем.

Горячий поклонник Пруссии и ее короля Фридриха II, Петр заказал в свой дворец в Ораниенбауме лестницу из немецкого дерева и сразу же по восшествии на трон поспешил заключить мир с Фридрихом – совершенно позорный и безумный для нас, потому что в Семилетней войне мы практически выигрывали. А немцы, находящиеся на грани полного истощения и уничтожения, и вовсе восприняли этот мир как настоящее «Чудо Бранденбургского дома».

По Петербургскому мирному договору 1762 года мы возвращали завоеванную Восточную Пруссию и отказывались от всех приобретений в ходе Семилетней войны. Все жертвы, весь героизм русских солдат были перечеркнуты. Это выглядело настоящим предательством. Следом Петр всерьез планировал воевать с Данией – давней союзницей России.

Вообще, предательство национальных интересов в нашей истории всегда шло рядом с ненавистью к России и к Русской церкви – вот и Петр успевает издать указ о полной секуляризации церковного имущества! Кто-то считает это важнейшим из его указов[19]. У Церкви (точнее – у Правительствующего синода) изымали их «независимые» земли в пользу государства. На самом деле это был сильный удар по жизнеобеспечению Церкви. Также манифест упразднял ряд монастырей, которых на тот момент во всех епархиях насчитывалось 954. Крестьяне с бывших церковных земель теперь считались государственными. То есть Церковь просто ограбили – впрочем, начал это Петр I, а Петр III лишь продолжил.

Заработать при Петре этот указ не успел. Многие надеялись, что после дворцового переворота о нем совсем забудут, но Екатерина оказалась последовательной продолжательницей дела своего мужа в этом вопросе, хотя приходила к власти в том числе и под лозунгами защиты чистоты православия. В Манифесте Екатерины II по случаю восшествия на престол от 28 июня (9 июля) 1762 года Петру ставилось в вину его желание реформировать Церковь по протестантскому образцу: «Церковь наша греческая крайне уже подвержена оставалась последней своей опасности переменою древнего в России православия и принятием иноверного закона». Подробности этой истории будут приведены уже в следующем разделе.

Продолжит и разовьет Екатерина и еще одну – может, самую фатальную ошибку мужа: изданный Петром III Манифест о вольности дворянства давал этому и так уже достаточно облагодетельствованному сословию неслыханные привилегии. Петр I когда-то принудил дворян к обязательной и поголовной повинности служить всю жизнь государству, при Анне Иоанновне дворяне получили право выходить в отставку после 25-летней службы, теперь, при Петре III, дворянство получало право не служить вообще.

На самом деле было и в указе о секуляризации земель, и в Манифесте о вольности дворянства некое рациональное зерно: крестьяне в значительной мере восприняли эти законы как шаг к крушению крепостного права: ведь если дворяне освобождались от госслужбы – а только на этом основании к ним прикреплялись крестьяне, – то и крестьяне должны освободиться, это логично. После отъема земель у Церкви крестьяне становились государственными – что тоже воспринималось как шаг к свободе.

На деле все привилегии, положенные дворянам прежде как служилому сословию, почему-то не только не отняли, но и умножили. В это же самое время крестьяне в своих правах все больше поражались. Например, помещик получал право переселять крестьян из одного уезда в другой, крепостным становилось сложнее перейти при желании в купеческое сословие. А на крестьянские бунты, что вспыхивали и жестко подавлялись при Петре III, царь реагировал примерно так: «Намерены мы помещиков при их имениях и владениях ненарушимо сохранять, а крестьян в должном им повиновении содержать» – это из манифеста по поводу бунтов в Тверском и Клинском уездах.

Само собой, зревший революционный раскол в стране только усиливался. Современник Петра III Фонвизин в «Недоросле» аллегорически назвал этот манифест «Законом о беззаконии».

Кажется, даже слон в посудной лавке ведет себя аккуратнее в сравнении с тем, что вытворял Петр III со страной. Для него вся она была словно его большая потешная крепость или игровая комната. Из дел этого правления можно сделать только два вывода: у трона был либо засланный враг, прусский шпион, которым руководила закулиса, либо человек с большими проблемами психического свойства. Либо и то, и другое одновременно.

Иначе чем объяснить, что новый царь вернул ко двору всех тех, кого его тетя от него отстранила, от кого Россия буквально стенала, окрестив их время «бироновщиной» и «оккупацией без войны»? Из ссылки были возвращены фаворит императрицы Анны Иоанновны Бирон и генерал-фельдмаршал граф Бурхард Христофор Миних, ветеран дворцовых переворотов. Двор и элиты снова наводнились немцами – голштинскими родственниками Петра III.

Его сместили и, скорее всего, убили в Ропше. Он даже короноваться не успел, что крайне странно: то ли и впрямь планировал пройти обряд коронования после похода на Данию, как говорил, то ли в этом было его искреннее, тяжело скрываемое презрение ко всему русскому и, само собой, к русским традициям. Странный и беспрецедентный обряд посмертного коронования император Павел I провел своему отцу лишь в конце века.

Памятников Петру III никогда не было – даже на огромном монументе 1000-летию России ему не нашлось места. Лишь в 2014 году, в городе, где родился император, – в немецком Киле – появился первый в мире памятник Петру III. Маленький и странный, такой же, каким было его правление.

Глава 5Екатерина II

Екатерининские гонения на Церковь. Святой мученик Арсений (Мацеевич)

Надпись на памятнике Петру в Петербурге – «Петру I от Екатерины II» – это не только маркер того, кем был поставлен памятник, но указание на преемственность: Петр был первым, она – вторая. Петр начал – она продолжит. Петр развернул страну на Запад, Екатерина этот разворот довершила. Екатерина продолжила деятельность Петра и своих предшественников и в традициях дворцовой неги, и, к сожалению, в церковной, вернее, антицерковной политике.

А начиналось все многообещающе. Манифест о восшествии на трон жены Петра III составил архиепископ Димитрий (Сеченов) – выдающийся проповедник и миссионер той поры. Свержение прежнего царя виделось богоугодным, промыслительным и во многом объяснялось тем, что он был реальной угрозой православию. В народе устойчиво ходили слухи о том, что Петр Федорович готовил настоящую протестантскую реформу, что он якобы собирался отменить почитание икон, а священников обрить и переодеть в европейское платье. Слухи эти были во многом беспочвенны, но окружением Екатерины старательно поддерживались.

Дело в том, что поначалу императрица искала опору во всех, в ком могла, – в том числе и в духовенстве. Вот дело и представили так, будто Петр III проводил антинациональную политику, а Екатерина вернулась к национальной, православной колее. Именно на этом фоне было задержано исполнение указа о секуляризации церковных имений и земель. Более того, монастырские земли в ряде случаев начали возвращать обителям.

Лишь спустя два года, когда императрица поняла, что ей ничего не угрожает, она наносит мощнейший удар по Церкви и довершает дело мужа. «Указ о церковных владениях» от 1764 года окончательно упразднял церковное землевладение в России. Все имения Синода, архиерейских кафедр и монастырей поступали в казну и передавались в управление Коллегии экономии – Церковь больше не управляла тем, что создала и приумножила. Численность монастырей после этого сократилась втрое: их разделили на штатные – взятые на содержание государством – и заштатные, которым предстояло существовать «собственным иждивением».

Изъятие церковных имений в казну проводилось под предлогом лучшего устроения церковных дел и государственной пользы. Большевики через 160 лет повторят эту же екатерининскую схему разграбления Церкви, а разграбив, будут иметь также нулевой выхлоп, какой был и при Екатерине: большой выгоды государственной казне эта реформа не принесла, поскольку значительная часть секуляризованных имений роздана была фаворитам императрицы.

За время ее правления Церковь разграблялась не спеша, но настойчиво: следом за секуляризацией церковных владений в большинстве великорусских епархий была проведена секуляризация монастырских имений в Киевской, Черниговской и Новгород-Северской, а указом от 26 апреля 1788 г. – в Екатеринославской, Курской и Воронежской епархиях.

Полагали, одной из целей императрицы было погасить таким образом внутрицерковную фронду. Все же Церковь, видимо, так и не приняла церковной реформы прошлых десятилетий и внутри нее зрело сопротивление. Очередную волну недовольства вызвала секуляризация, нужна была показательная порка несогласных. Одной из самых ярких фигур этого сопротивления екатерининской поры был митрополит Ростовский и Ярославский Арсений (Мацеевич).

По своему темпераменту, мудрости и горячей ревности он походил на святого Максима Грека – судьбу Максима он и повторил, только с более страшным исходом. Несговорчивого архиерея вполне принимали предшественники Екатерины. Он служил еще при Анне Иоанновне[20], но и тогда уже отказался присягать ее фавориту герцогу Бирону, теневому правителю России.

Позже владыка Арсений так же отказывался присягать и Елизавете Петровне, потому что не соглашался с текстом присяги: «Исповедаю же с клятвою крайнего судию сея Коллегии быти Самую Всероссийскую монархиню Государыню нашу всемилостивейшую». Крайним судиею мог быть только Господь.

Елизавета разрешила Арсению не произносить этой фразы, но присягу он все равно так и не принес. Благочестивая императрица сносила это своеобразие владыки Арсения, мирилась с ним, видимо, понимая его особые дары и силу, и держала его вблизи: в 1742 году он неоднократно произносил проповеди во время коронационных торжеств, а затем, отправившись на Ростовскую кафедру, еще и стал членом Святейшего синода.

Но Екатерина духовных даров Арсения, видимо, не чувствовала, горячности его не оценила и фронду терпеть не стала. Когда владыка начал выступать против секуляризации церковных владений и подавать в Святейший синод один за другим протесты против отнятия монастырских вотчин и вмешательства светских лиц в духовные дела[21], а следом в Неделю Торжества Православия еще и с амвона открыто предал анафеме всех «обидчиков церквей и монастырей», то императрица вскипела, назвала его «лицемером, пронырливым и властолюбивым бешеным вралем» и повелела, чтобы послушный Синод (а его члены до того и доложили императрице о непокорном и «неудобном» митрополите) «судил его как своего члена и злонамеренного преступника».

Владыку арестовали в Ростове, сперва держали под стражей в Симоновом монастыре, а потом привели и к самой Екатерине. В ее присутствии он дерзнул говорить так смело и оскорбительно, что императрица зажала себе уши, а ему «закляпили рот».

Суд состоялся 14 апреля 1763 года в Москве. На заседании Синода Арсения присудили извергнуть из архиерейского сана, расстричь из монашества, а затем предать суду светскому, согласно которому за оскорбление Ее величества Арсению грозила смертная казнь. Но Екатерина помиловала мятежного архиерея и «по великодушию и милосердию своему природному»[22] повелела оставить ему один только монашеский чин и сослать в отдаленный монастырь.

При большом стечении народа на Синодальном дворе в Кремлевских Патриарших Крестовых палатах владыку лишали сана. В толпе были и зеваки, и по-настоящему сочувствующие исповеднику.

