Вскоре поезд тронулся. В теплушке стало тепло и уютно. И даже весело.
Глава восьмая
В Кременчуге теплушку загнали в какой-то тупик, и паровоз тут же скрылся. Они оказались среди пассажирских и товарных вагонов, теплушек, платформ, груженных и пустых – и все они ожидали своей очереди, чтобы отправиться в путь.
Кольцов нервничал. Он предполагал, что в Буртах их уже наверняка ожидают чоновцы. А время утекает, как вода в Днепре. И может так случиться, что они не сумеют опередить Первую конную, и на нее внезапно обрушится врангелевская засада. Этого никак нельзя было допустить.
Кольцов бросился к начальнику станции. Он заготовил для него гневную речь о беспорядках на вверенной ему станции, граничащих с саботажем, решил припугнуть его законами военного времени и своими документами комиссара-чекиста, а, возможно, даже постучать револьвером по столу. Он знал: иногда в трудные минуты это помогало.
Но ссориться с начальником станции не пришлось. Едва Кольцов заговорил о прибытии из Харькова его спецотряда, как тот, порывшись среди кипы бумаг, хаотично наваленных на столе, радостно спросил:
– Товарищ Кольцов?
– Да, я – Кольцов. А вы, как я понимаю, начальник станции?
– Что, не похож? Я тоже этому удивляюсь, – пожал плечами человек, показавшийся Кольцову несколько странным. – Маргулис! Будем знакомы! И, пожалуйста, больше ничего мне не говорите. Я обо всем предупрежден, все знаю и все предпринимаю.
Маргулис и в самом деле был полной противоположностью тем начальникам больших узловых станций, с которыми Кольцову доводилось встречаться. Те были молодые, высокие, подтянутые, громкоголосые и решительные. Изо всех, кто оказывался причастным к железнодорожному транспорту, война отбирала на эту хлопотную должность только таких. Это был естественный отбор. Иные на этой должности долго не выдерживали.
Маргулис же был очень не молод, с лысой яйцеобразной головой, и весь его вид был какой-то неубедительный, застенчивый, домашний. Особенно Кольцова удивили его толстые бифокальные очки и жилетка. Эдакий провинциальный портной, которого крутая волна революции и Гражданской войны подняла на эту высокую должность.
– Что вы предпринимаете? – спросил Кольцов и пояснил: – Я тороплюсь, у меня совершенно нет времени.
– А у кого, скажите, в наше время есть время? Я только на чтение ваших телеграмм потратил уйму времени. Вы, конечно, не обижайтесь. Их слали мне не вы. Но только подумать! Всего одна теплушка, а шуму столько, будто целый воинский эшелон, – разглядывая Кольцова сквозь свои толстые очки, говорил Маргулис. – Четыре телеграммы из Харькова, семь звонков из Буртов. Если вы такой большой начальник, зачем же столько шуму? Тихонько надо, чтобы никто ничего не подумал. Сейчас многие взяли манеру носить наганы и даже стрелять из них. Вы меня понимаете?
– Вы – одессит? – неожиданно спросил Кольцов.
– И что из того? Кто это теперь ценит?
– Что – «это»?
– Это – порядочность, скромность, обязательность. Да-да! Если я пообещал, что вы скоро будете в Буртах, так уже не надо сомневаться. Несмотря на полное отсутствие паровозов. Но скажите, зачем четыре телеграммы, если достаточно и одной. Или вы уже так разбогатели, что у вас некуда девать деньги? Я вам так скажу, если вы не станете считать деньги, вылетите в трубу.
– Кто это – «вы»?
– А это уж понимайте, как хотите, – уклонился от прямого ответа Маргулис. – Я тоже когда-то, в молодости, немножко побыл Ротшильдом. Маленьким Ротшильдом. Очень недолго. Деньги имеют обыкновение быстро исчезать. Потом я стал портным. И понял, что их надо уметь не только зарабатывать, но и с умом тратить. Кстати, я не из Одессы. Я из Жмеринки. Поверьте мне, там тоже есть порядочные люди.
