Он был одновременно ее спасителем и ее врагом, Чун-Ча это знала. Она понимала, что должна вести себя с ним предельно осторожно. Разрешение на то, чтобы забрать Мин из Йодока, она получила из его канцелярии. Но он мог в любой момент отнять девочку у нее. И Чун-Ча это было известно.
Но пока что Мин была с ней. Только это имело значение. Только это, и больше ничего.
Она поглядела на Мин, которая аккуратно нарезала небольшой помидор на тоненькие ломтики. От напряжения она выпятила губы, но ее руки – заметила Чун-Ча – были тверды, как скала.
Они напоминали ее собственные. Но руки Чун-Ча чаще брались за нож для того, чтобы убить кого-то, чем для приготовления салата.
Чун-Ча сказала:
– Мою мать звали Хэ Ву.
Мин перестала резать и повернулась к ней, но Чун-Ча так и смотрела в окно.
– Она была высокая, выше моего отца. Его звали Кван. Йе Кван. Ты знаешь, что значит Кван?
Мин сказала:
– Кван – значит сильный. Он был сильным?
– Да, когда-то был. Наверное, все отцы сильные в глазах своих дочерей. Он был профессором. Преподавал в университете. И мать тоже.
Мин отложила нож.
– Но ты сказала, что не умела ни читать, ни писать.
– Я попала в Йодок совсем маленькой. Я не помню свою прежнюю жизнь. Я выросла там. Это было все, что я знала. До Йодока ничего не было.
– Но разве твои родители не учили тебя, когда…
– Они ничему меня не учили, – перебила ее Чун-Ча, закрывая крышку рисоварки и включая ее. Потом добавила, уже спокойнее: – Они ничему меня не учили, потому что это было запрещено. А когда я достаточно подросла, чтобы учиться, они… не могли меня учить.
– У тебя были братья или сестры?
Чун-Ча уже собиралась ответить, но перед ее мысленным взором встала картина с четырьмя фигурами в мешках, привязанными к столбам.
«Ты видишь красные кружки у них на одежде? Ты должна ударить ножом в этот кружок… Исполняй сейчас же, или умрешь тут старухой».
Рука Чун-Ча непроизвольно дернулась. Но она держала не нож, а чайную ложку. Мин поглядела, как ложка взлетела в воздух. Потом взяла Чун-Ча за руку и сказала:
– С тобой все в порядке? – В ее голосе был страх.
Чун-Ча посмотрела на девочку и опустила ложку. Она сразу поняла, что подумала Мин: «Неужели моя спасительница, единственный человек, который стоит между мной и тем местом, сходит с ума?»
– Воспоминания иногда бывают такими же болезненными, как раны, Мин. Ты понимаешь?
Девочка кивнула, и страх из ее глаз исчез.
Чун-Ча сказала:
– Мы не можем жить без воспоминаний, но и с некоторыми из них не можем тоже. Понимаешь, о чем я?
– Думаю, да.
– Хорошо. Теперь закончи с этим помидором. Когда сварится рис, сядем есть.
Час спустя они отставили свои миски и приборы.
– Можно мне еще потренироваться с прописями? – спросила Мин, и Чун-Ча кивнула.
Девочка побежала за блокнотом и ручкой.
Но прежде чем она вернулась, раздался стук в дверь.
Они никогда не вызывали Чун-Ча по телефону. Сразу приходили и увозили. Она знала, зачем это делается. Просто чтобы показать – они могут забрать ее в любую секунду. А она все бросит и подчинится.
Мин сморщилась, когда Чун-Ча пошла открывать дверь.
Мужчины на лестничной площадке были не в военной форме, а в черных брюках, пиджаках и белых рубашках, застегнутых на все пуговицы. Они были молодые, почти как она, с непроницаемыми скуластыми лицами.
– Да? – сказала она.
Один из мужчин ответил:
– Поедете с нами, товарищ Йе. Требуется ваше присутствие.
Она кивнула и повернулась к Мин.
– Я оставлю ее с нашим консьержем.
– Делайте как хотите, но поторопитесь, – сказал тот же мужчина.
Чун-Ча набросила на Мин куртку и повела ее к квартире консьержа. Перебросилась с ним парой слов, извинилась, что не предупредила заранее, но тот заметил двоих мужчин у нее за спиной и не стал протестовать. Он просто взял Мин за руку.
Мин так и держала свой блокнот и ручку. Она поглядела на Чун-Ча широко распахнутыми, печальными глазами.
Чун-Ча сказала консьержу:
– Сможете позаниматься с ней письмом, если вам не трудно?
Тот посмотрел на Мин сверху вниз и кивнул:
– Жена позанимается. У нее хорошо выходит.
Чун-Ча кивнула, взяла Мин за руку и сжала ее:
– Я вернусь за тобой, Мин.
Когда дверь за Мин закрылась, другой мужчина сказал, усмехнувшись:
– Твоя маленькая сучка из Йодока, да? И как ты только терпишь запах?
Чун-Ча повернулась к мужчине и поглядела на него. При виде ее лица усмешка сбежала с его губ. Она могла его убить. Могла убить их обоих – чайной ложкой.
– Ты знаешь, кто я? – спросила она негромко.
– Ты Йе Чун-Ча.
– Я не спрашивала, знаешь ли ты мое имя. Я спросила, знаешь ли ты, кто я.