О том, как проходило судилище, и о пророчестве владыки Арсения рассказано в трудах протоиерея Владислава Цыпина:

«Когда с осужденного срывали святительское облачение, он предсказал совершавшим над ним эту позорную церемонию плачевный конец. Митрополиту Димитрию он сказал, что тот задохнется собственным языком. Крутицкому архиепископу Амвросию (Зертис-Каменскому), своему прежнему другу, он предсказал смерть от руки мясника: «Тебя, яко вола, убиют», а епископу Псковскому Гедеону (Криновскому) предрек: «Ты не увидишь своей епархии». Так все и исполнилось впоследствии: митрополит Димитрий умер в 1767 году от опухоли языка, архиепископ Амвросий был убит в 1771 году в Москве во время холерного бунта, а епископ Гедеон, вскоре после суда удаленный в свою епархию, умер по дороге, не доехав до Пскова. 4 июня в Кремле рухнула церковь Трех Святителей Московских, смежная с Крестовой палатой, в которой судили опального архиерея».

Арсения сослали сперва в Ферапонтов монастырь, а потом под Архангельск, в Николо-Карельский, «без права письменного и словесного общения». Но владыка и в ссылке продолжал свои протесты, а среди монахов нашлось немало сочувствующих ему. Некоторые считали его за мученика, а настоятель почитал как архиерея.

Но нашлись два монаха, которые написали донос императрице, мол, ссыльный бранил Синод. Дело переквалифицировали в политическое, и приговор последовал соответствующий – расстричь, переодеть в мирскую одежду, переименовать в Андрея Враля и сослать на вечное заточение в Ревель (Таллин), в каземат башни Гросштанпорт, похожий на сырую каменную могилу размером два на три метра.

Молва стала разносить слухи, что Андрей Враль по пути в Ревель молился в одном из храмов по дороге: как был, в арестантской одежде, прошел прямо в алтарь, а конвоиры, когда посмотрели туда, оцепенели: вместо арестанта у престола причащался человек в сверкающем архиерейском облачении. Екатерину эти слухи явно раздражали, и коменданту крепости Тизенгаузену она писала: «У вас в крепкой клетке есть важная птичка. Береги, чтоб не улетела».

В этом каземате Арсений провел пять лет в полном одиночестве: к нему никого не допускали, не давали бумаги и чернил, а охране было запрещено с ним даже разговаривать – при попытке узника заговорить караульным было предписано вставлять ему пыточный кляп.

В какой-то момент его замуровали: заложили дверь его каземата кирпичами, оставив только окошечко, чтобы подавать пищу. Только в феврале 1772 года, перед смертью узника, Екатерина II разрешила допустить к нему священника, с которого взяли подписку, что он под страхом смерти потом никому ничего не расскажет. Дверь открыли, он вошел в камеру, но тут же в страхе выбежал с криком, что там «архипастырь в полном облачении». Через несколько минут, придя в себя, он в сопровождении пристава снова вошел в каземат. На койке лежал арестант. Напутствовав страдальца, священник попросил у него благословения, и умирающий дал ему на память свой молитвенник с надписью «Смиренный митрополит Ростовский Арсений».

Через день, 28 февраля 1772 года, владыка скончался. На стене его камеры осталась выцарапанная углем фраза из 118-го псалма: «Благо, яко смирил мя еси»[23].

Расправа над святым Арсением стала шоком для Церкви, и в короткой перспективе Екатерина ею добилась своих целей: иерархи были устрашены, и против секуляризации имущества и земель Церкви никто больше не восставал. А в долгой перспективе священномученика Арсения полтора столетия тайно чтили в народе как страдальца за Церковь. Поместный собор 1917–1918 годов отменил неправедный приговор Синода о нем и посмертно возвратил ему архиерейское достоинство. В 2000 году Арсения прославили к общецерковному почитанию.

Дело владыки Арсения – самое громкое, но подобных в эту пору было еще немало.

В Сибири велось следствие против митрополита Тобольского и Сибирского Павла (Канюшкевича) – его также обвиняли в сопротивлении секуляризации церковных имений. Причем все дело было сшито по ложным наветам. Но его все равно лишили кафедры и отправили «на покой» в Киево-Печерскую лавру.

Историк Карташев писал, что Екатерина «вела разведку и о других архиереях, недружелюбно встретивших секуляризацию».

Никогда, наверное, Церковь в нашей истории не находилась в столь унизительном положении. Даже при большевиках она будет Церковью-мученицей, это будет страшно, но это будут открытые гонения, а при Екатерине ее гнали как бы под разными благовидными предлогами. Ее «варили на медленном огне», ей тихо связывали руки. Императрица, решившая с новой силой продолжить антицерковное дело Петра, превращала святую Церковь не просто в госаппарат, но и в колокол с вырванным языком, а немая Церковь – это нонсенс. Потому что главное дело Церкви – Слово.

Причем поощряемое государством онемение Церкви проходило лукаво и не всеми уловимо: например, одновременно с разграблением имущества Синода принимались меры по якобы улучшению положения приходского духовенства. Указами 1764–1765 годов отменялись все так называемые окладные сборы, которые приходское духовенство обязано было платить архиерею. Но отменились они, потому что епископат переходил на казенное содержание от доходов секуляризованных церковных имений! Так вуалировались и лакировались псевдоблагими законами и нарушение апостольского правила о том, что «да служащие алтарю от алтаря питаются», и порабощение епископов – через казенное жалованье ими было легче управлять. При этом сами они лишались свободы управления своими помощниками: им было запрещено лишать священнослужителей сана без разрешения Синода.

Священники тоже были переведены на государственное жалованье, которое было крайне скудным и нерегулярно выплачивалось.

Все это – жуткие плоды петровской церковной революции и развитие этих плодов в руках такой же, как и Петр (может, чуть менее), религиозно-мертвой Екатерины[24].

Еще по вступлении на престол в своей речи к Синоду она прямо заявила, что архиереи – это не только служители алтаря и духовные наставники, но в первую очередь «государственные особы», ее «вернейшие подданные», для которых «власть монарха выше законов евангельских».

Только услышьте это: власть монарха выше евангельских законов! Из этой кривой расстановки приоритетов вырастали все остальные искривления эпохи.

Как и Петр, изыскивая во всем государственную пользу, Екатерина искренне полагала, что дело духовенства – доносить до народа смысл различных государственных инициатив. Приходские храмы были этакими СМИ того времени в ее понимании: здесь оглашались императорские указы – об обязательных прививках против оспы, о ценах на соль и т. п.

Один плюс у этого был: для подобных целей Екатерине было необходимо создать слой просвещенного духовенства. Потому она много занималась развитием духовных школ – и хоть многого ей здесь добиться не удалось, зато в России появился выдающийся просветитель, московский митрополит Платон (Левшин). Он занял пост директора Славяно-латинской академии, преобразовав ее в Славяно-греко-латинскую, и всячески повел образование в ней от латинского, как было прежде, – к греческому, более родному нам. Митрополит стал законоучителем наследника престола, будущего императора Павла, потом короновал его, а следом – и его сына Александра I.

О масштабе личности Платона говорит и то, что во время Отечественной войны 1812 года он оставался со своей паствой в оккупированной столице. Он строил немало обителей, ему обязана своим возрождением и Оптина пустынь. Он полемизировал с кумирами этого времени – французскими просветителями. Например, однажды он обратился к Дидро словами псалма: «Рече безумец в сердце своем: несть Бог» (Пс. 13:1). За невероятный дар слова семинаристы назвали Платона «вторым Златоустом» и «московским апостолом». Однажды после проповеди в Петропавловском соборе он обратился к самому императору Петру I, глядя на его гробницу. А Екатерина как-то раз сказала о нем: «Отец Платон делает из нас что хочет. Хочет, чтобы мы плакали, – мы плачем, хочет, чтобы радовались, – мы радуемся!»

Но разжечь горячее религиозное чувство в Екатерине и Платон не смог. Вероятно, она видела и в нем только нужный для государственных задач винтик.

Пушкин в «Очерках по русской истории XVIII века» писал: «Екатерина явно гнала духовенство, жертвуя тем своему неограниченному властолюбию и угождая духу времени. Но, лишив его независимого состояния и ограничив монастырские доходы, она нанесла сильный удар просвещению народа. Семинарии пришли в совершенный упадок. Многие деревни нуждаются в священниках. Бедность и невежество этих людей, необходимых в государстве, их унижает и отнимает у них самую возможность заниматься важною своею должностью. От сего происходит в нашем народе презрение к попам и равнодушие к отечественной религии… Жаль! Ибо греческое вероисповедание, отдельное от всех прочих, дает нам особенный национальный характер… Мы обязаны монахам нашей историей, следственно и просвещением. Екатерина знала все это и имела свои виды…»

Окончательно подчиненный императрице Синод в эту эпоху иногда возглавлялся обер-прокурорами, не стеснявшимися своей отдаленности от Церкви и Бога – например, Мелиссино был открытым деистом, последователем свежерожденного в недрах европейского Просвещения и модного в ту пору учения о том, что Бог создал мир, но дальше от дел отошел, предоставив все свободной воле человека[25]. Посты, по его мнению, можно было сократить и держать нестрого, всенощные и вечерние службы заменить краткими молитвенными поучениями, а причащать детей до десяти лет вовсе не нужно. Мелиссино даже вносил такой проект на рассмотрение членов Синода, но они, шокированные, отказались принимать такую враждебную Православию идею.

Следующий обер-прокурор Чебышев был и вовсе атеистом, настоящим солдафоном в чине бригадира, который свободно бранился даже в присутствии членов Синода. Знаменитому апологету Фонвизину он не разрешил напечатать перевод книги Клерка «О бытии Божием» – и писатель, высмеивая это невежество, вывел его образ в своем бессмертном «Бригадире».

Указ о веротерпимости

В 1773 году Екатерина выпускает указ о широкой веротерпимости: «Как Всевышний Бог терпит на земле все веры, то и Ее Величество из тех же правил, сходствуя Его святой воле, в сем поступать изволит, желая только, чтобы между ее подданными всегда любовь и согласие царили».

Указ абсолютно понятный в логике развития империи. Нужна была мирная ассимиляция новых народов – в первую очередь мусульманских, новые инструменты влияния на кочевые народы, входящие в орбиту империи при Екатерине.

Но по традиции времени эти свободы другим исповеданиям даровались в ущерб свободам и даже святым обязанностям православной церкви.

За особое покровительство ламам буддисты считали императрицу божеством – воплощением богини Белой Тары. Таким же воплощением они считали и Елизавету Петровну, которая первой разрешила буддизм на территории России. Особым покровительством при Екатерине стали пользоваться родные ей лютеране – Россия активнее прежнего при ней заполняется протестантами и вообще немцами.

Сильно смягчилось – правда, только на время – и отношение к старообрядцам. Екатерина запретила и вывела из употребления слово «раскольник», легализовала старую веру, разрешила староверам селиться в новых указанных местах, но спустя время гонения на них возобновились. Сенат постановил, что староверам не разрешается строить храмы – и были снесены уже построенные церкви, разгромлен старообрядческий город Ветка. Дело было скорее политическое, чем религиозное, потому что часть старообрядцев считали Екатерину II, как и Петра I, царем-антихристом.

Даже официально запрещенный во всех странах Европы католический орден иезуитов при Екатерине прочно осел в России – здесь была открыта его штаб-квартира. А за разрешение строить мечети и медресе (духовные школы), за назначенное муллам жалованье из казны, за создание органов управления мусульманами империи (Духовное собрание) и за многие дарованные блага и свободы, которые позволили мусульманскому населению развивать свои культуру, религию и образование, за издание Академией наук Корана, татары называли императрицу «Эби пашта» («Бабушка-царица»)[26].

Но при этом «бабушка» запретила православным проповедникам проповедовать среди мусульман[27]. Впервые в истории страны, которая создавалась Церковью и укреплялась православной миссией, миссия стала запрещена! Кончилось тем, что в 1790 году вышел указ о полном упразднении в епархиях должности проповедника.

