Какие странные воспоминания! Из каких лабиринтов его памяти выплыли они на свет? От вечерней прогулки по осеннему Харькову до крохотного курортного городка Приморское, от рисунка грифелем на доске до нынешнего портрета на ватмане. Кто был тот влюбленный в нее мальчишка, нарисовавший тогда ее портрет на доске? Не он ли спустя годы стал этим талантливым парижским художником? Очень даже возможно. Вполне все сходится. Он – русский. Они могли быть знакомы еще там, в России. Сюда, в Париж, устремились многие в поисках лучшей доли. Он и она – они приехали сюда в разное время. И нет никакого чуда, что встретились здесь, на Монмартре, потому что сюда стараются прийти даже те, кто оказался в Париже хотя бы на день.
Парень-художник не торопил Павла, он молча вопросительно смотрел на него, ждал.
– Вам знаком маленький крымский городок Приморское? – по какому-то внутреннему наитию спросил Кольцов. – Лето. Юная девушка живет у своей тети. И соседский мальчишка защищает ее от местных хулиганов.
– Достаточно. Да, это был я, – остановил он Павла и, улыбаясь, протянул ему руку. – Максим.
Какой-то мужчина подступил к Максиму, спросил, не сможет ли он нарисовать его портрет.
– Сегодня я занят, – ответил художник и предложил Кольцову. – Идемте куда-нибудь в укромное место, где можно было бы в тишине спокойно поговорить. Мне сейчас мало доводится говорить по-русски. Соскучился.
– А с Таней?
– И с Таней. Мы очень редко с ней видимся.
Он собрал свои нехитрые вещи в чемодан, закинул за плечи мольберт, штатив отдал Павлу. Пояснил:
– Здесь неподалеку есть хорошее кабаре. В эту пору там пока еще немного посетителей. Можно будет спокойно поговорить.
Кабаре называлось «Шустрый кролик». Оно было просторное, с двумя уютными залами. И почти пустое. Где-то в глубине соседнего зала звучала струнная музыка. Это управляющий кабаре папаша Фреде, за отсутствием посетителей, сам себя развлекал игрой на гитаре.
Они облюбовали столик у окна, откуда можно было наблюдать за сплошным потоком туристов, бредущих в гору по мостовой.
Максим на минуту отлучился, и вскоре пожилой гарсон принес им тарелку с различными бутербродами, блюдечко с орешками и бутылку «Божоле».
– О событиях, которые происходят там, в России, я узнаю только из газет. Во Францию попал еще до начала войны. У вас там ее называют, кажется, гражданской. Я бы назвал ее братоубийственной, – начал Максим, разливая вино. – Плавал на торговом судне, и однажды, когда узнал, что отца расстреляли, а мать вскоре умерла, я понял, что для меня Россия стала кладбищем. Кладбищем моих родителей. И вообще… огромным кладбищем. И тогда я в Марселе сошел на берег, уже второй год живу в Париже.
– Вы подданный Франции?
– С этим мне повезло. Французский паспорт я получил совсем недавно не без помощи добрых людей. Русским сейчас не очень охотно дают гражданство, – и, словно что-то вспомнив, он сказал: – Извините, я все о себе. Вас же, как я понимаю, интересует Таня? Вы давно ее знаете?
– Несколько лет.
– Вы, должно быть, служили с ее папой, Николаем Григорьевичем?
– Можно сказать и так, – уклонился Павел от прямого ответа. Он был напряжен. Контролировал себя на протяжении всего их разговора. Старался не дать о себе никаких сведений, которые так или иначе могли повредить ему и его товарищам.
– Так вот, о Щукиных. Они приехали сюда совсем недавно. С Таней мы встретились буквально дня через три или четыре после их приезда в Париж. Случайно. Знаете, Париж только оттуда, из России, кажется большим городом. На самом же деле он очень маленький. Каждый, кто впервые приезжает в Париж, стремится обязательно побывать на Монмартре. «Мулен Руж», «Мулен де ла Галет», базилика Сакре-Кёр. Да мало ли чем еще будоражит Монмартр воображение приезжих! И поскольку я работаю здесь постоянно… Впрочем, я не сразу ее узнал. Она очень изменилась, похорошела. Вы-то видели ее уже такой. Я же знал совсем девчонкой. Я бы даже сказал, эдаким сорванцом-мальчишкой. Там, в Приморском, она вместе с нами, ее сверстниками, лазала по чужим садам, метко стреляла из рогатки, гоняла голубей и, пожалуй, громче всех свистела с помощью четырех пальцев. Здесь же, в Париже, передо мной стояла юная дама, слегка надменная, слегка насмешливая. «Слушай, Максим, нарисуй мой портрет», – это были ее самые первые слова. А я оторопел и молча смотрел на прекрасную незнакомку. Кто она? Откуда знает мое имя? Я лихорадочно перебирал в памяти всех своих парижских знакомых. Знаете, есть такое свойство памяти, которое контролируется логикой. Память не извлечет из своих дальних закутков нужную вам картинку, если она находится вне пределов логики. Непонятно?
– Нет, почему же! Очень даже понятно, – сказал Павел. – По логике, вы пытаетесь вспомнить всех близких и дальних парижских знакомых, потому что они находятся в ближних закоулках памяти. Таня же находилась в лабиринтах вашей дальней памяти и связана с теперь далекой для вас Россией, с давно оставленным Приморском. И выглядит совсем не такой, какой вы ее запомнили. И тогда на помощь ближней памяти может прийти дальняя память. Не зря ведь бытует такое выражение: «освежить память».
