Миссия России. В поисках русской идеи — страница 5 из 9

XIX век«Суд между Европой и Христом»

4 сентября 1836 года к одной из кузниц на окраине города Красноуфимска в Пермской губернии (теперь это Свердловская область) подъехал загадочный мужчина лет шестидесяти и попросил кузнеца подковать его лошадь. Лошадь была красивая, мужчина необычный: огромного роста, вроде бы одет в крестьянский кафтан, но манерами, языком – совсем не крестьянин. Кузнец стал расспрашивать дедушку, кто он и откуда, куда едет, как его звать. Собрались зеваки поглядеть на незнакомца. Старик отвечал уклончиво, чем вызвал подозрение – о нем донесли в полицию. Старца задержали и доставили в город.

На допросе он назвал себя крестьянином Федором Кузьмичом, объяснил, что лошадь принадлежит ему, что он неграмотен, исповедания греко-российского, холост, происхождения не помнит, всю жизнь жил у разных людей, напоследок решил отправиться в Сибирь. От дальнейших показаний отказался окончательно, объявив себя не помнящим родства бродягою. Следствием этого были арест и суд за бродяжничество.

Суд состоялся 3 октября 1836 года. Старца снова пытались уговорить сказать правду о том, кто он и откуда, но арестованный упирался. В итоге Красноуфимский уездный суд «…присудил бродягу Федора Кузьмича к наказанию плетьми, через полицейских служителей 20 ударами и к отдаче в солдаты, куда окажется годным, а в случае негодности – к отсылке в Херсонскую крепость, за неспособностью к работам – к отсылке в Сибирь на поселение». Так и произошло: 12 октября он был наказан 20 ударами плети и 13 октября отправлен в Сибирь.

Спустя годы по всему Томску и окрестностям разнесется слава о местном подвижнике – старце Федоре Кузьмиче. Вместе с этой славой рождался и все более устойчиво укоренялся слух о том, что старец – это царь Александр I, якобы умерший в Таганроге в 1825 году.

Говорят, смерть отца Александра I, императора Павла I, – самый трагический эпизод в жизни молодого наследника. Она тяготела над ним постоянно. Он носил в сердце вину за страшный грех отцеубийства и цареубийства, и эта вина его съедала.

Могло ли и вправду быть так, что чувствительный к голосу своей совести и горячо религиозный Александр спустя 25 лет на троне инсценировал свою смерть, чтобы посвятить остаток жизни подвигу покаяния и затвора?

Сам Федор Кузьмич редко говорил об императоре Александре. Только однажды, когда речь зашла о трагической кончине императора Павла, старец сказал своему слушателю, купцу С. Ф. Хромову: «Александр не знал, что дойдут до удушения».

Глава 7Александр I и либеральный разворот страны

Все детали государственного переворота наследник Александр I, как утверждают, знал. О смерти отца ему, скорее всего, сообщил сам Зубов – убийца Павла. Первое, что предпринял тогда Александр, – послал свою жену к императрице Марии Федоровне, сказав:

«Я не чувствую ни себя, ни что я делаю – я не могу собраться с мыслями; мне надо уйти из этого дворца. Пойдите к матери и пригласите ее как можно скорее приехать в Зимний дворец».

Когда Марии Федоровне сообщили о произошедшем, царица упала в обморок, но быстро оправилась. «Ich will regieren!» («Я буду править») – эти слова на немецком приписывают ей очевидцы. Собиралась она действительно править или нет, но несколько долгих часов царица отказывалась подчиниться сыну и рвалась к телу мужа. Ее не пускали и даже выносили из комнат Павла, словно какую-то вещь, но она пыталась пройти туда снова, другим путем. Попытки выйти на балкон, чтобы обратиться к войску, были пресечены Паленом.

Наконец Марию Федоровну и Александра Павловича пропустили к телу императора. Лицо его было уже накрашено и подмазано – на это, видимо, и требовалось время – но все-таки скрыть, что ранее оно было изуродовано, вышло плохо. Императрица-мать заявила сыну Александру: «Теперь вас поздравляю – вы император». При этих словах Александр, как рассказывают, потерял сознание.

То, что он помнил эту ночь и эту жуткую картину всю жизнь, подтверждают многие его современники и приближенные. Фонвизин писал:

«Когда все кончилось и он узнал страшную истину, скорбь его была невыразима и доходила до отчаяния. Воспоминание об этой страшной ночи преследовало его всю жизнь и отравляло его тайною грустью».

Жена Александра, Елизавета Алексеевна, признавалась: «Страшная рана в его душе не заживет никогда».

Заговорщики считали, что при новом царе они займут видные места в государстве. Но Александр постепенно удалил от трона главарей переворота – не потому, что считал их опасными, но из чувства гадливости и отвращения, которое он испытывал при одном их виде.

Как жил император, нося на себе бремя разом трех страшных смертных грехов – убийство, отцеубийство и цареубийство? Как правил?

Поначалу, вынужденно или намеренно, страна при нем свернула с павловского курса.

Реформы молодого царя и спор о русской идее

Первое, что делает Александр, – отменяет все введенные Павлом меры по ограничению торговых отношений с Англией и восстанавливает дипломатические отношения с англичанами.

Он останавливает поход казаков в Индию. Близ Оренбурга в верховьях реки Иргиз атамана Платова настигла новость о смерти императора Павла, а новый император писал ему в своей грамоте: «Известные Ваши достоинства мне и долговременно беспорочная служба побудили меня избрать Вас в войсковые атаманы Войска Донского…» Памятник этому решению – нынешняя мировая казачья столица, город Новочеркасск. Под войсковым собором, здесь, говорят, до сих пор скрыт золотой ларец с надписью: «Город Войска Донского, именуемый Новый Черкасск, основан в царствование Государя Императора и самодержца Всероссийского Александра Первого». Возле войскового собора стоит монумент основателю города, в будущем – герою Наполеоновских войн, атаману Матвею Ивановичу Платову.

Следом молодой император отменяет указы Павла I, ограничивавшие привилегии дворянства, объявляет амнистию политзаключенным и ссыльным.

Как и во всем, даже в своем либеральном развороте Россия пассионарна и обгоняет родину либерализма – Европу. Российский Цензурный устав 1804 года был самым либеральным среди всех европейских стран.

Новая идеология страны во многом пишется сейчас в здании нынешнего экономического факультета ЛГУ (его самый известный выпускник – Владимир Путин). В XIX веке это был дом реформатора Сперанского.

Фамилию свою (от лат. speranta – «надежда») он получил, поступив во Владимирскую семинарию, и сам происходил из семьи приходского священника. Затем он вырос от преподавателя Петербургской Александро-Невской семинарии до статс-секретаря самого государя. Сперанского назначили членом комиссии по составлению законов.

Это он придумал заменить петровские коллегии на министерства. Это он вдохновил создание Госсовета при государе и предлагал идти еще дальше: создать выборную Государственную думу… но не все царь тогда решился воплотить в жизнь.

Идеи Сперанского вызовут большую полемику в обществе – и это будет словно продолжением споров латинян и грекофилов в XVII веке и предтечей споров западников и славянофилов: споров о путях России.

Реформатору хотелось направить Россию на «общий путь всех народов», превратить русский народ в народ «просвещенный и коммерческий». Он не скрывал: «Желать наук, коммерции и промышленности и не допускать самых естественных их последствий; желать, чтобы разум был свободен, а воля в цепях… Нет в истории примера, чтобы народ просвещенный и коммерческий мог долго в цепях оставаться».

Для достижения этой цели, по мнению Сперанского, требовались основательные изменения в государственном строе России, и вносить их он рекомендовал «по живому», «не жалея материи».

Попробуем понять, как такие строго рациональные, очень материалистические и суровые идеи выходили из-под пера бывшего преподавателя семинарии? «Вносить, не жалея материи» – это же практически «железной рукой загоним человечество в счастье». Может, Сперанский разуверился, ведь в XX веке вчерашние семинаристы тоже будут делать революцию?

Символично, что дом Сперанского стоит ровно напротив Таврического дворца – здания, где в начале будущего, XX века воссядет Государственная дума, придуманная им. Еще более символично, что в этом здании в 1826 году скончался историк Карамзин – самый большой оппонент Сперанского. Его ответом на либеральные реформы императора была «Записка о древней и новой России». Записка предназначалась царю Александру I. Там есть несколько тезисов, которые дают понять, что вчерашний автор сентиментальной «Бедной Лизы» и поначалу романтический конституционалист, став историком (а его «История государства Российского» с 1806 года – самое успешное издание в России), пересмотрел свои взгляды.

Николай Михайлович увидел, что у России – свой, совершенно особый и отличный от западного путь развития. В «Записке» он доказывал, что, учитывая природные, географические и исторические условия, наиболее целесообразной формой правления для России может быть только самодержавие. Именно самодержавное правление всегда обеспечивало процветание и могущество Российского государства. При этом историк особенно подчеркивал глубочайшую внутреннюю связь самодержавного принципа верховной власти с православной верой и нравственным духом народа, ибо именно из духа народа и вырастало признание благодатной роли российского самодержавия.

Для поддержания самодержавия следовало заботиться как раз об этом духе народа! Там есть фраза, которая могла бы стать заповедью русского благополучия: «Путь к благоденствию страны – нравственное совершенствование людей».

Выходит, Карамзин разглядел то, что столетиями до него понимали лучшие русские правители и святые и что за последний век было утрачено. Он и впрямь очень критиковал всю политику России XVIII века.

В марте 1811 года состоялась встреча Карамзина и Александра I. Поразительно, но во время этой встречи историку пришлось… доказывать императору необходимость сохранения самодержавия! Разошлись они недовольные друг другом. Это после они станут друзьями, когда поменяется сам Александр I. При жизни Карамзина «Записку» не публиковали, да и после его смерти, до самого 1988 года, она публиковалась лишь с большими цензурными вымарываниями.

Так, в начале XIX столетия с новой силой разгорается спор о русской национальной идее – и его огонь будет полыхать весь век, давая стране блестящих мыслителей и философов. Этот спор возникает всегда, когда Россию хотят вписать «в общий путь всех народов». Может быть, потому, что в этот момент интуитивно срабатывает сигнальная система, предупреждающая, что путь этот уводит от задачи, которую поручил нам Бог? От Божественного домостроительства и призвания быть хранителем православия.

Галломания в России и нашествие французов

Петергоф – «русский Версаль» – возводился по образцу резиденции французского короля. Так строят свои дворцы в прошлом, XVIII веке многие монархи мира. Франция тогда, как США теперь – мировая и очень модная держава. Аристократы во многих европейских странах говорят на своем языке с французским акцентом. Французский (как теперь – английский) – язык международного общения и даже частной переписки.