Но Церковь, которая не проповедует, неизбежно умирает. Екатерина этого не понимала, а связанные по рукам и ногам иерархи и члены Синода, видимо, не могли повлиять на императрицу или также не видели рисков – наступало время не только немоты, но и слепоты.

Считается, что Екатерина в этом указе была вдохновлена идеями эпохи Просвещения. Вольтер в «Трактате о веротерпимости» писал: «Старайтесь не совершать насилия над сердцами людей, и все сердца будут ваши».

О влиянии главных имен этой эпохи стоит сказать особо.

Новые кумиры: Вольтер и Руссо

Сама Екатерина, вероятнее всего, тоже была деисткой или тяготела к деизму. Выше мы пояснили суть этого религиозного лжеучения, отстраняющего Бога от дел этого мира, отводящего Ему роль только Создателя, но не Вседержителя. Но если мыслишь Бога непричастным к делам в своей жизни, то трудно остановиться и не изгнать Его вообще из этого мира. Атеизм логично вытекает из деизма.

Нынешний век, и особенно в пору Екатерины, утверждает в России идеи воинственного безбожия с неслыханным прежде масштабом. Эти идеи текут в дома все более праздных, пресыщенных дарованными льготами русских элит словно бы прямо из французского Фернея, где стояло поместье Вольтера.

«Раздавить гадину» – так призывал философ поступить с Церковью. Влияние нового учителя безбожной эпохи на некоторых русских дворян было колоссальным: с ним мечтали познакомиться, те, кто мог, ехали для этого во Францию. Сочинения Вольтера становились настольными у части дворянства – эта и без того отделенная от остальной России среда еще сильнее отделялась под влиянием пренебрежения к религии. Отсюда вырастали кощунственные выходки, в том числе и тон разговора о верующих как о недалеких, непросвещенных ханжах, которых можно либо пожалеть, либо посрамить, либо – в лучшем случае – иронично и сочувствующе окинуть холодным взглядом.

Пушкин так сказал о Вольтере и его «Орлеанской деве»: «…Весь его разрушительный гений со всею свободою излился в цинической поэме, где все высокие чувства, драгоценные человечеству, были принесены в жертву демону смеха и иронии, греческая древность осмеяна, святыня обоих Заветов поругана…»

Второй кумир эпохи, Жан-Жак Руссо, проповедовал, в общем, в той же богоборческой логике. Он провозгласил такой соблазнительный принцип «доверяй своим чувствам» и учил, что наше первое впечатление всегда правильно, а трезвение, рассуждение, оценки – излишни. Это, конечно, абсолютная ложь о человеческой природе, которая спорит со всем тем, чему учили поколения святых отцов.

Портрет Руссо вместо крестика на груди носил писатель Лев Толстой, который в будущем столетии уведет десятки тысяч людей в секту. Да и все нынешнее гедонистическое потребительское западное мировоззрение питается в своих корнях все теми же идеями Руссо – пусть и забыт массами их автор.

Под впечатлением учения о праве развязывать свои чувства, а значит, и страсти (вместо борьбы с ними), некоторые дворяне проматывали целые состояния, гоняясь за роскошью; легко и обоснованно теперь не хранили супружескую верность, даже насмехались над ней; не уважали родителей, заявляя, как сын фонвизиновского Бригадира: «Все животные не имеют такого правила, и щенок не респектует того пса, который некогда был его отцом». Это называлось «естественной моралью», хотя любой искренне православный человек увидит здесь банальное и такое укоренившееся теперь расчеловечивание.

Новая философия тесно переплеталась с идеями прогресса. «Как можно верить в Бога в XXI веке» началось уже сейчас, в XVIII столетии, и сочеталось с идеей «общей пользы» – то есть рациональности. Типично екатерининская политика: «все должно служить на пользу стране», со слепой, почти религиозной верой в науку и природу вместо Бога[28], с таким же слепым внешним, чаще карикатурным, подражанием Западу – в костюмах, модах, в манерах, в этике.

Вольтер говорил: «Бог всех помилует, у него такая работа», – но, когда просветитель умирал, жители обходили его дом стороной, не в силах слышать адские крики: он мучился от рака предстательной железы и был вынужден принимать опий, который притуплял боль. На смертном одре, в ответ на предложение отречься от дьявола, Вольтер сказал: «Теперь не время наживать себе новых врагов».

Святитель Николай Велимирович в XX веке напишет: «Если бы историю XVIII–XIX веков назвать одним словом, то это звучало бы так: «Протокол суда между Европой и Христом».

На родине Вольтера и Руссо это закончится «великой» кровавой, безбожной и чудовищной по своим зверствам Французской революцией, но в России для революции еще не подошла «мера беззакония» (Быт. 15:16). Напротив, для нас эти французские события станут отрезвляющим душем. Екатерина отреагирует на них жестко, и пыл вольнодумия будет сильно охлажден в государстве «закручиванием гаек» цензуры, усилением спецслужб и разными запретами.

Рождение нового этикета, портреты и нарышкинское барокко

В 1764 году Екатерина создает Смольный институт для благородных девиц, чтобы воспитывать в нем «нового человека», новую дворянскую элиту. Но в итоге Смольный, из которого девицы выходили с умениями, чаще непригодными для жизни, только усугубит раскол между простым народом и все более паразитирующим слоем дворян.

Символично, что именно этот институт станет базой большевиков через полтора века! Здесь продекларируются все принципы действительно «нового», светского, а радикально – советского человека. Все вызревало в элитах, которые становились все более оторванными от своих корней и остального народа.

Коррупция в верхах расцветет именно в этом «светском» веке. Офицеры запросто воруют солдатское жалованье. Дворяне записывают в гвардию своих еще не родившихся детей, чтобы к 16–18 годам те уже имели чин! Это про нынешнее состояние общества скажет его современник Карамзин одним словом: «Воруют!» А документ эпохи – комедия Капниста «Ябеда», где есть такие слова:

Бери, большой тут нет натуги,

Бери, что только можно взять.

На что ж привешены нам руки,

Как не на то, чтоб брать?

Брать, брать, брать?!

Из среднепоместных дворян выйдет новый русский слой – интеллигенция. Окончательно оформится он только через 100 лет, после отмены крепостного права, обеднения тысяч дворян по всей стране, появления прессы и горожан-разночинцев. Тогда же, в 1860-х, родится и само название «интеллигенция», но первые апостолы нового слоя появляются уже сейчас. Потому что дворянство свободно, полно неги, никому ничего не должно и имеет много времени на размышления.

В живописи начинается эпоха портретов. Ими заполнены все первые залы Третьяковки, но в русском портрете еще легко разглядеть первоисточник – икону[29]. Живописцы пока сохраняли главную задачу: возводить от внешнего мира к внутреннему. С другой стороны, и сами иконы начинают писаться более светскими, чувственными, вроде икон Симона Ушакова, а новая Строгановская икона и вовсе вводит исторические светские сюжеты в иконопись. Это – тоже от Запада, от католичества. Там сюжеты вроде того, что написан в Сикстинской капелле – «Святой Фома Аквинский прерывает Благовещение, чтобы представить Мадонне монсеньора Оливьеро Карафу», – уже давно в ходу.

Что-то буйное отображается и в совершенно новом русском стиле архитектуры – нервном нарышкинском барокко. Церковь Покрова в Филях, церковь Спаса в селе Уборы, церковь в селе Троице-Лыкове, Строгановский дворец в Петербурге – шедевры этого стиля. Да, он очень красив, но трудно не заметить в нем потерю тихого, наполненного смыслами и отражением Духа Божия строя древнерусской архитектуры.

Кодекс нового светского мира фиксируется в своде этических правил «Юности честное зерцало»: прикладных инструкциях, регламентирующих разные ситуации общения с людьми. При этом книга насквозь пронизана идеей, что не обязательно внутренне быть тем, кем себя представляешь окружающим. Это, конечно, отражает общее перефокусирование жизни общества с внутреннего на внешнее, с духовного – на мирское. Или обмирщенное. Книга учит, например, членов семьи беседовать друг с другом на иностранном языке, чтобы слуги ни о чем не догадались.

Дуэли и вся будущая абсолютизация понятия чести выйдут тоже из этого нового этикета!

Как поменялась страна всего за век

Чтобы понять, как изменилась страна за одно столетие, нужно вглядеться в жизнь самой царицы и ее двора и сравнить ее с распорядком жизни русского царя в недалеком прошлом. Хроники сохранили нам подробную опись.

Вот как складывался день царя Алексея Михайловича:

«Он вставал обыкновенно часа в четыре утра. Выходил в Крестовую палату. Духовник или крестовый священник благословлял Государя крестом, начиналась утренняя молитва, духовник окроплял царя святою водою… Читались поучения дня. Потом царь посылал за царицей, и они вместе слушали в одной из верховых церквей заутреню, а иногда и раннюю обедню.

Потом – царская Дума. Заседали. Потом Государь в сопровождении всего собравшегося боярства шествовал, в часу девятом, к поздней обедне в одну из придворных церквей. Обедня продолжалась часа два.

После в комнате в обыкновенные дни Государь слушал доклады, челобитные и вообще занимался текущими делами. Заседание и слушание дел в комнате оканчивалось около двенадцати часов утра. Далее – обед.

После обеда Государь ложился спать и обыкновенно почивал до вечерни часа три. В вечерню снова собирались во дворец бояре и прочие чины, в сопровождении которых царь выходил в верховую церковь к вечерне.

После вечерни иногда тоже случались дела, и собиралась Дума. Но обыкновенно все время после вечерни до ужина Государь проводил уже в семействе или с самыми близкими людьми. Во время этого отдыха любимейшим занятием Государя было чтение церковных книг: поучений, житий святых, летописей…

Оканчивая день после вечернего кушания, Государь снова шел в Крестовую и точно так же, как и утром, молился около четверти часа»[30].

И при таком молитвенном строе жизни Алексея Михайловича Россия вышла из тяжелейшего кризиса и стала, по сути, великой империей! Спустя всего век у новой императрицы ничего не осталось от этого одновременно неспешного и сурово-аскетического ритма жизни.

Екатерина вставала рано. Долгий утренний туалет, следом – крепкий кофе, который ей подавали в кабинете. После она традиционно кормила сахаром и гренками своих собак. После слушала доклад обер-полицмейстера о происшествиях в столице. Затем являлись генерал-прокуроры, президенты коллегий, петербургский губернатор. Покончив с делами, она переходила в комнату, где ее ждали слуги и ближайшие вельможи.

В один-два часа дня царице подавали обед. Она любила жирные кушанья, например, мясо с соленым огурцом, а также вишни, яблоки, смородиновый напиток. С ней обычно обедали человек восемь-девять: статс-дамы и несколько знатных вельмож – князь Потемкин, фельдмаршал Разумовский, граф Строганов, князь Юсупов, дежурный генерал-адъютант.

После Екатерина уходила в кабинет, где занималась вязаньем, пока кто-то из придворных читал ей книгу.

Около шести вечера во дворец съезжались приближенные играть в карты. Один из камер-пажей сидел около императрицы с кошельком и оплачивал ее проигрыши.

Обычно в 10 вечера, выпив стакан кипяченой воды, она ложилась спать.