Мужчина отступил на шаг:
– Ты… тебя назначили…
– Я убиваю врагов этой страны, товарищ. Эта маленькая сучка однажды будет делать то же самое ради нашей страны. Для нашего Высшего руководителя. И с каждым, кто плохо о ней скажет, я буду обращаться как с врагом этой страны. – Она сделала шаг вперед, сократив расстояние между ними наполовину. – Включая тебя, товарищ. Ты меня понял? Ну-ка скажи это. Прямо сейчас.
Чун-Ча знала, что эти мужчины – важные люди. А то, что она делает, – опасно. И все равно это нужно было сделать. Или она в своем гневе убила бы их обоих.
– Я не… я не твой враг, Йе Чун-Ча, – пробормотал мужчина дрожащим голосом.
Она отвернулась от него с нескрываемым отвращением на лице.
– Тогда поехали на наше совещание.
Она пошла по коридору к выходу, и мужчины поспешили за ней.
Глава 60
Это было обветшалое правительственное здание. Краска была дешевой, мебель – еще дешевле. Лампы над головой меркли и разгорались – электрический ток тек по старым проводам с трудом, как кровь по забитым артериям. Пахло потом и табачным дымом. На сигаретных пачках печатали черепа со скрещенными костями, но никого в Северной Корее это не волновало. Люди курят. Люди умирают. Что тут особенного?
Чун-Ча остановилась перед дверью, которую указал ей один из мужчин, пришедших к ней в дом. Дверь была открыта, и ее завели внутрь. Двое мужчин ушли. Она слышала, как их начищенные ботинки стучат по выцветшему линолеуму.
Чун-Ча обернулась к людям в комнате. Их было трое. Двое мужчин и одна женщина. Одним из мужчин был черный китель. Вторым – генерал, друг Пака. Женщина показалась Чун-Ча знакомой. Она быстро заморгала, вспомнив ее.
– Давно мы не виделись, Йе Чун-Ча, – сказала женщина, вставая со стула. Ее волосы, некогда черные, стали совсем седыми. На лице появились морщины из-за возраста и тревог. Действительно, прошло много лет. Время сделало это с ней. Старости никому не избежать.
Чун-Ча не ответила. Единственное, о чем она могла думать, – как эта женщина кричала на нее тогда в Йодоке.
«Ты должна ударить ножом в красный кружок. Потом вытащить лезвие и ударить еще раз… Исполняй сейчас же, или умрешь тут старухой».
Женщина снова села и улыбнулась Чун-Ча.
– Мои предсказания на твой счет полностью оправдались. Я сразу поняла. Это было в твоих глазах, Чун-Ча. Глаза никогда не лгут. Я увидела это сразу, в Йодоке, в тот день. – Она сделала паузу. – И ты исполнила приказ. Ты всегда исполняешь приказы. Как настоящий гражданин.
Наконец Чун-Ча удалось оторвать взгляд от женщины и перевести на черный китель.
– Вы меня вызывали? – спросила она.
– Американцы, – ответил черный китель. – Они нанесли удар.
– Сейчас? – спросила Чун-Ча, садясь напротив него. Она даже не глянула на генерала. И на женщину больше не смотрела. Она знала, что черный китель – настоящий руководитель группы. Она сосредоточится на нем, и к черту остальных.
– Приемные сын и дочь генерала Пака, Пак Ду-Хо и Пак Юн Сун, бежали из Букчана. С помощью американцев.
– Мужчины и женщины, – добавил генерал.
Черный китель продолжил:
– Это может быть та же пара, которую отправили убить генерала Пака во Франции. Но наверняка мы не знаем. Сейчас пытаемся получить точные данные.
– А это имеет значение? – сказала женщина. – У американцев легионы агентов, готовых совершать любое зло. Они ступили на северокорейскую землю. Вторглись в нашу страну и похитили двоих наших заключенных.
Генерал кивнул:
– Да, Рим Юн права. Они варвары. Они убили множество северокорейцев. Это военный акт.
– Так мы будем воевать с Америкой? – спросила Чун-Ча. Теперь она смотрела на всех троих.
Черный китель нерешительно ответил:
– Не совсем так. Наверняка они хотят, чтобы мы сделали такую глупость. Но мы нанесем ответный удар по-своему. Так, как мы планировали, товарищ.
– Семья американского президента? – сказала Чун-Чан.
Рим Юн подтвердила:
– Совершенно верно. Мы убьем их. Ты убьешь их, Чун-Ча. Можешь себе представить, какой славой одарит тебя за это Высший руководитель?
– Если я останусь в живых, – вставила Чун-Ча.
– В смерти гораздо больше славы, чем в жизни! – рявкнула Рим Юн.
– Согласна с вами тысячу раз, – ответила Чун-Ча. – Может быть, вы согласитесь поехать со мной в Америку, где мы сможем разделить славу после нашей смерти? Это будет великолепно, как вы и сказали.
Черный китель и генерал молчали. Они переглянулись, потом посмотрели на Рим Юн.
– У тебя по-прежнему дерзкое сердце Йодока, Чун-Ча, – сказала Рим Юн холодно.
– У меня внутри много всего из Йодока. И я все помню. Как сейчас.
Их взгляды скрестились, и Рим Юн сломалась первой. Она отвела глаза.
Рим Юн сказала наигранно непринужденным тоном:
– Надзирателя Букчана расстреляли сегодня утром с полудесятком охранников, за то, что они допустили этот возмутительный побег. Уверена, что расстреляют еще многих, со временем.
– Он этого заслуживал, – сказала Чун-Ча.
Рим Юн стрельнула в нее глазами: