– Идем-ка приведем тебя в порядок, юноша, – сказала Элеонор быстро, разворачивая сына за плечи. – И разговор еще не закончен. Наверняка мне позвонят из школы, а тебе назначат наказание. Я назначу уж точно.
Она поглядела на мужа и сказала тихо:
– Значит, я слишком остро реагирую? Нантакет ждет.
Мать уже уводила Томми по коридору, когда он оглянулся на Роби и Рил. Роби подмигнул мальчику, а Рил подняла вверх два больших пальца, чтобы его подбодрить. Прежде чем развернуться обратно, Томми улыбнулся.
Кэссион торопливо сказал:
– Прошу прощения за эту сцену.
– Дети есть дети, господин президент, – ответил Роби. – И ему приходится жить в самом большом в мире аквариуме. Это нелегко.
– Нелегко, вы правы. Сомневаюсь, что я бы справился, когда мне было десять.
Кэссион проводил их до внешних дверей Западного крыла.
– Хочу еще раз лично вас поблагодарить. Я понимаю, что миссия была практически невыполнимой и несправедливо было посылать вас на нее. Но вы справились.
Роби сказал:
– Без проблем, сэр. Это наша работа.
На лице Кэссиона вдруг проступило беспокойство.
– У вас есть какие-нибудь соображения насчет того, что северокорейцы могут сделать в отместку?
Рил сказала:
– К сожалению, господин президент, у нас для них много легких мишеней. Это оборотная сторона жизни в свободном и открытом обществе.
Президент кивнул, развернулся и прошел обратно внутрь.
По пути к своей машине Роби и Рил прошли мимо группы садовников, копавшихся в клумбе и в живой изгороди. Все, кроме одного, были полностью сосредоточены на работе.
Этот мужчина поднял голову, когда пара проходила мимо. Стянул с головы кепку и почесал бровь.
И сделал это не потому, что у него вспотело лицо.
В группе туристов, проходивших по улице по другую сторону ограды, было трое мужчин в футболках-поло и брюках цвета хаки. По сигналу мужчины внутри ограды все трое начали делать фотографии Роби и Рил. Когда агенты спустя несколько минут выехали из боковых ворот Белого дома, та же группа туристов сфотографировала их номерные знаки.
Роби и Рил покатили прочь.
Глава 62
Аэробус, выполнявший рейс из Франкфурта, Германия, медленно снижался над аэропортом Кеннеди. Мин прилипла к иллюминатору в задней части самолета. Сначала она боялась лететь, но Чун-Ча успокоила ее.
Мин смотрела в иллюминатор, и поверх ее плеча Чун-Ча открывалась впечатляющая панорама Манхэттена, над которым самолет заходил на посадку.
Мин, пораженная, оглянулась на Чун-Ча.
– Что это? – спросила она, указывая на здания внизу.
– Это город. Называется Нью-Йорк.
– Никогда не видела столько высоких… – ее скудного словарного запаса не хватало, чтобы выразить мысль.
– Небоскребов, – закончила за нее Чун-Ча. – Тут было еще два, самых-самых высоких.
– Что с ними случилось? – спросила Мин.
– Упали, – ответила Чун-Ча.
– Как? – спросила ошарашенная Мин.
Поскольку в данный момент они находились в самолете, Чун-Ча решила не говорить девочке правды.
– Это был несчастный случай.
Они приземлились и подрулили к терминалу аэропорта, где высадились из самолета. Быстро прошли таможню. Чун-Ча готовилась отвечать на вопросы, которые могли ей задать. По документам она была из Южной Кореи и путешествовала с племянницей. Южная Корея была верным союзником Америки, и проблем не ожидалось. Но Чун-Ча знала, что никаких гарантий нет.
Однако пограничница на контроле только пролистала ее паспорт и улыбнулась Мин, прижимавшей к груди куклу, которую купила ей Чун-Ча, а потом поприветствовала их в Америке.
– Желаю хорошо провести время, детка, – сказала пограничница. – Большое Яблоко – отличное место для детей. Обязательно сходи в зоопарк в Центральном парке.
Мин застенчиво улыбнулась и покрепче взялась за руку Чун-Ча.
Чун-Ча тоже улыбнулась пограничнице. Их план отлично сработал. Ребенок заставлял американцев забывать об осторожности. Хоть ей и было стыдно использовать Мин таким образом, Чун-Ча не могла оставить ее в Северной Корее.
Они забрали свой багаж, и водитель на машине встретил их возле международного терминала прилетов.
Он отвез их в отель в Нижнем Манхэттене. По пути Мин не отрывалась от окна и постоянно крутила головой, боясь что-нибудь пропустить.
Чун-Ча вела себя точно так же. Она тоже была в Америке впервые.
Они прибыли в отель и заселились. Им дали номер на девятом этаже. На лифте они поднялись туда и распаковали свои вещи.
– Мы будем здесь жить? – спросила Мин.
– Некоторое время, – ответила Чун-Ча.
Мин оглядела комнату и открыла дверцу одного из шкафчиков:
– Чун-Ча, тут еда! И напитки.
Чун-Ча заглянула в мини-бар:
– Хочешь чего-нибудь?
Мин растерялась:
– А можно?
– Тут есть конфеты.
– Конфеты?
Чун-Ча достала маленький пакетик «M&M’s» и протянула Мин:
– Думаю, тебе понравится.