Бога в этом распорядке жизни не было вовсе, а свято место пусто не бывает. На место, оставленное Богом, приходит дьявол. Слухи о развращенности двора и нравственной подвижности самой императрицы едва ли были только слухами.

Распущенный и разнузданный фаворитизм екатерининского двора метастазами распространялся на всю элиту. Дворяне искали выгод через лесть новому фавориту, пытались провести в фавориты «своего человека», да и в быту подражали дворцовым нравам.

Любовь к ближнему без любви к Богу – романтическая и сентиментальная. Поэтому в русской литературе этого времени расцветает сентиментализм. Карамзин, устроивший самоубийство своей «бедной Лизы» в пруду, к которому потом стекались почитатели его таланта, тоже был верным последователем Руссо. Певец чувствительности, он проповедовал, что счастье состоит в том, чтобы слушаться своих первых побуждений; в доверии своим чувствам, ибо они натуральны, а «натура добра». Это, конечно, все тот же принципиальный разворот от православного мировоззрения, которое, напротив, знает о том, что наша природа порчена грехом, зовет к борьбе с этой порченностью и предлагает лекарства от духовных болезней. Только в этой победе над грехом верующий находит подлинную свободу и подлинное счастье. Карамзин же призывает перед грехом капитулировать, что кончается еще более страшным грехом. История самоубийства соблазненной девушки, которую покинул любовник, – любимый сюжет эпохи сентиментализма.

Другой популярный жанр эпохи – юмор. В моде разные шутихи, потешные полки, утехи, балы и даже фальш-фрукты в вазах. В литературе расцветают пародия и сатира: тот же Антиох Кантемир вовсю высмеивает охранительные тенденции. Стоит задуматься, почему в России юмор всегда расцветает на сломе эпох – что в революцию, что в перестройку, что в пору потрясений… «Человечество смеясь расстается со своим прошлым»[31]?

Отпадавшие от веры элиты увлекались эзотерическими учениями и мистиками-лжеучителями вроде графа Алессандро Калиостро – международного плута. Он был этаким Кашпировским XVIII века – очаровал петербургскую знать сеансами «животного магнетизма», как называли тогда гипноз. Сеансы проводил чаще всего с внушаемыми – с детьми. Он «изгнал дьявола» из юродивого Василия Желугина, «вернул к жизни» новорожденного сына графа Строганова, предложил Потемкину утроить его золотую наличность с тем условием, что одну треть золота возьмет себе. Поначалу все получалось. Но в «оживленном ребенке» обнаружили подмену, вскоре разоблачили и другие магические фокусы и погнали шарлатана из империи.

Увлечение эзотерикой всегда вытекает из безбожия и гордыни – потому что эзотерика использует флер «тайного знания», к которому причастны могут быть лишь избранные. Вот и при Екатерине наступает расцвет мистических тайных обществ, прежде всего – масонских. Это потом масоны станут синонимом богоборцев и даже сатанистов, а первые масоны на планете ставили веру во главу угла.

История этих лож началась недавно, в прошлом, XVII веке, в Англии. Поначалу это был обыкновенный очередной закрытый клуб, которые англичане очень любят. Старейшая на земле лондонская масонская ложа существует до сих пор, называется она «Объединенная великая ложа Англии». Интересно, что провозглашена она была в День святого Иоанна Крестителя во дворе церкви Святого Павла в Лондоне, и первый пункт ее конституции звучал так: «Вольный каменщик никогда не станет неразумным атеистом или неверующим вольнодумцем, он обязан подчиняться нравственному закону».

Когда во второй половине этого, XVIII века английские масоны оказались в России, митрополиту Московскому Платону (Левшину) было поручено допросить их лидера Николая Ивановича Новикова. Поразительно, но отзыв московского митрополита был просто восторженным. Екатерине Великой он написал: «Молю всещедрого Бога, чтобы не только в пастве… мне вверенной, но и во всем мире были христиане такие, как Новиков». Святитель, конечно, не поддержал философские умствования русских масонов, но их просветительским трудам был рад.

То есть в России конца XVIII века, как и в Англии, в масонском движении видели обыкновенное просвещенчество и филантропию, этакий модный интеллектуальный клуб. Отсюда масонская символика на стенах православных храмов этой поры – тогда она никого не смущала: антихристианского духа в масонстве не было.

Но в этом же веке возникает другая тайная организация – масонская ложа «Великий восток Франции». В отличие от своих коллег-британцев франкмасоны в 1877 году вычеркнули из своей масонской конституции требование веры в Бога и следование библейским нравственным принципам. Вот это уже была откровенно антицерковная организация, которая все больше втягивала своих адептов в мистические культы сатанинского содержания, а за красивыми лозунгами «свобода, равенство, братство» скрывались амбициозные планы по переустройству христианской Европы[32]. Все это с годами разовьется в масонский оккультный мистицизм, замешанный на иудейской каббале и древней иудейской мистической идее восстановления третьего храма Соломона (отсюда и название «вольные каменщики»).

В ряды русских «каменщиков» устремляется почти вся знать, высшие и средние чиновники, военные, нарождающаяся интеллигенция. Мотивы были самыми разнообразными: мода, честолюбивые помыслы, корыстное стремление найти высоких покровителей, иногда – искренняя вера в эти учения, надежда получить импульс к самосовершенствованию, стремление использовать ложи для распространения идей просвещения в России, желание организовать благотворительную деятельность, виды на использование масонских связей для политических интриг.

Влияние их стремительно растет. Замысел проникнуть в элиты стран, подчинять их своему контролю и достигать этим своих целей в полной мере раскроется в ужасах безбожной Великой французской революции.

Но пока еще деистка (или атеистка) Екатерина не чувствует угрозы от этого учения. В середине 1782 года четыре русские ложи («Трех знамен», «Озириса», «Латоны» и «Сфинкса») получили от иноземных масонских руководителей право самостоятельного учреждения лож.

Мы уже вывели закон – благополучие страны зависит от благочестия народа. За падением нравов неизбежно следовали потрясения для России. Почему же время Екатерины возвеличено историками?

Екатерина точно Великая?

Да, страна при ней стала сильно больше. Мы раздвинулись на запад (разделы Речи Посполитой) и на юг (присоединили Новороссию, Причерноморье, Кубань, Крым, Калмыкию, Грузия попросилась под протекторат). По численности населения мы стали самой крупной европейской страной, на которую приходилось 20 % населения Европы.

Мы дважды разобрались с Турцией и осадили шведов – сожгли их флот, когда они захотели вернуть себе часть бывшей территории.

В июне 1770 года, в ходе русско-турецкой войны, состоялась Чесменская битва. Самая славная победа нашего флота в истории – мы до сих пор ее празднуем каждый год 7 июля. Российская средиземноморская эскадра тогда уничтожила корабли турок.

Благодаря этим победам, принесенным талантом наших выдающихся полководцев и адмиралов (часто – людей святой жизни), Екатерина и прозвана Великой. Велика Екатерина и в своих замыслах и масштабах мышления: ей принадлежит идея громадного и очень амбициозного «греческого проекта». Она хотела поделить руины Османской империи между крупнейшими мировыми державами, а в Константинополе возродить Византию. Памятник этой задумке – огромный Софийский собор в бывшем городе София, а ныне районе города Пушкин. Этот величественный храм и город вокруг него строили не только как памятник в честь побед в русско-турецких войнах, но и как некое зеркало Софийского собора в Константинополе.

Почему замысел не удался? Возможно, потому что мессианской, православной эта идея была лишь в своей обертке, а внутри – исключительно геополитической. Пророчеству о том, что Константинополь когда-нибудь освободят русские войска, еще не пришло время сбыться. «Греческий проект» остался лишь «великой идеей», знаком внешней мощи России и памятью о неспособности осуществлять действительно большие духовные идеи. Проще говоря – духу не хватило и «не заслужили» в глазах Бога.

Разглядеть логику Божию в этих столетиях нашего отрыва от Него непросто. Казалось, по железным духовным законам, которые мы пытаемся рассмотреть в этой книге, страну следом за отступлением от Христа должны были ждать потрясения и потери, но история сохранила образ екатерининского времени как поры чрезвычайной крепости. Выходит, что это только полуправда?

Потрясения в Екатерининскую эпоху все-таки были, очень сильные и отрезвляющие. Господь явно стучался в сердце теряющего Его народа, и на оскудение веры Он отвечал среди прочего и хроническими неурожаями. Начались они с первых же лет царствования Екатерины: голод в деревне, массовые разорения крестьян. Особенный размах голод приобрел в 1780-е гг., когда им были охвачены большие регионы страны.

Россию потрясали и тотальные крестьянские войны. Одна из них стала по-настоящему гражданской катастрофой: после семи лже-Петров появился восьмой – Емельян Пугачев. А в 1774–1775 годах к этому списку добавилось еще «дело княжны Таракановой», выдававшей себя за дочь Елизаветы Петровны.

В 1771 году в Москве произошла крупная эпидемия чумы. Закончилась она взбешенной толпой – Чумным бунтом. Главнокомандующий Москвы сбежал, восставшие разгромили Чудов монастырь в Кремле, взяли приступом Донской монастырь, убили скрывавшегося в нем архиепископа Амвросия, громили карантинные заставы и дома знати.

Весь государственный механизм при Екатерине оказался расшатан, несмазан и негоден: в наследство от этой царицы нам остались катастрофическая коррупция и колоссальный внешний долг (а до нее такого вообще не было). Рубль был обесценен, инфляция зашкаливала. Впервые за всю историю страны беспокоили подвешенные и обострившиеся национальные вопросы, например еврейский. Да, введенная Екатериной – «просвещенной», как считали, императрицей – «черта оседлости» для евреев, вошедших в состав империи с бывшими польскими территориями, была не такой уж драконовской мерой, как ее представляли позже большевики и либеральные интеллигенты. Но в целом решение явно было не идеальное и недодуманное – ни сейчас, ни в будущем.

Бюрократический аппарат распух при Екатерине до неслыханных размеров. При ней вообще многое существовало только на бумаге: например, публикуемая статистика роста промышленности в ее царствование была откровенно завышена. Екатерине приписывают создание многих городов, но большинство из них – это просто переименованные в города бывшие деревни вроде Подольска. Словом, когда центр человеческой жизни перемещается от внутреннего (как было раньше в России) к внешнему, материальному, то начинается одна сплошная «потемкинская деревня» – тоже ведь явление этой эпохи. Жить внешним – это жить по лжи, а если врать уже начал, то врешь во всем.

Именно в те века впервые стало таким явным все, что в современности цветет бурным цветом: когда желаемое выдают за действительное, когда на обертку, а не на внутреннюю суть, работают целые пропагандистские аппараты и пиар-службы. То были столетия фокуса на внешнем и его сурового, кричащего несоответствия с внутренним, время лжи и нестыковок. Скажите, как можно было прослыть «просвещенной» императрицей и светочем свобод, но погрузить страну в тотальное рабство? При Екатерине (хоть и не без помощи ее предшественников) оказались закрепощены окончательно более 90 % населения страны. Это еще одна мина, которая разорвется в будущем.

Чуть отрезвит царицу то, что похожий взрыв произойдет на ее глазах в столь любимой российскими придворными «просвещенной» Франции.

Великая французская революция и культ Верховного Существа

Все «майданы» и революции мира питаются энергией и примером той первой европейской революции, прозванной Великой.