Россия – не исключение. Фамусов в грибоедовском «Горе от ума» восклицает:

А все Кузнецкий мост, и вечные французы,

Оттуда моды к нам, и авторы, и музы:

Губители карманов и сердец!

Страна действительно полна французских учителей, гувернеров и воспитателей. Это они, особенно активно – с елизаветинской и екатерининской поры, напитывают страну «галломанией», влюбленностью во все французское. Несколько поколений русской элиты были воспитаны французскими аббатами-эмигрантами. О типичном московском барине начала этого века вот так говорил поэт Батюшков:

«Пользуясь всеми выгодами знатного состояния, которым он обязан предкам своим, он даже не знает, в каких губерниях находятся его деревни; зато знает по пальцам все подробности двора Людовика XIV по запискам Сен-Симона, перечтет всех любовниц его и регента, одну после другой, и назовет все парижские улицы».

Батюшков же сложил строчки:

Налейте мне еще шампанского стакан,

Я сердцем славянин – желудком галломан!

Вместе с заемной модой приходят и их нравы – уже в Екатерининскую эпоху «щеголихи» и «петиметры» зачитываются столь обильно издаваемой переводной (с французского) и отчасти оригинальной порнографической литературой – да и живут почти так же.

При патриоте Павле I галломания чуть поутихла, но при его сыне расцвела с новой силой. Воспитанием наследника престола Александра Павловича занималась его бабка Екатерина II. Она поручила его женевцу Лагарпу, который, оставляя Россию, столь же мало знал ее, как и в день своего приезда, и который ставил Швейцарию в пример будущему самодержцу.

Вообще нашим галломанам, влюбленным во все французское, невдомек было, что большинство из приезжавших в Россию французских гувернеров и учителей – это неудачники или даже преступники у себя на родине, сбежавшие на «варварский» север от наказания. Дидро назвал петербургских французов «сволочью, какую можно только себе представить». Но в России им оказывали неслыханный прием уже за одно их происхождение. Точнее всего это выразилось в монологе Чацкого:

Французик из Бордо, надсаживая грудь,

Собрал вокруг себя род веча

И сказывал, как снаряжался в путь

В Россию, к варварам, со страхом и слезами;

Приехал – и нашел, что ласкам нет конца;

Ни звука русского, ни русского лица

Не встретил: будто бы в отечестве, с друзьями;

Своя провинция. – Посмотришь, вечерком

Он чувствует себя здесь маленьким царьком;

Такой же толк у дам, такие же наряды…

Чацкий же высмеивал пародийное, карикатурное внешнее подражание:

Ах! если рождены мы все перенимать,

Хоть у китайцев бы нам несколько занять

Премудрого у них незнанья иноземцев.

Воскреснем ли когда от чужевластья мод?

Чтоб умный, бодрый наш народ

Хотя по языку нас не считал за немцев.

Это воскресение произошло, когда вчерашние учителя и законодатели мод пришли завоевателями в Россию.

Нашествие Наполеона стало пробуждением, снятием морока, лучшим лекарством от галломании, и впрямь было многими сразу осознано как христианская битва с атеистической Францией. Священный синод назвал Наполеона антихристом – его армия и вела себя, как антихрист, в захваченной Москве.

Святитель Платон, митрополит Московский и Коломенский, послал в благословение императору Александру I образ преподобного Сергия Радонежского, святого игумена России и поборника нашей армии. «Отец Московского духовенства» неоднократно писал государю, не скрывая при этом смертоносных ужасов предстоящей войны, предвидя «реку крови человеческой». В утешение всем он пророчески предсказал конечную победу русских над силами зла: «Покусится алчный враг простерть за Днепр злобное оружие – и етот фараон погрязнет здесь с полчищем своим, яко в Чермном море».

6 июля император из Полоцка отправил воззвание всему народу о нашествии врага: «…соединитесь все, с крестом в сердце и с оружием в руках, никакия силы человеческия вас не одолеют».

11 июля народ, забыв о предстоящей опасности, с ранней зари двинулся встречать императора, который оставил ставку после шести дней отступления нашей армии и ехал в Москву. Не в столицу, а именно сюда, к древним русским святыням и мощам святителей, в Успенский собор Кремля – молиться с народом о победе. Александр был воспитан деистом, как и его бабушка Екатерина. Но едва ли его поездка на молебен в Москву была просто формальностью, данью традиции. Счет шел на часы, и император понимал, что на Россию идет опаснейший и сильнейший завоеватель на планете.

Вряд ли в Москве когда-либо еще повторялось подобное: священники в полном облачении с крестами в руках стояли у своих приходских церквей по той дороге, где надлежало проезжать государю. При встрече предписано было петь защитительную молитву: «Да воскреснет Бог, и расточатся врази его…» Государь прибыл в Москву лишь на следующий день, 12 июля. Он заходил в Успенский собор, полный духовенства и народа.

Что это – горячее упование на Бога, проснувшееся в либеральном императоре? Или расчет – рационально-то он понимал, что Церковь остается единственной патриотической и вдохновляющей силой, консолидирующей, заряжающей народ?

Так или иначе, но это была пламенная молитва царя и народа. Вел службу преосвященный Августин, который управлял Московской епархией в связи с немощью митрополита Платона. В проповеди владыка сказал горячие слова: «…кровавый свой меч внес во внутренность Отечества», благовествовал будущую победу над врагом: «Царю! Господь с тобой! Он гласом твоим повелит бури, и станет в тишину, и умолкнут волны воды потопныя. С нами Бог! Разумейте языцы и покоряйтеся, яко с нами Бог».

Спустя два дня после этой литургии Александр I пригласил к себе Августина и предложил ему составить молитву, читаемую в чрезвычайных обстоятельствах. 16 июля «Молитва в нашествии супостат» была доставлена от владыки императору и по прочтении была высочайше одобрена.

Ее экземпляры были разосланы по всем епархиям – ее стали читать на каждой литургии, как сейчас мы читаем молитву о мире на Украине. Эта молитва звучала в молебнах и на Бородинском поле перед сражением:

«Владыко Господи! Услыши нас молящихся Тебе: укрепи силою Твоею Благочестивейшаго Самодержавнейшаго Великаго Государя Нашего Императора Александра Павловича… Сохрани воинство Его… Приими оружие и щит, и восстани в помощь нашу: да постыдятся и посрамятся мыслящии нам злая: да будут пред лицем вернаго Ти воинства, яко прах пред лицем ветра, и ангел Твой да будет оскорбляяй и прогоняяй их…»

Первая победа над французами была одержана на следующий же день после того, как эту молитву разослали по епархиям! Битва под Клястицами навсегда вошла в учебники истории – в этой белорусской деревне вы можете и сегодня увидеть стелу в память о том жестоком сражении.

Французских войск было почти вдвое больше, чем русских, и тем не менее генерал Кульнев с казаками выбил вражескую группировку из деревни. Дальше нужно было переправиться через реку Нищу, единственный мост через которую подожгли. На противоположном берегу маршал Удино обустроил мощную артиллерийскую батарею, но батальон гренадеров атаковал французов «в лоб» прямо через горящий мост – в то время как Кульнев со своим отрядом обходил позиции врага, переправляясь бродами. Французы отступили к Сивошину. Несмотря на указание преследовать врага только до реки Дриссы, Кульнев, увлекшись победой, на рассвете 20 июля переправился через реку.

Встреченный с фронта огнем сильнейшей артиллерии, а с флангов – обстрелом спрятанной в лесу французской пехоты, он должен был подать сигнал к отступлению. Находясь в последних рядах отступавших и спешившись у одного из своих орудий, под ураганным огнем противника Кульнев мрачно смотрел с крутого берега на переправу. Смертельно пораженный ядром, оторвавшим у него обе ноги, Кульнев только успел произнести: «Снимите с меня Георгиевский крест, пусть неприятель не знает, что ему удалось убить генерала. Не уступайте ни шага земли, спасайте Отечество!»

На обрыве у реки, где он погиб, теперь стоит камень с датой его смерти. На памятнике выбит стих Державина, посвященный герою:

Где жизнь судьба ему дала,

Там брань его сразила,

Где колыбель его была,

Там днесь его могила!

Кстати, это не просто эпитафия, а переложенное в рифму мистическое семейное предание Кульневых: мать будущего генерала почувствовала первые родовые боли, проезжая как раз против того места, где впоследствии был убит ее сын. А сам Кульнев, словно предвидя свою кончину, однажды написал своему брату: «Герой, служащий Отечеству, никогда не умирает, а оживает в потомстве…»

Победа под Клястицами и Сивошином стоила русским 4300 человек (против 10 000 убитых французов), но имела колоссальное моральное значение. Эта победа остановила наступление французов на Петербург.

Смоленская икона Богородицы – икона-воительница

Толстой в «Войне и мире» подробно описал, как накануне Бородинского сражения Кутузов служил молебен Божией Матери перед этой иконой.

В день Бородинского сражения икону из Смоленска привезли в Москву и вместе с почитаемыми чудотворными иконами Иверской и Владимирской обнесли вокруг Белого города и Кремля. Список ее всю войну прошел вместе с русской армией и теперь хранится в Новодевичьем монастыре.

Этот образ написал еще апостол Лука. В иконографии его называют Одигитрия – то есть «указывающая путь». На иконе Богоматерь правда указывает его, показывая рукой на младенца-Христа.

С родины евангелиста Луки, Антиохии, ее перевезли сперва в Иерусалим, а затем в 439 году – в Константинополь. Там она хранилась в прославленном Влахернском храме, а когда в 1046 году греческий император Константин IX Мономах выдавал свою дочь Анну за князя Всеволода Ярославича, сына Ярослава Мудрого, то он передал этот образ ей с собой как благословение.

После смерти князя Всеволода икона перешла к его сыну Владимиру Мономаху, который перенес ее в начале XII века в смоленскую соборную церковь в честь Успения Пресвятой Богородицы. С того времени икона получила название «Одигитрия Смоленская».

В 1238 году юноше Меркурию, по происхождению римлянину, было видение Божией Матери, которая сказала ему, что он должен защитить Смоленск от татарского нашествия. В 25 верстах от города Меркурий принял бой, зная, что погибнет. В ходе сражения на небе проявился лик Божией Матери – татары стреляли в него в испуге, но стрелы возвращались в них самих. Точное место погребения воина неизвестно, доспехи же хранились когда-то в смоленском соборе. Копье от них унес Наполеон, считая, что эта реликвия дарует непобедимость. Шлем был похищен, скорее всего, местными жителями уже в 1954 году.