– Да, да! Совершенно точно! Я с трудом и далеко не сразу вспомнил Таню. То есть воспоминание о той, давней Тане никак не хотело накладываться на нее сегодняшнюю. И тогда на помощь пришло «А помнишь?» – пытался сбивчиво объяснить Максим. – Мы вот так же пришли тогда в этот самый «Шустрый кролик». И даже, помнится, сидели за этим же столиком. И она рассказывала обо всем, чего я не знал. Рассказала о Гражданской войне в моих бывших краях, в Таврии, в Крыму, о бегстве из России, о пребывании в Стамбуле. Сейчас они обустраиваются здесь: сняли мансарду на рю Колизе, по-нашему, на улице Колизея. С недавних пор эту улицу стали называть «русским Парижем». Вероятнее всего потому, что здесь пока еще можно относительно дешево снять жилье. На ней в основном селятся сейчас русские.
– Вы бывали у Щукиных?
– Конечно. Я вначале немного помогал Тане оглядеться в Париже. У нее ведь здесь никого. Отец сразу же поступил на службу. Его пригласил к себе Маклаков.
– Кто это? Что-то не припоминаю.
– Ну, как же! – удивился Максим. – Разве вы не отметились в российском посольстве? Это на рю Гренель.
– Зачем? Я здесь проездом, – с долей легкомыслия в голосе ответил Павел и подумал, не слишком ли он расслабился. Не пытается ли Максим с помощью таких вроде бы ничего не значащих вопросов выяснить, кто же он? Но зачем ему это знать? Простое любопытство? Или нечто совсем иное?
– Василий Алексеевич Маклаков – российский посол. Николай Григорьевич, как сказал Тане папа, занял какую-то должность в консульстве. Он с утра до вечера на службе. Таня целыми днями одна, – вернулся к рассказу о Тане Максим. – Подругами пока не обзавелась, друзей тоже нет. Какое-то время возле нее вертелся какой-то щеголь с адъютантскими аксельбантами. Видел его как-то мельком. Но он порядочно как исчез.
– Не говорила Таня, кто он?
– Нет. Таня называла его какой-то кошечьей кличкой.
– Микки? – неожиданно для себя спросил Павел.
– Да. Кажется, так она его называла. Он приезжал сюда из Крыма, сопровождал какого-то генерала. Должно быть, уже уехали. А вы что же, знали этого кошачьего адъютанта?
Павел не ответил. Он уже просто не слышал вопроса.
Максим продолжил что-то рассказывать. Но Павел не вслушивался в его слова.
Микки Уваров в Париже. Был или еще здесь? Не хватало нос к носу с ним встретиться на какой-то из парижских улиц. Уж он-то не выпустил бы его из своих рук. Хотя, по правде сказать, ему не за что обижаться на Кольцова. Но почему он здесь в то время, когда на подступах к Крыму идут жестокие бои? По делу или по велению сердца?
Еще тогда, в Харькове, Павел замечал, что Микки как-то по-особому смотрит на Таню. Но открыто почти ничем не проявлял своих чувств к ней. И Павел решил, что все это ему просто показалось. Значит, он тогда ошибался. И вот теперь, пребывая в должности старшего адъютанта при Врангеле, Микки может всегда найти вескую причину и возможность для поездки в Париж. Надо думать, так и случилось. Формально он приехал сюда по делу, на самом же деле: к ней, к Тане.
Впрочем, чему тут удивляться? По тому же свойству памяти, о котором они только что говорили с Максимом, он, Павел, остался где-то там, за семью лесами, за тремя морями. Так, кажется, в сказке? Их с Таней разделили не только леса и моря, их разделили два мира, которые уже никогда не смогут сойтись. А жизнь продолжается. И ничего удивительного, если катастрофическое крушение всего уклада ее жизни постепенно вытеснило из сердца даже сами воспоминания о нем. Он был в другом измерении, жил на другой планете. А Микки? Он всегда был где-то рядом, поддерживал, помогал, утешал. Родовитый, богатый, красивый юноша, первый адъютант Главнокомандующего вооруженными силами юга России Петра Николаевича Врангеля. Чем он не пара для Тани?
И Павел сам себе поклялся: все! Точка! Он больше никогда и ничем не станет напоминать Тане о себе. Пусть будет счастлива. Он вряд ли еще когда-нибудь вновь окажется в Париже и, стало быть, никогда больше не потревожит ее память.
Хотя… в этой его клятве не было каменной твердости. Ему, конечно же, хотелось встретиться с ней, посмотреть в ее серые, с легкой поволокой, глаза и тихо сказать: «Как я мечтал снова встретиться с тобой». Но твердо знал, что это его желание несбыточно. Он просто не имеет права даже на самую короткую встречу с ней.
Время перевалило за полдень. Надо было прощаться с Максимом и уходить. И вообще, решил он, надо меньше болтаться по улицам Парижа. Здесь уже стало много тех, встреча с которыми не сулила ему ничего хорошего. Уж очень он расслабился, глядя на сытую и беззаботную жизнь парижан. Только сейчас он понял, что все это время ходил по лезвию ножа.
Поднявшись из-за стола, Максим с упреком сказал Павлу:
– А ведь мы так и не познакомились. Вы ничего не рассказали о себе, даже не назвали мне свое имя. Раз уж вы так хорошо знаете Таню, были посвящены во многие подробности ее жизни, она наверняка поинтересуется, кто же вы?