Уже сейчас в Европе главным принципом в строительстве нового мира была объявлена отмена «старого» Бога. Франция первой отождествила антимонархические и антиклерикальные протесты и сносила не только императора и его семью, но и Церковь – об этом почти не говорят, потому что это как-то неловко и стыдно. Но не учитывая «отмену Бога», нельзя понять Французскую революцию и те чудовищные зверства, которые царили в ее дни, – это был настоящий бал сатаны, окончательная потеря человеческого облика толпой и погружение ее в расчеловеченный сатанинский обряд.

К моменту революции умами страны уже владели философы-вольнодумцы вроде Вольтера. Его призыву «раздавить гадину» – то есть уничтожить «деспотичную» Церковь – толпа теперь и последовала.

В парижской церкви Сент-Этьен-дю-Мон в наши дни стоит пустая рака от мощей святой Женевьевы, покровительницы Парижа, которую с V века почитают и западная, и восточные Церкви. В рамках революционной «борьбы с предрассудками» мощи сожгли на Гревской площади – традиционном месте казни преступников. Так новая Франция казнила себя прежнюю. Рака и фаланга руки святой сохранились чудом. Церковь Святой Женевьевы перестроили в Пантеон «новых святых» революции – особо почитаемых революционеров (первым был антикатолический писатель Мирабо, там же погребли и Вольтера). По недосмотру на стене Пантеона осталась целой фреска святой Женевьевы, взирающей на Париж.

Как под копирку, но в бо́льших масштабах, мы все это переживем в будущем, в нашем XX веке. Точно так же большевики будут поступать с мощами: жечь, осквернять, прятать в музеях атеизма и выставлять напоказ публике, желая разоблачить «предрассудки». Точно так же мы будем создавать новую советскую религию из поклонения тем, кто делал революцию.

С низвержения святынь начинается низвержение государств и всей страны. Разве не то же самое было недавно на Украине – с рубки крестов и осквернения колоколен полуобнаженными девицами под улюлюканье СМИ начались майдан и украинская война? Достоевский в «Бесах» устами героя Верховенского описывает эту схему: «Мы провозгласим разрушение… Мы пустим пожары… Мы пустим легенды… и начнется смута! Раскачка такая пойдет, какой еще мир не видал… А главное – новая сила идет. А ее-то и надо, по ней-то и плачут…»

Вот как шла великая европейская «раскачка». Уже после пущенных «легенд» и работы с душой народа вот как стартовала, уже в открытую, бесовская деятельность.

Все началось со взятия Бастилии. Крепость-тюрьма символизировала в общественном сознании репрессивную мощь государства. Реально же там находились семь узников и чуть больше сотни солдат гарнизона, в основном инвалидов. Реформы не удались, Национальное собрание не договорилось. Утром 14 июля толпа захватила 32 000 ружей и пушки в Доме инвалидов. После нескольких часов осады комендант де Лонэ капитулировал. Гарнизон потерял только одного человека убитым, а парижане – 98 убитыми и 73 ранеными. После капитуляции семеро из гарнизона, включая самого коменданта, были растерзаны толпой. Вела толпу на штурм и Дома инвалидов, и Бастилии Ламбертина Теруан – обыкновенная бандитка и сумасшедшая. Скоро она умрет в Сальпетриэре (на тот момент – крупнейшая богадельня в мире и тюрьма для проституток, а ныне университетский больничный комплекс в Париже). «Первая ласточка революции» умирала, ползая голая по полу и роясь в находящихся там нечистотах.

Ламбертина вошла во все учебники по управлению толпой. Вообще роль женщин в этом и во всех следующих восстаниях особенная – может, это часть манипуляций, ведь женщина представляется беззащитной и от нее не ждешь опасности, тогда как за ее спиной действуют прагматичные мужчины. А может, и правда просыпалось пугающее многих женское начало – прообраз апокалиптической вавилонской блудницы, ведь одним из самых страшных событий этой революции был поход женщин-парижанок на Версаль, в резиденцию короля.

Его спровоцировала еще одна технология, которая потом будет использована и в Октябрьской революции, причем как под копирку: искусственно созданный дефицит хлеба в столице в дни переворота. Урожай в 1789-м был хороший, но подвоз хлеба в Париж не увеличился – точь-в-точь как в Петрограде 1917 года. Взбешенные очередями у булочных, люди потребовали короля в столицу. 6 октября из Версаля в Париж шла шокирующая процессия: впереди королевская Национальная гвардия; на штыках у гвардейцев было воткнуто по хлебу. Затем следовали женщины, одни – восседая на пушках, другие – в каретах, третьи – пешком, и, наконец, карета с королевской семьей. Женщины плясали и пели: «Мы везем пекаря, пекаршу и маленького пекаренка!»

Все! Нет больше уважения к власти, нет больше сакрального отношения к королю как помазаннику. А принятая незадолго до этого Декларация прав человека и гражданина вообще провозгласила, что источник власти – нация! Эта декларация, которую король отказался подписывать, считается одним из первых демократических манифестов. Она взрывала весь прежний христианский мир, в котором худо-бедно, но еще жило библейское представление о том, что источник власти – лишь Бог. Король – Его помазанник.

Поэтому низвергнуть их надо было вместе: сначала короля, затем Бога!

С королем расправились быстро. В Варенне, на границе с Бельгией, у башни с часами, на которой теперь памятная табличка, узнали переодетого в слугу Людовика XVI. Почтовый служащий забил тревогу, и королевскую семью, обвиненную в попытке бегства, вернули назад в Париж. История с «побегом короля» помогла революционной пропаганде. Он стал врагом! Разве не похоже на историю с Николаем II, которого предали вдалеке от Петрограда, а потом заявили о его «отречении»?

Утром 21 января Людовик XVI, человек действительно чистой жизни и нравов, очень отличных от нравов разложившегося двора и общества, был обезглавлен на площади Революции (теперь площадь Согласия). Приговор звучал так: «От имени французского народа Национальный конвент объявил Людовика Капета виновным в злоумышлении против свободы нации и общей безопасности государства». Сколько еще чудовищных вещей будет потом сотворено в мире под этим же предлогом – защиты «свободы нации» и «безопасности государства».

Говорят, последними словами короля были: «Я умираю невинным, я невиновен в преступлениях, в которых меня обвиняют. Говорю вам это с эшафота, готовясь предстать перед Богом. И прощаю всех, кто повинен в моей смерти».

Следом «расправились» и с Богом.

Начали издалека: конфисковали все церковное имущество, якобы для погашения госдолга. Так же и Ленин ограбил Церковь – якобы для помощи голодающим Поволжья. У Церкви забрали право регистрировать браки, рождения и смерти – для этого создали гражданские учреждения, точь-в-точь как у нас после революции. Главные события жизни человека перестали быть сакральными. Законным признавался только гражданский брак. Упразднялись все церковные титулы, кроме епископа и кюре (приходского священника). Да и их стали не назначать, а избирать выборщики. Мнение папы было не в счет.

«Раздавив гадину», родили новую религию. Вместо Бога в революционной Франции появляется культ Верховного Существа. Учреждает его президент Конвента, революционный лидер нации, Максимилиан Робеспьер – он же и был главным лидером на празднике в честь этого Верховного Существа. Вся эта антимесса прошла впервые 8 июня 1794 года на Марсовом поле в Париже и выглядела как полуязыческий оккультный ритуал.

В голубом фраке и трехцветном республиканском шарфе, с большим букетом цветов, плодов и колосьев Робеспьер впереди всех членов Конвента двигался к специально построенной «Священной горе», на вершине которой находилось «Древо свободы», символ единства и верности революции. Робеспьер произнес речь о важности этого дня для объединения всей Франции, после чего поднес факел к моделям статуй, которые символизировали Атеизм, Честолюбие, Эгоизм и Невежество. Памятники были сожжены.

Центральными элементами этого нового странного культа наравне с «Древом свободы» были статуя Свободы (да, та самая) и статуя Мудрости. Все это подпитывалось древними энергиями женских божеств и перемешивалось с новыми революционными смыслами.

На первом фестивале в честь Верховного Существа из всего 600-тысячного Парижа собралось более 400 тысяч! Что интересно, новый культ не отрицал Бога напрочь и не утверждал строго материалистические философии. Он ложился на сердце все-таки еще верующего народа и Бога как бы пока только подменял, своего рода атеизм до атеизма. Он вышел корнями все из того же деизма – из эпохи Просвещения, из философии Вольтера и Руссо, допускавших Божественный промысл, но провозглашавших «естественную религию» и «рационализм». Опять же все это повторится в октябре 1917 года, когда все тезисы большевиков будут в своих глубинных смыслах в чем-то евангельскими, мимикрируя под религиозные идеалы, и потому еще найдут отзыв у миллионов русских людей.

Волна осквернений и свержения святынь покатилась по Франции. Затронули даже Реймский собор, где столетиями короновали французских королей, начиная с самого первого, Хлодвига, помазывая миром из Святой Стеклянницы. Этой европейской реликвии было не меньше 700 лет – на протяжении всех веков к древнему святому миру подмешивали новое, и преемственность не обрывалась. В октябре 1793 года член Конвента Рюль собственными руками разбил сосуд с миром, швырнув его о стоявший на площади Руаяль постамент от памятника Людовику XV. Сам памятник уже увезли на переплавку. Оставшиеся осколки святыни в качестве доказательства были отправлены в Париж.

Фуше, бывший эмиссаром в Невере, велел ввести по всему городу культ Республики и естественной морали, а расправившись с храмами (следы расправы до сих пор видны в руинах церкви Сент-Этьен), издал постановление даже с кладбищ убрать религиозные символы.

Маленькая деревенская коммуна Риз-Оранжи (сейчас часть Парижа) легко расправилась со своим святым покровителем, святым Блэзом. Жители, наслушавшись рассказов одного молодого добровольца о предателе Бруте, низложили своего святого, заменили его Брутом, именем которого они назвали даже свой приход, и уволили своего священника. Соседние коммуны сделали то же… и так всюду на алтарях вместо статуй святых и апостолов водружали статуи Свободы, гнали своих священников.

Культ Верховного Божества при этом как-то переплетался с культом Разума. Все эти «здравые смыслы» вместо Бога – нарративы, также знакомые нам по советской поре. Христианские церкви массово закрывались с ноября 1793 г., подвергались разграблению, объявлялись «храмами Разума», в них проводились праздники в честь «Богини Разума», которую в ходе театрализованных представлений изображали актрисы.

В Париже в Нотр-Дам де Пари в дни революции отпраздновали «праздник Свободы и Разума». В алтаре вместо Богоматери водрузили статую Свободы. Все христианские символы и изображения были задрапированы, воздвигнута была искусственная гора, увенчанная греческим храмом с надписью «Философии» и четырьмя бюстами философов: Вольтера, Руссо, Франклина и Монтескье.

На самом алтаре горел «факел Истины». По горе двигались вереницы молодых девушек, одетых в белое, с трехцветными поясами, с цветочными коронами на голове, с факелами в руке. Затем из храма вышла красивая женщина – актриса оперы, одетая в синий плащ, с красным колпаком на голове. Это было олицетворение Свободы, принимающей поклонение республиканцев, которые, протягивая к ней руки, пели гимн Мари-Жозефа Шенье:

О, ты, святая Свобода, приди обитать в этом храме,

Будь богиней Франции!

После всего этого должностные лица департамента и коммуны отправились к решетке Конвента, где заявили, что народ «…не хочет больше священников, не хочет больше иных богов, кроме тех, которых нам дает природа». Тут же приняли декрет называть Нотр-Дам храмом Разума, а следом издали декрет закрывать христианские храмы, оставляя только храмы Разума. Так было, например, в Страсбурге.