Окончательно икона пропала в 1941 году – и многие полагают, что Одигитрия еще откроется людям, ведь в фашистских документах не нашли ни строчки об уничтожении святыни. Нет сомнения, что она вернется лишь в том случае, если Россия будет способна пойти тем путем, на который она, Одигитрия, и указывает.

Бородинское сражение

Император требовал от Кутузова генерального сражения, и отступать дальше было уже нельзя.

21 августа возле Колоцкого монастыря расположился штаб, и сюда подтянулись основные силы русской армии. Кутузов даже поднимался на колокольню, чтобы осмотреть будущее поле битвы. Но уже на следующий день, 22 августа, Кутузов принял решение отступить к Бородину, на более удачные позиции. 24 августа у монастырских стен состоялся бой русского арьергарда с наступающими французами. В тот же день около стен монастыря вступил в командование партизанским отрядом легендарный Денис Давыдов (здесь есть памятная доска в честь этого события).

Потом обитель займут французы, и в ней даже останавливался Наполеон – он также поднимался на монастырскую колокольню. А потом отправился дальше на Бородино, откуда сюда, в монастырь, уже свозили раненых французов. Большинство из них в этом полевом французском военном госпитале и умерли. На монастырском кладбище до сих пор много французских имен.

Из всех однодневных битв в истории мира Бородино было самым жестоким и кровопролитным сражением. При этом и в России, и на Западе его считают своей победой. Как же так?

Французам в течение дня удавалось выбивать русских со многих наших позиций – из деревни Бородино, частично – из Семеновского оврага; с Курганной высоты, где стояла знаменитая батарея Раевского и где теперь стоит самый известный из бородинских памятников; с багратионовых оборонительных флешей, из деревни Шевардино, в битве за которую была ранена Надежда Дурова – первая русская женщина-офицер и единственная женщина, награжденная Георгиевским крестом.

Но часть позиций мы возвращали, выбивая из них французов. А с остальных французы ушли сами к вечеру.

В ночи после битвы Кутузов отдал приказ опять отступать, отменив приготовления к бою, намеченному на следующий день. Он понимал: все наши резервы были выпущены и задействованы, а у Наполеона еще была в запасе гвардия – он ее так и не выпустил на поле боя.

Да, мы понесли огромные потери и никаких чувствительных выгод от Бородинского сражения не было. Но и Наполеон тоже не увидел ощутимых положительных результатов для себя по итогам этой битвы. Именно поэтому он не выпустил гвардию – потому что обычно он выпускал ее из резерва, когда исход битвы уже был решен, а здесь к концу дня Наполеон видел, что русская армия по-прежнему прочно располагалась на бородинской позиции. Французским войскам ни на одном из направлений не удалось достигнуть решительного успеха.

Наполеон после Бородина чувствовал себя подавленным. Его адъютант Арман Коленкур писал:

«Император много раз повторял, что он не может понять, каким образом редуты и позиции, которые были захвачены с такой отвагой и которые мы так упорно защищали, дали нам лишь небольшое число пленных. Он много раз спрашивал у офицеров, прибывших с донесениями, где пленные, которых должны были взять. Он посылал даже в соответствующие пункты удостовериться, не были ли взяты еще другие пленные. Эти успехи без пленных, без трофеев не удовлетворяли его… Неприятель унес подавляющее большинство своих раненых».

На главном монументе Бородинского поля выбито число погибших русских – 45 тысяч. Эта же цифра указана на 15-й стене галереи воинской славы храма Христа Спасителя. Цифра все же примерная, но близка к вероятной. А вот французские потери на этом монументе, возможно, завышены: 58 478 человек. Это число основано на ложных сведениях перебежчика от французов Шмидта. Сами же французы свои потери называли от 10 тысяч – это сразу после битвы – и до 30 тысяч. Эта цифра уже близка к правдивой. Французская армия потеряла около 25 % своего состава, русская – около 30 %.

Осенью 1812 года – весной 1813 года русские сожгли и похоронили остававшиеся непогребенными тела, а их было около 60 000.

Наполеон назвал битву под Москвой своим самым великим сражением, «схваткой гигантов»: «С 80 000-й армией я устремился на русских, состоявших в 250 000, вооруженных до зубов, и разбил их».

Кутузов в своей реляции императору Александру I писал: «Место баталии нами одержано совершенно, и неприятель ретировался тогда в ту позицию, в которой пришел нас атаковать».

И тем не менее в России все-таки утвердилось мнение о Бородинском сражении как об однозначной победе! Потому что это была победа духа. Как когда-то на Куликовом поле рождалась единая Россия, так и теперь на Бородинском поле – Россия, уже почти потерявшая себя, снова возрождалась в каком-то единстве и в какой-то только русскому солдату свойственной силе духа и жертвенности, которая просыпается в нем в ответ на вызовы. Здесь снова стояли плечом к плечу все сословия, и было забыто неравенство. Вот эту духовную победу в Бородинском сражении, которая не сломила сильно ход войны, но сломила дух врага, блестяще ухватил и описал Лермонтов в своем «Бородино»:

И молвил он, сверкнув очами:

«Ребята! Не Москва ль за нами?

Умремте ж под Москвой,

Как наши братья умирали!»

И умереть мы обещали,

И клятву верности сдержали

Мы в Бородинский бой.

Во время сражения одного нашего генерала, Лихачева, взяли в плен на Курганной высоте и привели к Наполеону. Тот подал ему свой меч, а Лихачев отказался брать оружие. Именно после Бородина Наполеон сказал: «Русских солдат можно уничтожить, но нельзя победить».

Своей цели – полного разгрома русской армии – Наполеон так и не достиг. У нас сохранились несломленность и способность дальше воевать.

В лермонтовских строчках «Когда б на то не Божья воля, не отдали б Москвы!» – тихое склонение головы перед Промыслом: значит, нужно было и в чем-то даже полезно нам, чтобы завоеватель дошел до Москвы, чтобы мы оставили наши древние святыни, которыми новое общество все меньше дорожило, чтобы город сгорел. В этом огне, возможно, сгорела бы и наша влюбленность во все французское, опасная тем, что в ней мы переставали ценить сокровище, данное Богом нашей стране. Мы превозносили француза над самими собой, мы теряли себя, а значит, и свой путь.

Чтобы показать нам в полный рост, во что мы были влюблены, Наполеону следовало занять Кремль.

Святотатства французов в Москве

1 сентября 1812 года в Успенском соборе Кремля служили последнюю литургию. И все в храме понимали, что она последняя, и в пение хора врывался плач молящихся.

Сразу после службы генерал-губернатор Москвы Ростопчин сообщил, что надо спешить, неприятель близко. Владыка Августин едва успел вывезти из Москвы антиминс Успенского собора и вековые святыни – Владимирскую, Смоленскую и Иверскую иконы… Город эвакуировался.

Оставшиеся в Москве священники напутствовали Святыми Тайнами не успевших выехать больных и умиравших. Оставались, как на распятие: от неприятельских солдат они выносили поругания и оскорбления, многие из них мученически пострадали за веру от захватчиков. Именно здесь, в святом сердце России, когда в него вошел француз, вскрылось, почему Синод прозвал Наполеона антихристом. Вскрылась хтоническая западная ненависть к православию.

В Кремле, на колокольне Ивана Великого, находились штаб французского генерала Лористона и телеграф. Наполеон приказал снять с колокольни крест – до императора дошли слухи, что он золотой и что в народе сохраняется предание, будто со снятием этого креста неминуемо должны пасть свобода и слава России. Едва ли сам Наполеон в это верил, но ударить по народному преданию и по духу народа – хотел.

Французы пытались снять крест, но не смогли – мешала огромная стая ворон, летавших вокруг креста. Тогда выискался один русский, и Наполеон был свидетелем, с какой легкостью и проворством он по веревке взобрался на крест, с необыкновенною скоростью расклепал его и спустил на землю. Правда, когда Бонапарт увидел, что крест просто позолоченный, то, или досадуя на обманувшую его надежду, или во имя своего правила «пользоваться предательством, но презирать предателя», приказал тут же расстрелять этого ловкого мужика.

Вот что увидел в эти дни Успенский собор – главный храм России: французы ради потехи нарядили в облачения священнослужителей и архиереев лошадей и своих девиц, с которыми, не стесняясь, спали здесь же по углам. В алтаре они устроили конюшню, весь храм обокрали и ободрали. На месте серебряного паникадила висели весы для взвешивания награбленных драгоценностей. Гробницы со святыми мощами московских святителей были обнажены от металла, мощи священномученика Филиппа повержены на пол, а мощи святителя Алексия после ухода иноземцев были найдены в мусорной куче на паперти. Так поступили со 115 московскими церквями. 12 из них и вовсе сожгли.

Главная святыня храма Воскресения Словущего в Брюсовом переулке – чудотворная икона «Взыскание погибших» – прежде находилась в храме Рождества Христова в Палашах. Французам мало было ободрать ее драгоценный оклад: после ухода захватчиков икону нашли расколотой на три части. Символично, что ненависть возникла именно к этой иконе – ведь среди прочего ей молятся о вразумлении отпавших от православной веры и о возвращении заблудших в Церковь.

Другая наша святыня – Иерусалимская икона Богородицы – была украдена из Успенского собора и до сих пор хранится в соборе Парижской Богоматери. Это одна из семидесяти икон Божией Матери, написанных святым евангелистом Лукой. Есть в ней особенный сакральный смысл для судьбы нашей страны: в 988 году византийский царь подарил образ великому князю Владимиру, когда он крестился в Корсуне, определив этим своим крещением и последующим Крещением Руси судьбу страны. Перед тем как ее выкрали французы, три века икона хранилась в Успенском соборе, и то, что она теперь не там – это словно украденная у нас наша судьба, от которой мы и сами начинали постепенно отказываться.

Таково грустное действие железного Божиего Закона: не умеешь хранить свои святыни – значит, они будут отданы на поругание иноверцам. Так у ветхозаветных евреев был отнят в пору бесчестия народа Ковчег Завета – и отдан на поругание их врагам филистимлянам. Евреев это образумило и остепенило. Французское нашествие и их кощунства образумили и нас.

При этом не все французы в Москве святотатствовали. Некоторые из них, кто впервые коснулся православия, были преображены им.

Чудо с принцем Евгением Богарне

Саввино-Сторожевский монастырь в Звенигороде был отдан под квартиры отрядов вице-короля Италии Евгения Богарне. История чуда, явленного в этом монастыре, хранится в семье принца уже более 200 лет.

Сын Жозефины Богарне от первого брака, Евгений был пасынком Наполеона и человеком, особо к нему приближенным. Всего в 24 года Богарне фактически правил Италией. Обладатель безупречной репутации, он всерьез рассматривался Александром I как возможный наследник французского престола после отречения Наполеона.

На Бородинском поле итальянский корпус во главе с Богарне штурмовал батарею Раевского на Курганной высоте. После основного сражения его отряд по приказу Наполеона направился наперерез русскому арьергарду через Можайск и Рузу к Звенигороду.

Здесь на их пути и встретился Саввин монастырь. 31 августа у его стен закипел бой. Шесть часов небольшая группа солдат и офицеров под командованием генерала Винценгероде блокировала здесь корпус Богарне, чтобы обозы основных сил смогли уйти к Москве. Потерь среди русских не было.

На привал вице-король остановился в одной из келий обители, по периметру которой расставили караулы, чтобы лишить русских шанса напасть внезапно. Вот что вспоминал Эжен Лабом, лейтенант инженерных войск, служивший в штабе инженеров четвертого корпуса Евгения Богарне:

«Мы уже собирались высаживать ворота, когда их неожиданно открыл нам старик в белой одежде с длинной седой бородой. Мы попросили, чтобы нас отвели к настоятелю монастыря… Наш проводник, вместо того чтобы вести нас в апартаменты игумена, сопроводил нас в небольшую келью, где находились четыре монаха, стоящие на коленях перед алтарем, устроенным по греческому образцу. Приблизившись к нам, эти почтенные старцы бросились к нашим ногам, умоляя нас именем Бога не оскорблять их церкви и тех нескольких могил святых отцов, оберегать которые они здесь остались. Вы можете судить по нашей нищете, – передали они нам через переводчика, – что у нас нет никаких спрятанных сокровищ, а наша пища так груба, что большинство ваших солдат откажется есть ее. Кроме наших реликвий и наших алтарей, у нас ничего нет. Не оскорбляйте их из уважения к нашей религии, столь схожей с вашей. Им обещали исполнить их просьбу, что подтвердил и вице-король, который остановился в обители».

Храм и ризница действительно уже подверглись частичному разграблению, но чудотворные мощи преподобного Саввы были нетронуты. Старец явился во сне Евгению Богарне в ночь с 31 августа на 1 сентября и обещал, что если солдаты не осквернят его мощей, то он помолится, чтобы Бог сохранил принцу жизнь. Сын принца, герцог Максимилиан, спустя четверть века после тех событий рассказывал своему русскому знакомому:

«Было уже около 10 часов вечера. Отец мой, утомленный от большого перехода верхом, отправился в особую комнату, приготовленную для него монахами. Здесь он не может припомнить, во сне или наяву, но он видит, что отворяется дверь в его комнаты и входит тихими шагами человек в черной длинной одежде, подходит к нему так близко, что он мог при лунном свете разглядеть черты лица его. Он казался старым, с седой бородой. Около минуты стоял он, как бы рассматривая принца, наконец тихим голосом сказал: «Не вели войску своему расхищать монастырь и особенно уносить что-нибудь из церкви. Если исполнишь мою просьбу, то Бог тебя помилует, ты возвратишься в свое отечество целым и невредимым». Сказав это, старец тихо вышел из комнаты».

Ранним утром принц навестил церковь, охраняемую часовыми. Внутри храма над гробницей висел образ, поразивший Богарне точным сходством со старцем из сновидения. Один из монахов, находившихся в церкви, сказал, что на иконе – святой Савва, основатель обители, по имени которого она и названа. В другом источнике написано, что принц Евгений спросил: «Давно ли спит здесь этот старец?» – и получил ответ: «Пятую сотню лет». Богарне поклонился мощам святого, попросил у монахов икону святого и благословение наместника монастыря.

Обещание Саввы сбылось: принц не только выжил в войне, но прошел ее без единой царапины. Икону русского чудотворца Евгений Богарне в конце жизни отдал своему сыну Максимилиану и взял с него обещание побывать в Саввинской обители и поклониться чудотворцу, если когда-нибудь окажется в России.

И Максимилиан, теперь уже герцог Лейхтенбергский, действительно оказался в нашей стране в 1837 году, когда ему исполнилось 20 лет. В свите дяди, баварского короля Людовика, он не только побывал в России, но и был обручен с великой княжной Марией Николаевной, старшей дочерью Николая I. После пышной свадьбы, состоявшейся в 1839 году, говорят, молодые отправились в Сторожевский монастырь поклониться мощам святого Саввы и принести благодарность за то, что чудотворец сохранил жизнь его отцу Евгению Богарне.

Линия дома Романовых, происходящая от Максимилиана и Марии, – князья Романовские, герцоги Лейхтербергские – особо почитала святого Савву как своего покровителя.

Русские изменники в белых ленточках и декабрист Каховский

Белые ленточки, недавний последний атрибут нашей несистемной оппозиции, оказывается, давно введенный знак отличия для предателей. Наполеон приказал, чтобы белые ленточки носили на улицах Москвы комиссары из числа русских. Одним из таких комиссаров был Каховский – будущий декабрист, который на Сенатской площади даст первый смертельный выстрел в героя войны 1812 года Милорадовича.

Обедневший дворянин Каховский, чьим именем до сих пор названы улицы страны, – классический пример предателя. Человек, который не умел ничего. Даже Наполеон поймал его на воровстве и изгнал. Он вроде бы после пытался служить юнкером, но за «шум и разные неблагопристойности… неплатеж денег в кондитерскую лавку и леность к службе» был разжалован в рядовые. Сильно бедствовал, был крайне одинок, без родственников и друзей, зато знал, как обустроить Россию: уничтожить власть царей, истребить все династии и установить республику. Именно поэтому декабристы избрали его на роль цареубийцы. Но и это у него, слава богу, не вышло. По царю он стрельнуть не решился. Даже казнь его была какой-то нелепой. Он был одним из пяти повешенных декабристов – и именно его петля оборвалась, пришлось вешать вторично.

Такие, как Каховский, горячо приветствовали в Москве «освободителя»-Наполеона. Они видели в нем приход республики, «свободы, равенства, братства». Но таких было еще крайне мало. Сам Наполеон удивлялся: ведь он пришел дать им, «варварам-русским», свободу, а они уходят и жгут свои собственные дома.

Очистительный пожар Москвы и кремлевское чудо святого Николая

Пожар Москвы так и не был достоверно расследован. Наполеон утверждал, что это совсем не входило в его планы – он сам спасался от пожара, бежав из Кремля в Петровский дворец, и чуть не задохнулся от дыма, заплутав в арбатских переулках. Дворец Баташева – один из сохранившихся шедевров московского классицизма – уцелел лишь потому, что его потушили сами французы. То же можно сказать и про Воспитательный дом у набережной Кремля. В пожаре гибли сами захватчики – около 6000 из них нашли смерть под обрушившимися кровлями домов, куда они врывались мародерствовать.

Кто зажег первый огонь – не ясно. Возможно, и сами москвичи: многие действительно, уезжая из Первопрестольной, сжигали свои дома. Наша армия тоже, отступая, подожгла несколько складов на окраинах, но едва ли из-за них загорелся весь город.

Французы свалили вину на русских, мол, губернатор города Ростопчин выпустил из тюрьм преступников с приказом поджигать дома, по разным частям города действовали диверсанты-поджигатели, из Москвы вывезли всю пожарную технику – что частично правда.

Но убедительных доказательств вины русских не было.

Сами французы признавали, что солдаты Великой армии постоянно вызывали непреднамеренные пожары из-за того, что не умели пользоваться русскими печками. Вспомним, что в том августе ударили декабрьские морозы!

Горела Москва несколько дней. Но было в этом огне что-то очистительное для всей нашей истории и всего русского общества. Какой-то внутренний перелом пережил в эти дни и Александр I. Он говорил:

«Пожар Москвы осветил мою душу, и суд Божий на ледяных полях наполнил мое сердце теплотою веры, какой я до сих пор не ощущал. Тогда я познал Бога, как Его описывает Священное Писание».

После сорокадневной стоянки в Москве Наполеон оставлял Кремль. Перед отходом он дал приказ взорвать Никольскую башню, названную так по образу святителя Николая над воротами. Никола Можайский держит в руках меч и глядит строго, с грозной силой, – эта сила святого и была явлена пред отходом французской армии.

Пороха было очень много. Сила взрыва была колоссальная. Разнесло не только кремлевскую стену и часть башни, но пошатнулись стены и в Китай-городе, и даже в далеком Белом городе; лопались стекла в окнах, вырывало двери в домах, мебель и людей бросало из стороны в сторону.

Образ же святителя Николая, включая хрупкое стекло перед ним, не повредился! Даже фонарь пред образом, висевший на слабой веревке, не был оторван. Это при том, что Никольская башня сверху до половины была разрушена, а стена с северной стороны оторвана.

Император Александр I, осмотрев место взрыва, велел увековечить это знамение силы Божией. Под образом святителя тогда появилась мраморная доска:

«В 1812 году, во время неприятельского нашествия, твердыня сия почти вся была разрушена подрывом неприятеля; но чудной силой Божией святый образ великого угодника Божия, святителя Николая, зде начертанный на самом камени, и не токмо самый образ, но и самое стекло, прикрывавшее оный (фонарь) со свещею, остались невредимыми. Кто Бог велий, яко Бог наш! Ты еси Бог, творяй чудеса: дивен Бог во святых Своих».

Вчерашний деист Александр и впрямь после войны стал другим – не расставался с Евангелием и начал простаивать многочасовые службы на богомольях.

Преображение – России и императора

Деревня Александровка под Берлином, построенная в русском стиле, сохранилась до сих пор – немцы относятся к ней как к культурному сокровищу. Названа же она в честь нашего царя Александра I, как и главная площадь Берлина до сих пор называется в честь него Александерплац.

Наверное, больше никогда европейская слава нашей страны и русского царя не будет на таком опьяняющем пике, как после победы над Наполеоном. Александр с триумфом едет по миру, принимая везде поклоны и восхищение благодарных западных правителей, а на родине к титулу императора прибавляют «Александр благословенный, великодушный держав восстановитель».

При этом в сердце царя происходит какой-то сильный переворот.