Мин покрутила упаковку в руках, потом осторожно надорвала. Вытащила одно драже и посмотрела на Чун-Ча:
– Мне положить это в рот?
– Да.
Мин сунула конфету в рот, и ее глаза широко распахнулись:
– Это очень вкусно!
– Только не ешь слишком много, а то станешь толстой.
Мин аккуратно достала еще четыре штуки и медленно их съела. Потом закрутила край упаковки и хотела положить ее назад в мини-бар.
Чун-Ча сказала:
– Нет, теперь они твои, Мин.
Мин уставилась на нее:
– Мои?
– Положи себе в карман, потом доешь.
Мин молниеносно затолкала упаковку в карман. Обошла комнату, трогая мебель, потом остановилась перед большим телеэкраном, встроенным в другой шкаф.
– Что это?
– Телевизор. – Как у большинства северокорейцев, у Чун-Ча в квартире не было телевизора. Владеть ими в Северной Корее не запрещалось, но каждый следовало зарегистрировать в полиции. Программы строго цензурировались и ограничивались – в основном восхвалениями руководства страны и нападками на Южную Корею, США и организации вроде ООН. В поездках Чун-Ча смотрела телевидение других стран. У нее было радио, потому что приемники были больше распространены, но и радиопрограммы подвергались такой же цензуре.
Ситуация начала медленно меняться с появлением интернета, но ни один человек в Северной Корее до сих пор не мог считаться по-настоящему знакомым с внешним миром. Правительство просто-напросто не могло этого допустить. Хотя северокорейские законы, как и американские, гарантировали свободу слова и свободу прессы, в этом смысле контраст между двумя странами был огромным.
Чун-Ча взяла пульт и включила телевизор. Когда на экране появилось изображение мужчины и он начал говорить, Мин отшатнулась в испуге.
– Кто это? – прошептала она. – Что ему надо?
Чун-Ча положила руку ей на плечо:
– Он не здесь. Он в маленькой коробочке. Он не может ни видеть, ни слышать тебя. Но ты можешь видеть и слышать его.
Она пощелкала каналы, пока не наткнулась на мультик.
– Посмотри это, Мин, а я пока кое-что проверю.
Мультик заинтриговал Мин настолько, что она осмелилась даже протянуть руку и коснуться экрана. Чун-Ча тем временем достала телефон, который ей передали, и проверила текстовые сообщения. Их было несколько, все на корейском. И все зашифрованные. Даже взломай кто-то шифр, текст остался бы для него бессмысленным, потому что был закодирован еще раз и код знали только Чун-Ча и отправитель. Для его расшифровки требовалась книга, тоже известная только им. Такие одноразовые коды было практически невозможно взломать, потому что без книги никто ничего бы не понял.
Используя свой экземпляр книги, она расшифровала сообщения. Теперь у них было свободное время.
Она поглядела на Мин, так и сидевшую перед телевизором:
– Мин, хочешь пойти погулять, а потом перекусить где-нибудь?
– А телевизор будет здесь, когда мы вернемся?
– Да.
Мин вскочила и натянула куртку.
Они прошли много кварталов, пока добрались до воды. На другом берегу бухты стояла статуя Свободы, и Мин спросила, что это такое. На этот раз Чун-Ча не смогла ответить. Она тоже не знала, что это.
Они поели в кафе. Мин все время разглядывала людей на улицах и в магазинах.
– У них рисунки на коже и какие-то железки на лицах, – сказала она, поглощая гамбургер с картошкой-фри. – Их так наказывают?
– Нет, я думаю, они делают это по своему желанию, – сказала Чун-Ча, посмотрев на людей с татуировками и пирсингом, которые привлекли внимание Мин.
Мин покачала головой. Теперь она не сводила глаз с группы девушек-азиаток, которые хихикали, тащили сумки с покупками и были одеты как типичные студентки колледжа. У них в руках были телефоны, и они бесконечно писали сообщения.
Мин негромко сказала:
– Они похожи на нас.
Чун-Ча посмотрела на девушек. Одна из них заметила Мин и помахала ей рукой.
Мин спешно отвела взгляд, и девушка рассмеялась.
Чун-Ча сказала:
– Они выглядят как мы. Но они на нас не похожи.
В ее голосе промелькнула зависть, но Мин была слишком увлечена, чтобы это заметить.
Мин медленно произнесла:
– Люди здесь много смеются. – Она подняла голову на Чун-Ча. – В Йодоке смеялись только охранники.
Помрачнев, она продолжила озираться по сторонам.
Глядя на девочку, Чун-Ча думала, что она как будто родилась в пещере, а теперь на машине времени перенеслась в настоящее, в город, представлявший собой самый большой в мире плавильный котел.
Где люди смеются.
Позднее они остановились на Вашингтон-сквер и понаблюдали за уличными артистами: там были мимы, и жонглеры, и фокусники, и акробаты на одноколесных велосипедах, и музыканты, и танцоры. Мин стояла, вцепившись в руку Чун-Ча, ошеломленная зрелищем. Когда человек, одетый как статуя, вдруг зашевелился и вытащил у нее из-за уха монетку, Мин вскрикнула, но не убежала. Человек протянул монетку ей, Мин взяла ее и улыбнулась. Он улыбнулся ей в ответ и смешно отсалютовал.