В кафедральном соборе в Клермон-Ферране при входе до сих пор цела надпись: «Французский народ признает Верховное Существо и бессмертие души» – это цитата из Декларации прав и свобод. Революционеры намеревались разрушить церковь, однако бенедиктинцу Вердье-Латуру удалось убедить их, что здание церкви является отличным местом народных собраний. Тем не менее предметы обстановки кафедрального собора, за исключением пасхального подсвечника работы Филиппа Кафиери, были полностью уничтожены революционерами. Также были разрушены три башенки трансепта. Башню Байетт не тронули по сугубо прагматичной причине – ее часы показывали время. Особенно примечательна судьба амвона, полностью демонтированного и снова использованного на фасаде дома № 46 по улице rue Fontgiève.

Собор в Клермон-Ферране стал очередным храмом Разума. Но вот потрясающее и символичное совпадение: в 1095 году именно здесь папа римский Урбан II провозгласил Первый крестовый поход – одно из больших преступлений западной церкви, которое окончательно оторвало ее от восточной и породило волну будущих ересей и ошибок. Это закончилось полным недоверием к Церкви и нынешним обезвериванием революционной Франции.

Как много ранняя советская власть переняла у французских безбожников! Это здесь, во Франции, после революции прежде всего реформировали календарь – начали летоисчисление не от рождения Христа, а от республиканской эры. Отменили воскресенья, чтобы ничто не напоминало о Боге, дали другие названия месяцам – у нас тоже все это было. Сперва во Франции, а потом у нас переливали колокола на пушки, издавали публичные отречения священников, запрещали священнослужителям ходить по улице в облачении. На Монмартре 90-летнюю монахиню принуждали отречься от Христа и казнили за то, что стойко держалась, отказываясь.

Любое изгнание Бога из страны или из собственной жизни всегда крепко замешано и с ненавистью к человеку. Одно вытекает из другого. Чтобы расчеловечиться, надо озвереть.

Вот лишь один эпизод озверения человека в дни революции.

30-летняя красавица-принцесса Мария-Тереза-Луиза де Ламбаль, вдова правнука Людовика XIV, была ближайшей подругой и обергофмейстериной королевы Марии-Антуанетты. В предреволюционные годы Париж был буквально наводнен брошюрами, вернее, пасквилями против королевы, где говорилось о распутных нравах, царивших при дворе. Брошюры были ложью – и королева, и король были людьми чистыми. А мадам Ламбаль – горячая католичка, оставшаяся рано бездетной вдовой, возможно, была одной из самых благочестивых и добрых женщин Франции. Народ ее любил, и даже в революционной смуте ее, как известного благотворителя и человека с безупречной репутацией, не трогали. Она находилась рядом с королевой и в замке-тюрьме Тампль. Но лишних оттуда потребовали удалить, Ламбаль перевели в тюрьму Форс.

Оттуда она уже попала в руки убийц из толпы и была обречена. Есть множество документальных свидетельств от очевидцев, цитаты из допросов – все они описывают жуткие подробности, издевательства и, как завершение, многочасовое глумление над трупом несчастной женщины. Она была растерзана буквально на куски, а ее голова, напудренная и завитая (уже после смерти) парикмахером, была отнесена к Тамплю – толпе очень хотелось, чтобы Мария-Антуанетта взглянула на останки любимой подруги и поняла участь, которая ждет и ее.

Мария-Антуанетта действительно вскорости найдет свою смерть на гильотине площади Революции. Вырежут весь двор. Младшую сестру короля принцессу Елизавету, набожную католичку, благотворителя и святой жизни женщину, так похожую на нашу великую княгиню Елизавету Романову и нравом, и судьбой, тоже казнят на гильотине.

Только недавно, в 2004 году, в базилике Сен-Дени, усыпальнице французских королей, захоронили сердце Людовика XVII – мальчика, сына казненного короля, наследника престола, который умер в тюрьме Тампль в 1795 году. Сердце это хранилось два столетия в сосуде, переходило от семьи к семье аристократов и было символом всех невинных жертв революции.

17 августа 1792 года революционеры создали Чрезвычайный трибунал – по сути, карательный орган, уполномоченный арестовывать сторонников монархии (роялистов). Среди них были почти все представители дворянства и аристократы. Со 2 по 5 сентября длилась зверская бойня, казнены были несколько тысяч человек, практически весь цвет французского дворянства.

Вся революционная Франция стала одним жутким языческим капищем с массовыми человеческими жертвоприношениями. Масштабный революционный террор унес жизни около 300 тысяч человек. А во всех его последствиях, включая Наполеоновские войны, Франция потеряла еще около двух миллионов или даже больше.

Это массовый террор всех против всех (сегодня казнит Робеспьер, завтра казнят Робеспьера), дьявольская энергия толпы, торжество безумия под знаменами разума, рабство греха под знаменами свободы, человеконенавистничество под знаменами братства. Перевернувший мир лозунг «Свобода, равенство, братство» писался кровью и испражнениями осатаневшей толпы и ее черных манипуляторов.

Под этим лозунгом легко расправлялись с неугодными священниками и простыми людьми. Как и наша революция, французская дала миру мучеников за веру. В местечке Вандея на церкви закреплена доска с именами всех убитых в революцию жителей деревни: за один день 28 января 1794 года вырезали 564 человека – всех здесь живущих! Вандейское восстание простых крестьян было крупнейшим бунтом против революционеров. На одежде местных жителей была нашивка «За Бога и короля» и сердце Христа. Они не могли стерпеть поругания своей веры и репрессий над духовенством. Новая «демократическая» власть расправилась с ними с неслыханной жестокостью: около 5000 человек в Нанте затопили на баржах, в том числе 84 священника. В деревне Шанзон священника застрелили прямо во время литургии – пуля прошла через чашу, и в местной церкви на витражах теперь есть это событие[33].

А что же стало итогом этой революции? Стоила ли она стольких жертв? Исследователи уверяют, что жизнь во Франции и через полвека была по всем показателям намного хуже, чем при короле.

Любая революция – это не спонтанная народная энергия, а итог долгих кропотливых манипуляций сознанием людей. Чаще всего – итог обмана. Полагают, ровно этими манипуляциями и занимались столь популярные в этом веке тайные общества – масоны и им подобные[34].

Видимо, испугавшись успеха Французской революции, Екатерина II в первую очередь именно по ним, по масонам в России, нанесла сокрушительный удар: ложи были запрещены, многие видные масоны репрессированы. Императрица говорила тогда: «Закроем высокоумные наши книги и примемся за букварь». Бесконтрольный ввоз книг из Франции был запрещен. А антихристианский дух новейшей европейской философии, который до революции почти насаждался в высшем обществе, теперь был признан опасным и подрывным. Екатерина II даже всерьез готовилась к войне с Францией – она не состоялась только из-за смерти императрицы в 1796 г.

Но в следующем веке французы еще крепче станут влиять на русские умы. Святой Феофан Затворник напишет:

«Нас увлекает просвещенная Европа… Да, там впервые восстановлены изгнанные было из мира мерзости языческие; оттуда уже перешли они и переходят и к нам. Вдохнув в себя этот адский угар, мы кружимся, как помешанные, сами себя не помня. Но припомним двенадцатый год: зачем это приходили к нам французы? Бог послал их истребить то зло, которое мы у них же переняли».

Ему же принадлежит и пророчество о грядущей в России революции:

«Если у нас все пойдет таким путем, то что дивного, если и между нами повторится конец осьмнадцатого века со всеми его ужасами? Ибо от подобных причин подобные бывают и следствия».

Почему же сейчас еще не время? Пора Екатерины – это, наверное, пример долготерпения Бога. Да и обезвериванию России еще далеко до французского. «Отпала» от Бога пока только маленькая часть страны – двор, фавориты, элиты. Чаша гнева Господня еще не переполнена. Народ остается православным. Скопленный веками запас святости не исчерпан. Святые есть даже при дворе.

Святая блаженная Ефросиния – фрейлина Екатерины

Барышня Евдокия Григорьевна Вяземская, одна из первых выпускниц Смольного института, была фрейлиной у царицы. Но в какой-то момент вместе с другими фрейлинами она тайно покинула дворец в Царском Селе, оставив платье на берегу одного из прудов, и, переодевшись в крестьянскую одежду, бежала.

Она много трудилась при разных обителях, монастырях и храмах – пекла просфоры, ухаживала за скотом. С 1806 года ее знали как юродивую под именем «дуры Ефросинии».

Во время войны с Наполеоном, когда армия завоевателя подошла к Москве, французские офицеры наткнулись на домик подвижницы возле Серпуховского Владычного монастыря. Возможно, они хотели просто посмеяться над «дурой», издеваясь и оскорбляя женщину, – но явно не ожидали услышать отпор на чистейшем французском языке…

Подвижница носила грубую власяницу и вериги, медную цепь с крестом, а обуви чаще всего не надевала, ходила босиком, в холодное время года на ней еще был мужской тулуп. В избушке своей она держала кошек, собак и домашнюю птицу, спала прямо среди них на полу, и если кто интересовался почему, то отвечала: «Я хуже собак». Как-то одна московская игуменья спросила старицу, зачем она держит животных, от которых «дурно» пахнет в ее жилище. Блаженная ответила, что этот запах заменяет духи, которые она так много употребляла при дворе.

Есть в Тульской области Свято-Казанский женский монастырь – в нем блаженная старица Ефросиния, Христа ради юродивая, почитается как подвижница и прозорливица. Источник, который она когда-то выкопала в виде небольшого колодца в глубоком овраге возле села Колюпаново, рядом с речкой Прошенкой, является местом паломничества. Над родником есть табличка со словами старицы: «Берите воду из моего колодезя – и будете здоровыми».

Ефросиния предсказала, что на этом месте возникнет монастырь. Когда в 1931 году Казанский храм сгорел, могила подвижницы и ее колодец на долгие годы впали в запустение, но после канонизации Ефросинии в 1988 году храм восстановили, и люди снова потянулись к этому месту. А в июле 1995 году сбылось и пророчество: при Казанской церкви был учрежден женский монастырь Казанской иконы Божией Матери.

Марина Цветаева в сибирской ссылке переписала жизнеописание подвижницы, нарисовала ее портрет и вспоминала как чудо исцеление от ангины по молитвам к ней: сестра поэтессы очень почитала блаженную Ефросинию.

Святая Ксения Петербургская

Как и блаженная Ефросиния, Ксения в молодости была светской дамой – женой придворного певчего, полковника Андрея Петрова. Но в 26 лет она стала вдовой. И дальше происходит что-то невероятное. Раздав все, что имела, нищим, Ксения стала Христа ради юродивой: она отреклась от своего имени и откликалась только на имя своего мужа, Андрея Федоровича, оделась в его одежду и не снимала, пока та не истлела. В рубашке, кофте и платке, в разорванных башмаках на босу ногу, без теплых вещей в любое время года, блаженная жила практически на улице, прозванной местными поэтому «улицей Андрея Петрова».

Как и Ефросиния, Ксения обладала пророческим даром. В канун смерти царицы Елизаветы ходила по улицам столицы и говорила народу: «Пеките блины, пеките блины, пеките блины, завтра вся Россия будет печь блины». За несколько дней до убийства царственного узника Иоанна Антоновича в Шлиссельбургской крепости юродивая горько плакала и повторяла: «Кровь… кровь… кровь!»