Про Александра Пушкин сложит строчки «Сфинкс, не разгаданный до гроба» – его и впрямь описывали всегда закрытым человеком, носящим в себе тайну. Особенно замкнулся он теперь, после войны, когда ему рукоплескал весь мир. Видимо, самому царю открывался другой мир – внутренний. Александр еще идет по нему наугад, как впотьмах, и иногда в попытках дознаться мистической внутренней тайны, которую он уже ощутил, но еще не распознал, его заносит «не туда». Например, в Париже он гостит у известной на весь мир гадалки мадам Ленорман и у немецкого мистического философа и психолога Юнга-Шиллинга[39], с которым приходит к ложному выводу, что полноты истины нет ни в одной из религий. Также царь всерьез всматривается в разные учения сектантов: «моравские братья» из Силезии показались ему кроткими и любящими, квакеры из Лондона с их практикой «внутренней духовной молитвы» покорили его своей широкой благотворительностью – император всерьез беседовал с ними о переезде в Россию, обустройстве различных учреждений, в частности ланкастерских школ (английская система, в которой старшие ученики преподавали младшим).

Правитель России, очевидно, находился в глубочайшем духовном поиске – очень неформальном, искреннем, – а когда ищешь так, то рано или поздно находишь. Александр I – первый и единственный русский царь, посетивший Валаам.

В элитах страны тоже обострился запрос на утоление духовной жажды, хотя в целом в простом народе этот запрос еще так остро не стоял – мы оставались народом Церкви. Только в поиске удовлетворения запроса дворян традиционно пленяли разные таинственные полузакрытые клубы, учения, знания – само собой, и масоны, куда же без них. Тем более что из пораженной нами Франции масонские метастазы стали активнее проникать в Россию и поражать уже нас самих. Появилось даже ругательство – «фармазоны» – французские масоны.

Послевоенная Россия переживает бум книгопечатанья западных богословов, мистиков, философов – причем издается это часто с согласия и при давлении обер-прокурора Священного синода, а позднее – министра духовных дел и народного просвещения, председателя Библейского общества Александра Голицына. Он был даже не особенно воцерковленным, возможно, и неверующим вовсе – ему было симпатично совершенно масонское учение об объединении всех религий, он активно протаскивал в Россию инославные конфессии христиан и, говорят, бредил мистическим культом некоего «универсального единого христианства».

Пользуясь столь влиятельным покровительством, проповедники нецерковного мистицизма с большим размахом развернули свою пропаганду. И этот, заимствованный на западе мистицизм причудливо сливался с доморощенным мистическим хлыстовством[40]. На собраниях у великосветской сектантки Татариновой устраивались хлыстовские и скопческие «радения».

Голицын был другом юности царя, считался всемогущим и держался на своем посту лет 20. То, что император его все же снял, снова говорит о той перемене, которая произошла в Александре.

Дело было так: архимандрит Фотий Спасский получил аудиенцию у императора 5 июня 1822 года в Каменноостровском дворце. Входя во дворец, он крестил все входы и выходы, «помышляя, что тьмы здесь живут и действуют сил вражиих». Сурово войдя в зал, где его ожидал Александр, Фотий, не приближаясь к царю, окинул взором стены покоев, намереваясь увидеть икону, чтобы прежде приветствия сотворить крестное знамение. Время, казалось, застыло: так долго тянулась та минута. И вот в незаметном уголке найден был небольшого размера образ Спасителя. Архимандрит перекрестился, пал перед иконой на колени, помолился и только после этого подошел к императору. Тот припал к руке священника и, благословленный, прошел вместе с гостем к столу.

Во время аудиенции велась беседа и о Голицыне. Фотий обличил его в масонстве и в том, что тот приравнивает православие к католицизму и вообще по масонскому обычаю говорит о равенстве всех религий, а еще – издает тематическую литературу. В заключение святитель сказал: «Овца он непотребная, вернее, козлище». Беседа архимандрита с императором длилась более трех часов! В результате 1 августа того же 1822 года императорским указом масонские ложи были запрещены, а спустя некоторое время, 15 мая 1824 года, кичливый Голицын был свергнут с поста министра просвещения и духовных дел[41].

Внутренние изменения императора отражаются и вовне. Так всегда происходит на самом деле, что наглухо разбивает известный штамп «религия – личное дело каждого». Политика России после победы в Отечественной войне меняется, прежние идеалы, либерализм – отходят. Но это не только воля императора, это настроение всего послевоенного общества: прежняя галломания сметена. Россия, пусть не всегда формулируя, но все же осознает то, что понял участник этой войны – поэт Глинка. Он написал: «Французы-учителя не менее опасны, чем французы-завоеватели. Последние – разрушают царства. Первые – добрые нравы, которые неоспоримо суть первейшее основание всех обществ и царств».

Москва горела, а ее святыни поругались не только потому, что враг был силен, а еще и потому, что перед этим мы сами переставали понимать ценность собственных святынь.

Это частое вразумление от Господа: Он наказывал нас мечом от тех, кому мы стремились подражать, забывая свое. Так было перед Смутой в XVII веке, когда элиты страны были влюблены в «просвещенную» Польшу и сердцем смотрели в нее, желая во всем ее повторить. Поляки тогда вошли в Кремль, который сами бояре им и открыли – и, попирая русские святыни, разметали, ограбили страну, потянули ее в католицизм! Так обстоит и в текущем веке с французами. Так будет и перед Первой мировой, когда немецкая философия овладела умами людей. Так будет и перед революцией – когда увлечение Западом стало настолько сильно, что Господь попустил прийти в Россию самому радикальному из западных учений – коммунизму. Прямо сейчас происходит то же самое: Америка, которая стала идолом и образцом для россиян после катастрофы 1990-х годов, теперь выказала, что она – первый, главный, открытый наш враг. Господь снова бьет нас и вразумляет через тех, в кого мы становились беззаветно и опасно влюблены.

Церковь-то все это видела всегда. Видела причины и следствия народных потрясений и иноземных вторжений. Это открыто в первую очередь Церкви оттого, что она хранит знание о действиях духовных законов. Этот закон и был сформулирован в благодарственном молебне о спасении Отечества от врагов после окончания этой войны: «О ихже ревновахом наставлениях, сих имеяхом врагов буиих и зверонравных».

Смерть или уход от мира императора Александра I?

Когда 13 марта 1826 года, в день похорон императора Александра I, из пушек Петропавловской крепости палили, то на другой стороне Невы среди поникших голов слышалось: «Не царя хоронят!» В скорую смерть молодого, в общем, человека (ему не было и 50), звезды мировой политики, освободителя Европы, верили с трудом. Спустя почти 200 лет, в 1921 г., большевики вскрыли эту и другие могилы русских императоров. Так вот в могиле Александра I, говорят, было пусто. Может, это просто жутковатый миф, но все документы того вскрытия и теперь строго засекречены.

Известно, что перед смертью император останавливался в Таганроге. Двухэтажный городской дом на Греческой улице был прозван дворцом только за то, что здесь поздней осенью 1925 года жил Александр I. Болезнь – говорят, брюшной тиф – спалила его почти за неделю. Рассказывают, он сильно застудился, инспектируя Крым. По другой версии, в Таганрог ехали из-за болезни императрицы – Елизавете Алексеевне посоветовали этот климат, чтобы излечиться от болезни легких. Только ведь сюда, к морю, они приедут в ноябре, в лютый холод.

А если предположить, что император забирается в глубокую провинцию, потому что отсюда легче исчезнуть? Сколько раз за свою жизнь сам он намекал, что желал бы скорее отшельничества, чем царствования? Еще в юности 19-летний цесаревич писал:

«Придворная жизнь не для меня. Я каждый раз страдаю, когда должен являться на придворную сцену… при виде низости, совершаемой другими на каждом шагу, для получения внешних отличий, не стоящих в моих глазах и медного гроша. Я сознаю, что не рожден для такого высокого сана. И еще менее для предназначенного мне в будущем, от которого я дал клятву отказаться».

Дал клятву отказаться!

Позже, в войну 1812 года, когда Наполеон, казалось, проглотит Россию, царь сказал:

«Ежели так предназначено судьбою и Промыслом Божиим династии моей более не царствовать на престоле моих предков, тогда я отращу себе бороду и лучше соглашусь питаться картофелем с последним из моих крестьян, нежели подпишу позор моего Отечества и дорогих моих подданных, коих жертвы я умею ценить».

Уже здесь, в Таганроге, он шутя заявлял Волконскому, своему министру двора: «Я вот поселюсь в Таганроге, буду здесь садовником, а ты будешь моим библиотекарем».

Если это только шутки, то зачем тогда было оставлять завещание перед отъездом из столицы?

И окружение царя вспоминало его странный отъезд 1 сентября 1825 г. Камердинер тогда спросил, когда ожидать его обратно. Александр, указав на икону Спасителя, ответил: «Ему одному известно это».

Уже зрел заговор декабристов. Сюда, в Таганрог, спецслужбы доносили императору о происходящем. В таганрогском музее лежит копия «Санкт-Петербургских ведомостей» 1826 года с хроникой расследования подавленного восстания в Петербурге. Декабристы собирались послать выборных тайных в Таганрог, чтобы убить императора. Царь знал это и не мог просто отречься от престола – это могло бы всколыхнуть восстание. Говорят, получив известие о заговоре, царь только сказал: «Предадимся воле Божией». План уже был готов? Возможно, решение исчезнуть зрело в Александре годами.

Достоверно известно, что перед самым отъездом в Таганрог царь встречался под нижегородским Саровом с отшельником отцом Серафимом Мошниным – святым Серафимом Саровским.

Святой Серафим Саровский

В пору Александра I у общины Дивеево даже еще не было статуса монастыря – сестры, бывшие дворянки, крестьянки и вдовы, собрались здесь в общину совсем недавно. В 1789 году попечение над общиной взял молодой иеродиакон Серафим.

Он стал послушником в 24 года. В 32 – монахом. В 40 – ушел жить один в лесной келье. Носил одну и ту же одежду зимой и летом, много молился, за неделю прочитывал все Евангелие. Развел у кельи огород и устроил пчельник.

История преподобного Серафима – это история о том, как работает малопонятный теперь, но железный закон: один спрятанный от мира молитвенник может сделать своей молитвой для страны крайне много.

Однажды на протяжении трех с половиной лет аскет питался только травой снытью. Позднее тысячу дней и тысячу ночей простоял на каменном валуне. Некоторые из приходивших к нему за духовным советом видели огромного медведя, которого преподобный кормил хлебом с рук (по словам самого о. Серафима, этот медведь постоянно приходил к нему, но известно, что кормил старец и других животных).

В коротких изречениях старца Серафима – глубина знания о жизни и о Боге, того знания, которое открывается в непрестанном богообщении:

«Отведи грех, и болезни отойдут, ибо они нам даются за грехи».

«И хлебом обожраться можно».

«Паче поста и молитвы – есть послушание, то есть труд».

«Если разрушится семья, то низвергнутся государства и извратятся народы» – словно про сегодняшний день это сказано!

«Если бы человек знал, что Господь приготовил ему в Царствии Небесном, он готов был бы всю жизнь просидеть в яме с червями».