Она много молилась, постилась, а по ночам таскала кирпичи, помогая на строительстве храма, который до сих пор стоит на Смоленском кладбище Северной столицы. На этом же кладбище теперь часовня с могилой святой – место чудес и паломничества. Считается, что у Ксении есть особая благодать помогать в устройстве семейной жизни – здесь много молодых людей, вымаливающих себе мужа, жену или ребенка.

Вот на какую святость еще была способна Россия при отпадающей от веры элите. Вот по чьим молитвам, может быть, России еще и посылались от Бога такие благословения и умножение крепости страны.

Нам иногда кажется, что многое решают внешние обстоятельства и правитель страны, но иногда все это направляемо Богом ради невидимых нам святых людей. Ради сохранения уже мельчающих, но все еще пламенеющих островков веры Господь может продолжать укреплять и усиливать отпадающую страну. Судьбы Божии трудно осознаваемы – Он видит больше нас, шире нас, вперед нас. Он понимает. Русский народ живо осознавал эту мудрость Божию и спрессовал ее в пословицу: «Не стоит село без праведника».

Ксения Петербургская в чем-то, наверное, напоминает великого ветхозаветного пророка Илию, который в пещере на горе Синай в отчаянии молился Богу о своем народе-идолопоклоннике. Это было тяжелое время для древнего Израиля, очень похожее на то, что проживает Россия XVIII века. Страна, с одной стороны, была крепка, с другой – уходила от истинного Бога, народ поклонялся идолу Ваала. Так же, как и теперь Россию, Господь вразумлял Израиль через страшные потрясения, в том числе засухи. Три года дождя не было вовсе, пока его не вымолил пророк Илия. Но и это не стало вразумлением для всех.

Когда Илия молился на горе Кармил, то услышал ответ от Бога, что не все поклонились идолу, есть еще 7000 верных – ради них и по молитвам Илии Господь терпит эту страну. Окраинное петербургское Смоленское кладбище – это, возможно, наша гора Кармил XVIII века. Отсюда несется молитва праведника о спасении отпадающего народа. И «7000 верных» в России еще есть. Более того, святость дышит в некоторых даже очень высоких людях: мы видели это на примере фрейлины императрицы.

А вот еще два имени этой эпохи – два имени России. Два святых имени.

Адмирал Феодор Ушаков и генералиссимус Суворов

Они оба не проиграли ни одного сражения в своей биографии, хотя почти всегда выступали против превосходящих сил противника. Ушаков – на море, Суворов – на суше. Они сделали Крым окончательно русским, Россию – самой славной державой на планете, а нашу армию – самой выдающейся в мире!

После революционного забвения их имена воскресили в советское время: орден Ушакова, суворовские училища… Но о главном содержании жизни этих людей молчали их советские биографы, а без него не понять, в чем был их гений, их «наука побеждать». Пока весь мир воздавал им почести за победы, кому воздавали почести они сами?

К началу Русско-турецкой войны 1787–1791 годов Федор Ушаков был уже начальником Севастополя и Черноморского флота. Он гонял турецкий флот от русских границ по всему Черному морю.

У мыса Тендра в нынешней Херсонской области Украины, невдалеке от Одессы, Ушаков окончательно разбил турецкий флот. Эта выдающаяся победа отмечается теперь каждый год 11 сентября как День воинской славы России.

В этом бою, вопреки сложившимся тактическим правилам нахождения командующего в середине боевого порядка, Ушаков всегда смело ставил свой корабль передовым и занимал при этом опасные положения, вдохновляя собственным мужеством своих командиров. Имя нашего флагмана было «Рождество Христово»[35]. С него Ушаков вел бой разом с тремя кораблями противника, заставляя их выйти из линии. Наш флот смело атаковал, прорвавшись на дистанцию картечного выстрела, ударил резервным отрядом и просто завалил ядрами турок. Ушаков до темноты преследовал турецкий флот, отошедший в сторону Дуная, а на рассвете добил еще два мощных турецких судна, включая флагманское. Адмирал Саид-бей был пленен. После битвы при Тендре потери турок составляли 2000 погибшими. Русских – 21 убитый и 25 раненых. Больше попыток оккупировать Крым Турция не предпринимала. Полуостров перестал быть крупнейшим мировым центром работорговли.

Возвратившись в Севастополь после этого сражения, Ушаков писал в приказе: «Рекомендую завтрашний день для принесения Всевышнему за столь счастливо дарованную победу; всем, кому возможно с судов и священникам со всего флота быть в церкви Св. Николая Чудотворца…»

Главный меценат в строительстве этого собора, который и теперь стоит в Севастополе, – сам Ушаков. Сохранилось свидетельство о его жизни, когда он «каждый день слушал заутреню, обедню, вечерню и перед молитвами никогда не занимался рассматриванием дел военно-судных».

Адмиралу Ушакову и теперь отдают славу по всему миру. Памятники ему торжественно открывали в Болгарии, на мысе Калиакрия; в итальянской Мессине, на площади Русских моряков; на греческом Корфу и Закинфе, которые он триумфально освободил от французов в конце века и создал там «Республику семи островов» – первое независимое греческое государство. Но следом за крушением неприступного бастиона Корфу (от которого Суворов был в полном восхищении и писал, что хотел бы участвовать в штурме хотя бы мичманом) Ушаков велел идти крестным ходом с мощами великого местного святого – Спиридона Тримифунтского. Триумфальная средиземноморская кампания закончилась взятием Бари (где армия Ушакова служила благодарственный молебен у мощей св. Николая), Неаполя, победоносным вхождением в Рим и включением острова Мальты в состав российских губерний.

И за эту великую славу сам Ушаков славил только Бога: «Благодарение Богу, при всех означенных боях с неприятелем и во всю бытность оного флота под моим начальством на море, сохранением Всевысочайшей благости ни одно судно из оного не потеряно и пленными ни один человек из наших служителей неприятелю не достался».

Но скоро все плоды этих побед обнулятся. После убийства Павла I новые власти сочтут, что флот «сухопутной» России вовсе не нужен. Освобожденные острова снова вернут французам[36], а Ушаков подаст прошение об отставке: «…да будет воля Его святая. Все случившееся со мною приемлю с глубочайшим благоговением».

Он поселится в небольшой деревеньке Алексеевское, в Мордовии, близ Санаксарского монастыря, в котором когда-то был настоятелем его дядя, тоже Федор Ушаков – прославленный старец. Имение Ушакова здесь не сохранилось, но в советскую пору поставили стелу на его месте. Зато в Санаксарском монастыре еще целы кельи, где неделями и месяцами жил самый известный в ту пору человек на планете. Жил в полной тишине и молитве, изредка трудясь с монахами на послушаниях и жертвуя свое состояние на восстановление святыни, строительство местных школ и богаделен.

Такой же малоизвестной, но пламенеющей молитвенной святой жизнью жил и Александр Суворов.

Он оказался в Крыму за 15 лет до ушаковских побед – уже с репутацией непобедимого командира, который принудил к миру Польшу, одержал ключевую победу (при Козлуджи) в предыдущей русско-турецкой войне, подавил крестьянскую войну в России.

В Крыму в 1778 году он не дал высадиться турецкому десанту: силами шести батальонов он настолько быстро (в течение ночи) возвел по берегам Ахтиарской бухты оборонительные укрепления, что изумленные турки предпочли отплыть подальше от полуострова.

Место его ставки в нынешней Евпатории – тогда Гезлеве – находилось между сохранившимися до сей поры мечетью Хан-Джами и собором Св. Николая. Он победил чуму в городе, отремонтировав бани и городские фонтаны и введя обязательное пятикратное омовение под руководством мулл для горожан и солдат гарнизона, независимо от вероисповедания. За это от местных христиан начали поступать жалобы на Суворова, что он «обасурманился и знает язык не только крымских татар, но и турок». Мусульмане тоже жаловались, но на другое: на громкий колокольный звон и частое пение Суворова в церковном хоре. У этого собора, в сквере им. Караева, теперь стоит памятник полководцу (и певчему).

Человек, не проигравший в своей жизни ни одного сражения, вот так объяснял свою «науку побеждать»:

«Молись Богу! От него победа. Чудо-богатыри! Бог нас водит, Он нам генерал»; «Божия помощь быстрее мысли воину доблестному, посему просящего в бою пощады – помилуй, кто мститель – тот разбойник, а разбойнику Бог не помощник!»

Для воинов Суворова была обязательная молитва: «Пресвятая Богородице, спаси нас. Святителю Отче Николае чудотворче, моли Бога за нас». Полководец настаивал: «Без сей молитвы оружия не обнажай, ружья не заряжай, ничего не начинай».

Сам он ни одну баталию не начинал без молебна. Иногда объявлял перед сражением пост. Например, началу штурма крепости Измаил, которую турки считали неприступной, предшествовали три дня поста. Это была одна из самых сокрушительных побед в нашей истории. Неприступную крепость, на штурм которой, по признанию Суворова, «можно было решиться только один раз в жизни», взяли в несколько утренних часов.

Бились турки отчаянно. Даже когда крепостные стены уже пали, они поджидали русских на каждой улице, в каждом доме. Остаток турецких защитников оттеснили в прибрежные плавни суворовские егеря. Стоя по колено, а то и по пояс в воде и грязи, воины бились только холодным оружием: перезарядить мушкет в болоте было невозможно. Егеря обступили их кольцом со всех сторон, убивали шквалом быстрых, страшных и неумолимых штыковых ударов. Отчаянно отбиваясь, остатки войска турок не имели ни малейшего шанса выжить.

Потери турок были огромны, одних убитых оказалось более 26 тысяч человек. В плен взято 9 тысяч, из них на другой день 2 тысячи умерли от ран. Из всего гарнизона спасся только один человек: легко раненный, он упал в воду и переплыл Дунай на бревне. От трупов город очищали потом больше недели.

У русских было убито 64 офицера (1 бригадир, 17 штаб-офицеров, 46 обер-офицеров) и 1816 рядовых; ранено 253 офицера (из них три генерал-майора) и 2450 низших чинов. Общие потери русской армии составили 4 тысячи человек убитыми и 6 тысяч ранеными.

Последовал мирный договор, по которому Крым и Кубань окончательно были закреплены за Россией, а день этой битвы, 24 декабря, и теперь празднуется как День воинской славы России.

А вот еще один бой Суворова. В день Покрова Богородицы 1 октября 1787 года турецкий десант в количестве 6 тысяч человек высадился на Кинбурнской косе, чтобы атаковать русскую крепость Кинбурн. Суворов в это время присутствовал на праздничной обедне в походной церкви. Ему дважды докладывали о безобразиях на подведомственной территории, но он не покинул службу. На извещение о высадке неприятеля отвечал: «Пусть все вылезут!»

Суворов не только достоял на литургии, но и дал туркам совершить свой полуденный намаз и омовение… После чего и приступил к обороне. Потерпеть поражение туркам было нельзя: султан велел казнить всех очаковских военачальников, если это произойдет, что, кстати, и было исполнено.

Крепость Кинбурн защищали 1000 суворовских пехотинцев и 4 казачьих полка. Чуть позже на помощь подошли 10 эскадронов легкой конницы. В результате из 6 тысяч турок спаслось 700 человек. Из 600 пленных выжила сотня – остальные умерли от ран. Погиб командующий Юс-паша. Русские войска убитыми потеряли 200 человек, ранеными – 800, и сам Суворов дважды был тяжело ранен.