И, конечно, самая его известная фраза – о цели христианской жизни: «Стяжи дух мирен, и тысячи вокруг тебя спасутся».

Визит Александра к Серафиму описан многими свидетелями и произошел он, вероятнее всего, в 1825 году – в год смерти императора, то есть перед самой его поездкой в Таганрог. Раньше – вряд ли, потому что старец Серафим только в этом году вышел из затвора, в котором жил 15 лет! Может, потому и вышел, что был извещен свыше о будущем посетителе?

Один инок вспоминал:

«В 1825 году… старец Серафим однажды обнаружил будто бы какое-то беспокойство. Он точно ожидал какого-то гостя, прибрал свою келью, собственноручно подмел ее веником. Действительно, под вечер в Саровскую пустынь прискакал на тройке военный и прошел в келью отца Серафима. Кто был этот военный, никому не было известно; никаких предварительных предупреждений о приезде незнакомца сделано не было. Между тем великий старец поспешил навстречу гостю на крыльцо, поклонился ему в ноги и приветствовал его словами: «Здравствуй, великий государь!» Затем, взяв приезжего за руку, отец Серафим повел его в свою келью, где заперся с ним. Они пробыли там вдвоем в уединенной беседе часа 2–3. Когда они вместе вышли из кельи, и посетитель отошел уже от крыльца, старец сказал ему: «Сделай же, государь, так, как я тебе говорил».

Возможно, к этой встрече восходит предание о неких предсказаниях преподобного Серафима Саровского, касающихся всех государей из рода Романовых и последующих правителей России[42].

Вскоре после этой встречи у старца Серафима было еще одно посещение – 25 ноября 1825 года, за пять дней до смерти в Таганроге царя Александра I, святому явилась Богородица. Она прошла по тропе, указав, как следует обнести это место канавой и валом. Так появилась главная святыня монастыря – «канавка Богородицы». Копать канавку должны были только сестры общины.

Исполняя указания Царицы Небесной, Серафим Саровский приказал сестрам вырыть канавку вдоль тропы, по которой прошла Богородица. Преподобный Серафим говорил, что канавка эта до небес высока и всегда будет стеной и защитой от антихриста, и сам принял участие в работах.

Скоро это место запустело – через канавку проложили коммуникации, мосты, валы срыли… В ту же пору не стало России. При СССР на канавке уже спокойно строили дома. Лишь когда возродился монастырь и снова стали укладывать канавку, тогда и страна умирилась.

Постараемся понять эту связь. Может быть, эта канавка, созданная для молитвы (по ней и теперь ходят тысячи паломников в день, молясь Богородице короткой молитовкой «Богородице Дево, радуйся»), обнесла не только территорию прежней мельничной общинки сестер, а незримо – территорию всей страны? И пока у нас есть такая канавка – то есть пока жива молитва Богородице, – будет и Россия?

Может быть, это почувствовал и царь, выходя из кельи старца? Понял, что ценность власти не абсолютна. Есть вещи, которые выше и важнее нее.

Святой Павел Таганрогский

Тут, в таганрогском доме Александра I, до сих пор хранятся возимые им с собой в поездках Евангелие и крест. Памятник Александру Благословенному, единственный в России, встал в Таганроге вскоре после смерти царя – на площади, прямо напротив входа в Греческий монастырь Святого Александра Невского, покровителя императора.

Монастырь был там, где теперь жилой дом с продуктовым магазином. Памятник ставили здесь, потому что помнили, как Александр с супругой во все дни своего пребывания в Таганроге выстаивали в монастыре на долгих ежедневных службах. Набожности императорской четы все удивлялись. Среди записок медика императора есть такая: «На ногах его величества образовались обширные затвердения, оставшиеся у него вплоть до смерти». Эти затвердения на коленях – от многочасовых каждодневных коленопреклоненных молитв.

В этом монастыре Александра и отпевали – в закрытом гробу. Показывать тело народу было запрещено. «Всю жизнь свою провел в дороге, простыл и умер в Таганроге», – написал тогда Пушкин.

В эти же дни в Таганрог приходит дворянин Павел – 10 лет назад, будучи 25-летним юношей, он у себя на родине, на востоке Украины, раздал все свое наследство нищим, освободил 300 душ крестьян и отправился в долгое странничество по святым местам. В Таганроге Павлу не удается войти в монастырь, где, как говорят, стоит гроб с телом самодержца. Он поселяется на одной из таганрогских улиц, скрывая свое дворянское происхождение, работает в местном порту, ежедневно простым прихожанином ходит в местную церковь и с годами становится известен на всю округу как святой жизни старец с особыми Божиими дарами пророчества и исцеления. Рядом с ним поселяются послушники: старики, юноши, вдовы и девицы – Павел держит их очень строго, в посту, в непрестанной молитве…

Вчитываясь в описание жизни и в дивную полуукраинскую-полурусскую речь этого человека, со смешными причитаниями («Лыхо твоему батькови»), слышишь само дыхание той ушедшей России, истоптанной странниками. Ощущаешь неповторимый дух родины, пропитанной запахом ладана, утешенной свежестью тихого закатного вечера и обнятой молитвой. Чувствуешь вкус этих баранок, которыми Павел всех щедро одаривал, и тихую-тихую молитовку, которая лилась из маленьких окошечек квартир, в которых жил святой старец, – лилась и прорезала небо.

Поскольку странник появился в городе в те же дни, когда здесь отпевали императора, потекли слухи о том, что самодержец не умер. Многих местных это заставило думать, что император Александр и Павел Таганрогский – один и тот же человек.

Когда в июне 1999 года святого Павла Таганрогского канонизировали и мощи торжественно переносили с кладбища в собор, в ясном летнем небе вокруг солнца над Свято-Никольским храмом образовалась радуга! О чуде написали все местные СМИ. Явление продолжалось около часа. Позднее в небе над храмом образовался крест из облаков. Обычно жесткая и не очень вкусная таганрогская вода, которую предлагали входящим в храм, сделалась вдруг удивительно сладкой.

Старец Федор Томский – царь Александр I?

Как-то очень странно и долго тело императора шло из Таганрога в Петербург. Траурный кортеж фактически выехал в начале 1826 года. Вскрытие гроба с прахом императора в Петербурге – тоже сплошь загадка. Из Петропавловского собора, говорят, удалили даже духовенство – остались только четверо самых близких Александру людей. И потом еще десятилетиями были такие священники, которые не служили на могиле императора панихиду, вплоть до 1864 года – до смерти старца Федора Кузьмича.

Доктор медицинских наук, судмедэксперт Евгений Черносвитов исследовал посмертную маску Александра и утверждает, что она была сделана при жизни! Изучив тысячи мертвых лиц и снятых с них посмертных масок, он сделал выводы, что со смертью человека на его лице происходит изменение: всегда несимметричные половинки лица у трупа обязательно становятся симметричны, исключений нет. На маске императора половинки лица несимметричны. Специалист уверен: с таким лицом человеку жить еще лет сорок. Старец Федор Томский скончался через 39 лет.

После того как в начале осени 1836 года в пермском Красноуфимске над бродягой Федором Кузьмичом состоялся суд, старец, как мы помним, получил 20 ударов плетью и ссылку на поселение в Сибирь – поскольку к тяжелым каторжным работам он был непригоден по возрасту. Той же осенью с очередной партией арестантов он был этапирован в Томскую губернию. Вначале его поселили при Краснореченском винокуренном заводе – сейчас там село Спиртзавод, еще называемое Красным Заводом. На винокуренном производстве в те века вовсю использовали труд каторжан, бунтовщиков, неплательщиков податей. Были и уголовники – из этого места побег был затруднен горами и дикой тайгой, а на противоположной стороне стоял кордон с вооруженными караулами.

Федор прожил при заводе несколько лет, не принуждаемый к работам в силу возраста, а после местом приписки для него определили деревню Зерцалы Боготольской волости Ачинского уезда (в наши дни она сохранилась под тем же именем и стоит в Томской области).

Зерцалы – это старый сибирский тракт, на который старец выходил каждую субботу, встречал там партию пересыльных арестантов и щедро наделял их милостыней, отдавая все то, что приносили ему гости.

Келью для него здесь построили крестьяне из старого овечьего хлева: комнатка с крохотным оконцем и сени. Спал Федор Кузьмич на голой доске, подушку ему заменял деревянный тесаный чурбан. Одевался он в одно и то же: летом ходил в белой длинной рубашке из деревенского холста. Вставал очень рано, молился. Только после смерти обнаружилось, что колени старца были покрыты толстыми мозолями. Обедал он обычно черным хлебом или сухарями, вымоченными в простой воде. Сосуд из березовой коры и деревянная ложка – вот все имущество старца.

Он учил крестьянских детей грамоте, знакомил их со Священным Писанием, с географией и историей. Его часто спрашивали о его прошлом. Он отвечал: «Почему вы обыкновенно думаете, что мое положение теперь хуже, чем когда-то прежде? В настоящее время я свободен, независим, а главное – покоен. Прежде мое спокойствие и счастье зависели от множества условий: нужно было заботиться о том, чтобы мои близкие пользовались таким же счастьем, как и я, чтобы друзья мои меня не обманывали. Теперь у меня нет никакого горя и разочарований, потому что я не завишу ни от чего земного, ни от чего, что не находится в моей власти. Вы не понимаете, какое счастье в этой свободе духа, в этой неземной радости».

Больше всего он любил ходить здесь в гости к двум старушкам – Марии и Марфе. Они раньше жили около Печерского монастыря в Новгородской губернии, между Изборском и Псковом, и занимались огородничеством. Обе были сосланы в Сибирь своими господами за какую-то провинность и пришли со старцем в одной партии арестантов. Он гостил у них по всем праздникам и обязательно – в День святого Александра Невского! А ведь это святой покровитель Александра I!

В этот день у Марфы и Марии пеклись для старца пироги, оладьи. Федор проводил у них все послеобеденное время и вспоминал: «Какие торжества были в этот день в Петербурге… Стреляли из пушек, развешивали ковры, вечером по всему городу было освещение, и общая радость наполняла сердца человеческие».

Старец хорошо помнил все события истории последних десятилетий, знал всех государственных деятелей. Про Кутузова говорил, что он был великим полководцем и царь Александр I завидовал ему: «Когда французы подходили к Москве, – проговаривался Федор Кузьмич, – император Александр припал к мощам Сергия Радонежского и долго со слезами молился этому угоднику. В это время он услышал, как будто бы внутренний голос сказал ему: «Иди, Александр, дай полную волю Кутузову, да поможет Бог изгнать из Москвы французов. Как фараон погряз в Черном море, так и французы на Березовой реке погрязнут».

В другой раз старец рассказывал: «Когда Александр ехал из Парижа, то купцы устилали дорогу сукном, а купчихи (вдова Марианна Ивановна Ткачева и другие) – разными богатыми шалями, и ему это очень понравилось».

В эту деревню к нему, ссыльному арестанту, будут идти паломники со всей страны – и не только обычные люди, но и губернаторы, и посланники от самого царя! Слухи об удивительном старце с царственным поведением и необычными знаниями быстро распространялись. Он знал иностранные языки, сообщал о войне 1812 года невероятные подробности, а иногда открывал о жизни двора в Петербурге сведения настолько внутренние, что шокировал слушающих своей осведомленностью. Говорят, что Федор иногда помогал обратившимся к нему людям, вручив им запечатанное письмо к какой-нибудь важной особе, – но при непременном условии никому, кроме адресата, не показывать письма: «А то смотри, пропадешь».

В конце 30-х и начале 40-х годов в деревне Зерцалы жил другой богомольный сподвижник, старец Даниил – в 1999 году его прославили как святого Даниила Ачинского.

Все видели, насколько два отшельника, Даниил и Федор, сильны физически: старец Федор мог один поднять целую копну сена, вдвоем с Даниилом они поднимали при плотницких работах 12-вершковые большие бревна.

Даниил был из сосланных солдат. Казак, герой войны 1812 года, он прошел через Бородино и дошел до Парижа, вернулся из похода в звании унтер-офицера и с горячей верой в Бога, сохранившего ему жизнь на войне. За желание уйти в монастырь Даниила и судили – такое было время. Пустынники были под запретом. В Сибирь казак пришел вместе с преступниками, в кандалах. На винокуренном заводе – том же, где трудился старец Федор, – бывшего военного героя мучил местный пристав: однажды зимой он приказал раздеть Даниила, посадить его на крышу и там поливать водой. При этом кричал снизу, насмехаясь: «Спасайся! Ты же святой!» – но заболел после этого случая сам и вразумился.

В Зерцалах келья Даниила была размером с гроб, окно в келье – размером в медный гривенник. По целым неделям бывший офицер сидел в этом заключении безвылазно. По ночам тайно выходил, чтобы поработать у бедняков, возделывал им землю, жал, косил, работал на огородах.

Любовь к Богу и, возможно, общее прошлое – военный поход 1812 года – объединяли двух старцев.

Последние годы жизни Федор Кузьмич доживал не в деревне Зерцалы, а под Томском, куда перевез его промышленник Хромов.

Старец был уже в очень преклонном возрасте и страдал от болезней. В дороге его повозку сопровождали сам Хромов с дочерью и еще несколько человек. И все запомнили удивительное знамение, явленное им возле деревни Турунтаево: два световых столба долгое время следовали по обе стороны дороги перед путешественниками. Дочь купца сказала тогда святому Федору про видение и услышала тихий ответ: «О, Пречистый Боже, благодарю…»

Хромов поселил старца в келье близ своего дома – в центре города. Потомки промышленника до сих пор хранят у себя личные вещи святого Федора Кузьмича: его шапочку, губку, белую рубашку – ту самую, в которой его пишут на иконах. В семье жива память о том, как Хромов передавал от старца Федора письма в Петербург царю.

Здесь, в доме Хромова, открылся еще один дар старца – дар исцелений. Самого хозяина Федор вылечил от болезни глаз – да так, что купец до старости мог читать без очков. Сюда же тянулись почитатели старца.

Смерть императора Николая I старец искренне оплакивал и даже отслужил по нему панихиду. О том, что на Александра II было совершено покушение, Федор Кузьмич узнал в Томске, куда возвратился после недолгого путешествия в свою старую келью в Белоярской станице.

«Романовых дом крепко укоренился и глубок корень его… Милостью Божией глубоко корень его сидит…» – сказал тогда подвижник.

Как-то в 1858 году старец отъезжал с Хромовым из Зерцал в Томск. Перед отъездом он отнес икону Печерской Божьей Матери вместе с Евангелием из своей кельи в местную часовню. После молебна в день отъезда старец пригласил сюда крестьян и показал им начертанный вензель в виде буквы «А» с короной над ней и летящим голубком. «Храните этот вензель пуще своего глаза», – сказал Федор. И они хранили. Вплоть до начала XX века буква эта стояла за образом Богородицы.

На Крещение Федор причастился. Хромов тогда решился заговорить с ним о важном: «Есть молва, что ты, батюшка, дескать, не икто иной, как Александр Благословенный». Федор ответил, глядя на иконы: «Чудны дела твои, Господи – нет ничего тайного, что не сделалось бы явным».

На следующий день старец скончался тихо, в мире, без мучений, сложив правую руку в символ крестного знамения. В момент смерти праведника соседи видели высокое пламя, несколько раз поднимавшееся будто бы из дома купца Хромова, – и пожарные со своей каланчи тоже наблюдали его, приезжали и искали очаг возгорания, но не обнаружили.

Сам Хромов всю свою оставшуюся жизнь был уверен, что старец – это царь Александр I. Уже после смерти Федора Кузьмича, в 1873 году, купец, вероятно, добился аудиенции у царя Александра II и рассказал ему многое о старце. Говорят, Александр II даже создал малочисленную секретную комиссию с тем, чтобы та выясняла все схожести между Федором Кузьмичом и его дядей – Александром Первым Благословенным. Но комиссия, полагают, была формальной. Император и так знал главную тайну своего дома.

Уже с годами эту тайну стали открывать иконы старца Федора. Его часто пишут вместе с Алексием Божиим человеком, одним из любимейших русских святых, который оставил в IV веке свой богатый римский дом, имение, власть, влияние – и ушел жить нищим в далекую провинцию. А еще старца Федора все чаще пишут вместе с последним великим русским святым царского происхождения – Николаем II.

Сам царь Николай II приезжал на могилу Федора Кузьмича как частное лицо, неофициально, в 1891 году. Был он и в Томском монастыре, у мощей. О чем думал здесь последний наш император? Что знал о судьбе, возможно, своего двоюродного прадеда?

Графологическая экспертиза еще до революции вывела: почерк Александра I и сибирского старца Федора Кузьмича принадлежит одному человеку! Тогда Николай II запретил публиковать эти заключения… Сегодняшние графологи уже открыто про это говорят.

Являлся или нет святой Федор бывшим императором в действительности – это едва ли важнее устойчивой народной веры в то, что именно так и было. Вера питается народным чувством, что священство выше царства, духовное выше и дороже даже самого высшего земного, что «Царство Мое не от мира сего» (Иоанн, 18:36).

Декабристы: масонские корни первой русской революции

В 1825 году, после подавления бунта декабристов и восшествия на престол Николая I, уже известный нам игумен Юрьева монастыря, «юродивый святитель» архимандрит Фотий передал императору письмо:

«Десятое лето подвизаюсь на поле брани против тайных обществ… Тайна беззакония, великая, страшная, на гибель всему русскому делается…» К этому письму Фотий приложил «Обозрение плана революции, предначертанного от тайного общества в 1815 году в Санкт-Петербурге, с прибавлением к тому актов революционных о началах, ходе и образовании тайных обществ в России».

Фотий проделал неслыханную работу – он показал, как готовился бунт декабристов и кем они на самом деле были. Его вывод: заговор вынашивался не в «раскаленном воображении» самих бунтовщиков, а вне России. Игумен доказывал, что в масонских ложах «вольных каменщиков» состоял 121 декабрист (это более 90 % от общего числа заговорщиков), в том числе и все руководители заговора. Мы уже говорили о том, как после нашей победы над Наполеоном французское масонство хлынуло в Россию и ложи стали рекрутировать многих из наших элит.

Российский вариант масонства оформился в эти годы под огромным влиянием ордена иллюминатов – считается, этот орден был самой опасной и таинственной ветвью масонского учения[43]. Иллюминаты не гнушались методами инквизиции и традициями иезуитов, проповедовали жестокость и непримиримость к своим врагам, их целью было уничтожение не только монархии, но и христианской церкви, по крайней мере в Европе.

Еще в 1784 году в Германии иллюминатов запретили – но они снова возникли под личиной французской ложи «Соединенных друзей», а с 1790 года – прусского тайного союза Тугенбунд («Союз добродетели»).

Декабрист Муравьев состоял в масонах с ранней юности и, полагают, получал прямые распоряжения из Тугенбунда. В 1816 году он основывает в России так называемый «Союз спасения». Устав общества, составленный Пестелем, обязывал «елико возможно умножать число членов общества» и, имитируя верноподданное служение короне, устремиться во властные структуры, стараться занимать там важные посты. К уставу, как это бывает в ложах, прилагалась клятва хранить тайну и не выдавать друг друга, изменникам обещали страшную кару.

От чего мыслил спасать «Союз спасения» страну, понятно: от царской деспотии.

Декабрист Лунин, окатоличившийся русский помещик, был одним из тех, кто не желал ограничиваться свержением власти, а настаивал на убийстве императора. Многие поддержали его, запланировав акцию на 1817 год, когда Александр I прибудет в Москву и посетит службу в Успенском соборе Кремля. Но потом передумали – нет, не одумались, а именно отложили, так как поняли, что в скоплении людей им не удастся уйти безнаказанными.

По новому замыслу заговорщики решили тщательно подготовиться и совершить военный переворот.

В 1821 году были созданы еще два общества – Южное (на Украине с центром в Тульчине, возглавляемое Пестелем) и Северное (в Петербурге). Они работали под глубокой конспирацией, чтобы в 1826 году, объединившись, совершить захват власти в государстве.

От идеи убийства императора не отказались, напротив, вызвался «доброволец», готовый на это – Якубович. Восстание он предлагал начать, взбунтовав солдат и крестьян, отворить для них кабаки, а потом разгулявшуюся толпу направить штурмовать дворец – и попутно грабить и жечь богатые кварталы столицы. В случае неудачи даже планировалось сжечь весь Санкт-Петербург. А вот в случае победы Пестель предполагал установить десятилетнюю диктатуру, завести 113 тысяч жандармов (в 30 раз больше, чем было при Николае I), а народ отвлечь от внутренних проблем завоевательными войнами.

Русские дворяне-заговорщики по своим замыслам были предтечей большевиков, которые во многом реализовали их планы, описанные в той же конституции Пестеля: разрушить царскую власть, ввести в России республиканское правление и разделить страну на 15 «держав» – каждая со своей столицей. Ничего не напоминает? А на что предполагалось заменить православную церковь?