После победы солдаты преподнесли своему отцу-командиру купленное в складчину роскошное Евангелие, весившее тридцать восемь фунтов, и огромный серебряный крест. А сам Суворов в честь победы велел построить на косе церковь Покрова Пресвятой Богородицы – сейчас ее снова открыли и реставрируют.

На севере, юге, западе и востоке Центральной России стоят, образуя крест на карте, храмы, построенные Суворовым. Один из них – храм Святого Георгия Победоносца в Новой Ладоге. Суворов возводил его, будучи командиром Суздальского полка здесь. Собственными руками носил бревна для строительства и изготовил для храма крест-распятие. Вокруг церкви он возвел мазанки под лазарет и школы для солдатских детей.

Другая его церковь – Казанская, в селе Ундол, которое сейчас вошло в город Лакинск Владимирской области. В здешних землях Суворов был помещиком. На свои деньги он благоустроил этот храм, возвел приделы св. Сергия Радонежского и Николая Чудотворца, теплую трапезную.

В храме полководец, заботясь об умножении местного населения, венчал своих дворовых людей и вообще горячо пекся о них. Например, допытывался у старосты и крепостных крестьян, как могли они допустить такое, что у крестьянина Михайлы Иванова всего одна корова!

Только после смерти Суворова узнали, что он посылал ежегодно к Святой Пасхе в петербургскую тюрьму несколько тысяч рублей на выкуп неимущих должников. А вот как описывали его жизнь в другом имении – в селе Кончанском (Новгородская область):

«Он вставал за два часа до света, пил чай, обливался водою, на рассвете шел в церковь, разжигал свечи, кадило, звонил в колокола на колокольне, прислуживал на заутрене и обедне, сам читал и пел, в свое время шел к вечерне».

Почти в границах Москвы находится село Рождествено-Суворово, еще одно наследное имение графа Суворова, место паломничества нахимовцев и суворовцев со всей страны. Здесь похоронен отец полководца и стоит Богородице-Рождественская церковь, тоже Суворовым построенная. Сохранилось его указание:

«На Рождественской Божией церкви на главах крестам должно быть самой первой работы и драгоценно позлащенным для прочности на обычай городовой, но без полулуниев».

После смерти императрицы Екатерины и недолгого уединения у себя в Кончанском имении Суворов подает императору Павлу прошение:

«…прошу позволить мне отбыть в Нилову Новгородскую пустынь, где я намерен окончить мои краткие дни в службе Богу. Спаситель наш один безгрешен. Неумышленности моей прости, милосердный Государь. Всеподданнейший богомолец Божий раб граф Александр Суворов-Рымникский».

Он и в миру жил как монах: чурался роскоши, да и личной жизни толком не знал, вернее, был в ней, похоже, совершенно несчастен. С женой он развелся из-за ее постоянных измен, в еде соблюдал предельную умеренность, спал на жесткой постели и не признавал ничего, что способно сделать человека изнеженным.

Ответ императора на прошение уйти в монастырь был отрицательным. Суворова отправляли в Итальянский поход против французов. Отслужив молебен в местной церкви, фельдмаршал исполнил приказ и выступил в свой поход, который дастся и ему, и России очень дорогой ценой.

Суворов честно рассматривал эту войну как борьбу христианских государств с атеистами-французами – ведь там победила безбожная Французская революция: «Италия должна быть освобождена от ига безбожия и французов: всякий честный офицер должен жертвовать собою для этой цели…» – писал он в апреле 1799 года генералу австрийской армии М. Меласу.

Его армия шла все время с молитвой. Например, во время битвы при реке Треббия, в решительный момент, когда никакая тактика не помогала, Суворов, спрыгнув с лошади, пал ниц на землю в молении к Богу и пробыл в таком положении несколько минут, потом быстро дал такие приказания, что русские победили. Неаполитанская армия французов, потеряв почти 20 тысяч человек (при суворовских потерях 5200 – из них убитыми 900, остальные раненые), перестала существовать.

Суворов получил на этой реке мировую славу, ему было велено оказывать императорские почести. Во всех странах Европы он был на первых полосах газет, издавались особые брошюры с его жизнеописаниями и… карикатуры. Имя Суворова сделалось даже предметом моды и коммерческой спекуляции: явились суворовские прически, суворовские шляпы, суворовские пироги и прочее. В театрах пели в его честь стихи, на обедах пили за его здоровье.

В России же после десятилетий западнического опьянения проснулось патриотическое чувство – с именем Суворова на устах. «Приятно быть русским в такое славное для России время» – вот что писали тогда в письмах друг другу.

Самый великий подвиг русской армии этого, XVIII века – переход Суворова через Альпы в его Швейцарском походе – на самом деле был спровоцирован изменой союзников, австрийцев и англичан. Они решили удалить русскую армию из Северной Италии. Суворову было предписано, пройдя Швейцарию, наступать на Францию. Русские войска за шесть суток прошли 150 километров от Александрии до Таверно. Там обнаружилось, что австрийцы, в нарушение договоренностей, не доставили туда нужное число мулов, необходимых для перевозки провианта и артиллерии. Австрийские офицеры дали также неправильные сведения о численности французской армии (почти на треть ее преуменьшив) и о топографии маршрута (утверждая, что вдоль Люцернского озера идет пешеходная тропинка, которой на самом деле не было).

На перевале Сен-Готард стоит монумент Суворову в память о великой битве за переправу через ущелье – «ворота к Швейцарии». Вообще здесь буквально на каждом шагу встречается фамилия фельдмаршала: в деревне Эльм – дом, где он останавливался, в городке Шванден – его музей, и даже есть тропа, названная «Suworow-weg». В наши дни она выглядит невероятно живописно, но тогда русским солдатам было не до природных красот: они шли через заснеженные горы и перевалы, когда их одежда и обувь уже износились, при минимуме провианта и боеприпасов.

Их ждала суровая необходимость прорываться через французские позиции, давая бой превосходящим силам противника. В Муттенской долине семитысячный русский арьергард разбил 15 000 французов. Перевал Паникс (Рингенкопф), ведущий в долину Рейна, был преодолен невероятными усилиями – именно спуск с горы Паникс изображен на картине Сурикова «Переход Суворова через Альпы». Сбросив в пропасть пушки, лишившись вьючных мулов, без продовольствия и боеприпасов, русские все равно в штыковых атаках обращали французов в бегство. И шли вперед, прорвавшись из окружения и поставив точку в этом долгом и кровавом походе.

Потери русской армии составили почти 1/4 – 5000 солдат, но противник потерял в 3–4 раза больше людей, более 2500 были взяты в плен. Важный штрих: Суворов смог почти половину пленных вывести из Альп вместе со своей армией (напомним, тяжело было прокормить даже своих солдат) – это свидетельство великого подвига.

После завершения Швейцарского похода Павел I решил отчеканить специальную медаль, на которой он хотел отразить и «вклад» австрийцев (которые лишь мешали общему делу). Рассказывают, что Суворов, к которому император обратился с просьбой предложить варианты текста надписи на медали, дал такой совет: сделать медаль одинаковой и для русских, и для австрийцев, но при этом на русской версии выбить «С нами Бог», а на австрийской – «Бог с вами».

За этот беспримерный по трудностям и героизму поход Суворов был удостоен высшего воинского звания – генералиссимуса, став четвертым генералиссимусом в истории России.

Ему было уже под 70, когда он вернулся в Петербург. Торжественная встреча сорвалась из-за дворцовых интриг – наговорили, будто бы Суворов в Итальянском и Швейцарском походах держал при себе дежурного генерала, что полагалось иметь только монарху. Но Александру Васильевичу уже было не до этой опалы. Он чувствовал, что уходит. Его болезнь обострилась. В Питере он остановился дома у мужа своей племянницы Д. И. Хвостова. Павел I его не принял. По одной из версий, на смертном одре Суворов сказал любимцу императора графу Ивану Кутайсову, приехавшему потребовать отчета в его действиях: «Я готовлюсь отдать отчет Богу, а о государе я теперь и думать не хочу…»

Труд его последних дней – труд святого: изумительный по глубине покаянного чувства канон Спасителю. Такие церковные песнопения пишут чаще монахи, люди, живущие этим всю жизнь. Это единственный канон в нашей истории, написанный генералиссимусом:

«Виждь, Господи, смирение мое, виждь сокрушение сердца моего, у Тебе Единаго очищение, у Тебе Единаго избавление есть. Помилуй недостойное Твое создание и не допусти до пагубы душу мою».

Названный в честь великого воина и князя Александра Невского, Суворов умер в день памяти другого великого святого воина – Георгия Победоносца. 6 мая, во втором часу дня, в Санкт-Петербурге по адресу: Крюков канал, дом № 23, пройдя перед смертью последнее испытание тяжелой двухнедельной болезнью, генералиссимус ушел. После последней исповеди и причастия он сказал:

«Долго гонялся я за славой – все мечта, покой души – у Престола Всевышнего».

Гроб не мог пройти в узкие двери, и поэтому его пришлось спустить с балкона на руки суворовским гренадерам-ветеранам, пришедшим на похороны.

Полководец был погребен в нижней Благовещенской церкви Александро-Невской лавры, невдалеке от мощей князя Александра. Император на похоронах не присутствовал. Сначала на камне была очень помпезная надпись, и лишь через 50 лет после смерти Суворова его внук исполнил последнюю волю деда, написал скромно: «Здесь лежит Суворов».

Три слова на плите – над телом человека, чьим именем названы сотни точек на карте мира и Вселенной: от скверов и площадей до атоллов в Тихом океане и астероидов в космосе.

Ушаков пережил Суворова на 16 лет. В тиши молитвы и Санаксарского монастыря ему довелось увидеть крушение всех своих достижений по причине союза России с Францией, с которой Ушаков воевал. Увидел он и трагические последствия этого союза, и свою правоту, когда в 1812 году французы пришли в Россию.

Адмирала просили возглавить местное ополчение, но это было ему уже не по силам. Он отдал лишь последнее, что имел, на нужды армии и людей, разоренных войной. Федор Федорович умер 2 октября 1817 г., завещав похоронить себя возле дяди. В советскую пору могилу его осквернили – монастырь разорили. Лишь во время Второй мировой войны, когда имена Ушакова и Суворова стали воскрешать, могилу снова разыскали. Государственная комиссия произвела раскопки в разоренном Санаксарском монастыре. Останки адмирала оказались нетленными: так во время тяжелейшей войны в истории России был явлен святой русский воин.

Первым из чудес св. Федора Ушакова стало спасение Санаксарского монастыря. Он уже был на грани полного уничтожения – храмы и прочие строения ломали, растаскивали на кирпич. Но когда нашли захоронение адмирала Ушакова, государство взяло обитель под охрану. Разрушение прекратилось, здания стали ремонтировать.

Канонизировали Ушакова уже в новом веке. Его мощи в главном соборе храма расположены у мощей его святого дяди, и сам он почитается как святой покровитель Российского Военно-Морского флота (с 2000 года) и стратегических Военно-Воздушных сил (с 2005 года).

Мы вгляделись в биографии двух этих великих людей, в их всецелое посвящение своих жизней и побед Богу, чтобы увидеть, как на них работает евангельский закон «Ищите прежде Царствия Божия, и это все приложится вам» (Лк, 12:31). Когда Россия жила по этому закону, она становилась великой. Когда оставляла его – падала.

Глава 6