В масонстве нет Бога – чтится некий Архитектор Вселенной. В утопии декабриста Улыбашева как раз описывалось, что при будущей победе «Союза спасения» в Санкт-Петербурге на месте Александро-Невской лавры будет триумфальная арка «на развалинах фанатизма». Православие останется уделом старушек, а большинство людей будут возносить хвалу Верховному Существу перед мраморным алтарем, где постоянно горит огонь, в прекрасном храме, который «превосходит огромные памятники римского величия». Все это – лишь жалкое эпигонство, заемное, списанное с тетрадей французских революционеров.

За год до смерти император Александр I писал:

«Пагубный дух вольномыслия или либерализма разлит или, по крайней мере, сильно уже разливается и между войсками… есть по разным местам тайные общества или клубы, которые имеют при том секретных миссионеров для распространения своей партии». То есть он все знал и понимал.

Скоропостижная смерть императора Александра I заставила заговорщиков выступить раньше, чем они предполагали, – период неразберихи с престолонаследием нельзя было упустить.

Формально на трон должен был сесть старший брат Александра, Константин, но морганатический брак закрыл для него эту возможность – и он подписал отречение в пользу другого брата, Николая. Однако 27 ноября Константину присягнуло население России, еще не зная об акте отречения. И так как двух царей не бывает, нужно было снова привести всех к присяге – уже Николаю.

Эта церемония была назначена на 14 декабря. Для начала присягать новому императору должны были в Сенате, и поэтому основное выступление «Союза спасения» состоялось на Сенатской площади. Заговорщики хотели силой добиться низложения царя, учредив Временное революционное правительство, и, конечно, в планах было издать манифест с воззванием к народу.

До того мятежниками активно распускались слухи среди простых людей, что Николай собирается свергнуть законного правителя, Константина, и нужно всем встать на его защиту. Когда же агитаторы принимались выкрикивать «За Константина и конституцию!», солдаты и простые люди вторили лозунгам, но говорят, что некоторые понимали их по-своему: они думали, что Конституция – это жена императора Константина.

Генерал Милорадович, герой 1812 года, пытался рассказать войскам правду об отречении Константина – и в этот момент раздался выстрел. Отставной поручик Каховский убил Милорадовича. Понятно, почему этот выстрел раздался сейчас: мятежники очень боялись, что генерал откроет правду и сорвет их план. Так, в 11 утра пролилась первая кровь на Сенатской площади.

Николай I отдал приказ подавить мятеж – по бунтовщикам стреляли картечью, их преследовали. Видимо, конспираторы не ожидали жесткого отпора. Погиб 1271 человек, а тех, кого арестовали, ждало следствие.

Конечно же, развернулась информационная кампания (в доступных тогда масштабах) против «кровавого диктатора», но быстро сошла на нет, а революционное крушение страны было отложено еще почти на век.

По решению нового государя началось следствие, в результате которого к ответственности были привлечены 579 офицеров и 2500 солдат. Специально созданному Верховному уголовному суду был предан 121 человек. Пятерых заговорщиков, которых теперь стали именовать «декабристами», приговорили к смертной казни и казнили 13 июля 1826 года в Петропавловской крепости.

Грибоедов как-то высказался о декабристах: «Я говорил им, что они дураки».

Тем не менее почти два столетия – и особенно в советскую пору – их было принято изображать людьми, опередившими свое время, первыми ласточками, возвестившими будущие перемены. Это, конечно, миф о декабристах, во многом рожденный Лениным, который искренне считал себя их последователем: «…декабристы разбудили Герцена. Герцен развернул революционную агитацию»[44] и т. д.

На самом деле декабристы были людьми вчерашнего дня, прожектерами, отставшими от реалий, с сектантским мировоззрением масонов и подражателей Западу – у них все свое, кажется, было выветрено и заменено идеями секты. Они, видимо, полагали, что все еще живут в эпоху «дворцовых переворотов», когда можно взять и запросто скинуть императора с трона. Не заметили, как «сфинкс, не разгаданный до гроба», потрясенный зверским убийством своего отца и затаившийся после этого ото всех, незаметно, но накрепко построил другую страну: превратил ее из вотчины дворянской верхушки в легитимное государство, где господствует не воля отдельных лиц, а право. Госсовет, реформы административного управления, народное просвещение, университеты, сеть церковно-приходских школ…

Кто-то сказал, что именно с Александра I наши правители, продолжая официально именоваться императорами, снова стали по существу русскими царями – не холодными отстраненными от народа функциями, а отцами нации.

И хоть молодой Пушкин пел декабристам оду о том, что «не пропадет ваш скорбный труд и дум высокое стремленье», но святой Серафим Саровский однажды не принял у себя в келье будущего декабриста. Должно быть, видел эту искореженную ненавистью и злобой душу.

Только сила человеконенавистнического духа могла заставить ничтожного Каховского подъехать на плацу к Милорадовичу, воспетому в «Медном всаднике» за спасение тонущего в бурных водах поднявшейся Невы народа, и хладнокровно застрелить его.

Вполне объяснимо, почему советская пропаганда романтизировала этих жалких людей, но лишь в том, что ей было выгодно, – о «неудобных» фактах в биографии некоторых декабристов она молчала.

Покаяние Рылеева

Имение Батово под Петербургом принадлежало матери Кондратия Рылеева. Он сам здесь рос, про это место он написал свои строки «Страшно воет лес дремучий, ветр в ущелиях свистит», сюда к нему приезжали товарищи, будущие заговорщики.

С точки зрения судьбы Рылеева интересно изучить воспоминания его матери, Анастасии Матвеевны, – по уверениям историков, она сама написала рассказ, который впоследствии даже был напечатан под названием «Сон матери Рылеева».

Ко́ня – так называли ласково Рылеева дома – был третьим ребенком Анастасии Матвеевны, но предыдущие дети не выжили. И вот, когда трехлетний Кондратий сильно заболел и метался в горячке, мать молилась о его здоровье день и ночь. Пребывая то ли во сне, то ли в полуобмороке, она услышала голос: «Опомнись, не моли Господа о выздоровлении… Он, Всеведущий, знает, зачем нужна теперь смерть ребенка… Из благости, из милосердия Своего хочет Он избавить его и тебя от будущих страданий… Что, если я тебе покажу их… Неужели и тогда будешь ты все-таки молить о выздоровлении!» – «Да… да… буду… буду… все отдам, приму сама какие угодно страдания, лишь бы он, счастье моей жизни, остался жив!»

И тогда говорящий провел Анастасию по нескольким комнатам, в каждой из которых была словно сцена из будущей жизни ее сына: вот он учится, вот – уже взрослый – на службе. В предпоследней комнате Кондратий что-то говорил множеству людей, они шумели… и снова прозвучал голос: «Смотри: одумайся, безумная! Когда ты увидишь то, что скрывается за этим занавесом, отделяющим последнюю комнату от других, будет уже поздно! Лучше покорись, не проси жизни ребенку, теперь еще такому ангелу, не знающему житейского зла». Но Анастасия Матвеевна с криком: «Нет, нет, хочу, чтобы жил он!» бросилась к занавесу – и за ним была… виселица.

Очнувшись, она первым делом побежала к сыну – малыш спокойно спал, жар ушел, и видно было, что он выздоравливает.

В этом сне матери Рылеева каждый сможет увидеть ответы на мучающие его вопросы: почему невинные дети так часто умирают, не пожив, почему дети вовсе не рождаются у тех, кто их очень хочет? Промысл всегда благ и знает, когда ребенок может стать не счастьем, а невыносимым горем и ужасом для родителей и для себя самого.

Карьеру Рылеева можно назвать блестящей: выпустившись из кадетского училища, в 1812 году он дошел с русской армией до столицы Франции; после отставки (уже вступив в масонскую ложу) он был избран заседателем уголовной палаты; служил в Российско-американской компании правителем канцелярии. Его считали неподкупным, справедливым человеком. В 1824 году он стал главой Северного общества декабристов, но планов цареубийства не поддерживал и даже сложил с себя полномочия перед 14 декабря. На Сенатскую он все-таки пришел.

Следующий рассвет Рылеев встретил уже как узник каземата № 17 Алексеевского равелина Петропавловской крепости. Император разрешил арестованному переписку с женой, и в строках этих писем можно увидеть настоящее преображение – перед лицом предстоящей смертной казни не осталось ни следа от прежней сектантской идеологии, а только искреннее перевернувшее его покаяние:

«Святым даром Спасителя мира я примирился с Творцом моим. Чем же возблагодарю я Его за это благодеяние, как не отречением от моих заблуждений и политических правил?»

Кондратий Рылеев просил царя освободить его товарищей, а казнить его одного. Ведь только себя считает виновным в том, что пролилась кровь, – говорит, что соблазнил своих друзей своим словами. А вот последнее письмо, написанное за минуты до казни:

«Бог и Государь решили участь мою: я должен умереть и умереть смертию позорною. Да будет Его святая воля! Мой милый друг, предайся и ты воле Всемогущего, и он утешит тебя. За душу мою молись Богу. Он услышит твои молитвы. Не ропщи ни на Него, ни на Государя: это будет и безрассудно и грешно. Нам ли постигнуть неисповедимые суды Непостижимого? Я ни разу не взроптал во все время моего заключения, и за то Дух Святый дивно утешал меня… О, милый друг, как спасительно быть христианином. Благодарю моего Создателя, что Он меня просветил и что я умираю во Христе… Прощай! Велят одеваться. Да будет Его святая воля».

Казнь декабристов была шоком для страны – со времен Елизаветы Петровны смертной казнью у нас почти не казнили. Да, был Пугачев, еще какие-то преступники и бунтари из простого народа, но чтобы на эшафот поднимались дворяне – это было что-то невиданное.

Все в этой казни с самого начала шло коряво. То падал в обморок один из палачей, то ломался эшафот. После оглашения приговора Рылеев сказал: «Господа! Надо отдать последний долг». Подошел священник, Рылеев взял руку батюшки, приложил ее к своей груди и сказал: «Слышишь, отец, оно не бьется сильнее прежнего».

На головы осужденным накинули белые колпаки. «К чему это?» – буркнул кто-то из них.

Веревка троих – Рылеева, Муравьева-Апостола и Каховского – оборвалась. Они пробили весом своих тел доски эшафота и свалились в яму. Спустя еще полчаса их приказали повесить повторно – на этот раз казнь совершилась.

Это покаяние, принесенное одним из главных идеологов декабризма Рылеевым в его последние дни и часы, замалчивалось даже тогда, когда о декабристах писали книги и их именем называли улицы. Как скрывалось и то, что внук Рылеева станет одним из самых преданных трону людей: генералом и начальником личной охраны государя Александра II.

Глава 8