– И все же уточните: когда мы отправимся?
– Даже раньше, чем вы думаете! Как только забункеруется паровоз, так сразу же. Зачем мне врать? Идите к себе и не нервничайте. Нервничать за вас буду я.
Кольцов вернулся к теплушке. Еще не успел подняться по лесенке наверх, как увидел… увидел того бандитского коновода, мальчишку, который мечтал добраться до Крыма, где круглый год лето.
– Здравствуйте! – радостно поздоровался парнишка. – Вас сразу же отцепили и куда-то угнали. Насилу нашел.
– А мне сказали, что ты убежал, – удивленно сказал Кольцов.
– Никуда я не убегал. Там на платформе сено было, я зарылся в него и заснул.
– Замерз?
– Не, в сене тепло. И пахнет, – отмахнулся мальчишка. – Я что хотел у вас спросить.
– Спрашивай.
– Может, возьмете меня до себя, в красну армию? – он поднял на Кольцова глаза, полные надежды. – Я и на конях могу, и что другое, если надо будет. От Кныша я все равно бы убежал. Сперва я всех их боялся. А потом…
– Потом понравилось. Теплая одёжка, хлеб, сало. Так? Нет?
– Не в этом дело.
– А в чем же?
– Не знаю. Не понравились они мне – и все.
Кольцову мальчишка пришелся по душе. Вел себя с достоинством. Не врал, не выкручивался, не пытался понравиться. Говорил, что думал. Но взять его к себе он не мог. Впереди у них была неизвестность и, не исключено, жестокие бои. Но и не протянуть ему руку помощи он не мог. Отказаться от него, оставить его здесь – и он самостоятельно отправится на поиски загадочной земли Крым, «где всегда лето», и вполне может сгинуть в этой военной кутерьме.
Встретились бы они в Харькове, разговор был бы совсем иным. В тот же день он оказался бы в Основе, под крылом заботливого Павла Заболотного. Но что он может сделать сейчас?
– Знаешь, парень, взять тебя с собой я не могу, – сказал Кольцов и заметил, как поникли плечи мальчишки. – Ты только погоди расстраиваться. Я думаю.
Парнишка поднял на него совсем не детские глаза. Молчал. Напряженно ждал, что ему скажет этот красноармейский командир.
– У меня, понимаешь, тут небольшая работа. Всего на несколько дней, – попытался объяснить ему Кольцов свой отказ. – Потом я вернусь в Харьков. И был бы рад там с тобой встретиться.
– Я буду ждать вас в Харькове, – согласился мальчишка. – Только Харьков большой, я там уже был, – и предложил: – Может, на вокзале?
– Сейчас решим. – Еще не до конца понимая, как все это организовать, Кольцов спросил: – Как тебя звать?
– Вам как? Как пацаны меня звали? Или как мамка с папкой?
– Лучше, конечно, как мамка с папкой. И фамилию заодно назови.
– Вадимом зовут. Мамка Вадиком звала, папка – Вадом. А фамилия у нас была Сергачевы.
– Почему же – «была»? Куда ж она могла деться, если ты есть, – сказал Кольцов. – А меня Павлом Андреевичем будешь звать.
– Так вы мне тоже свою фамилию скажите, – попросил Вадим. – А то мало ли чего. Павлов Андреевичей много. А вы-то один.
– Правильно рассуждаешь! – согласился Павел. – Кольцов моя фамилия, – и они пожали друг другу руки.
Мимо них, обдав паром, проплыл по своим делам паровоз. Кольцов проводил его задумчивым взглядом и решительно сказал:
– Так! Идем, Вадим Сергачев, со мной. Попытаемся решить, как тебе до моего возвращения жить.
– А что такого! – удивился мальчишка. – Отсюда в Харьков каждый день товарняки ходят.
– Туда и «пассажиры» ходят, – сказал Кольцов. – Я чего боюсь? Чтоб не напоролся ты на своих прежних «благодетелей» Кныша или Петухова. Я не очень уверен, что после нашей встречи они откажутся от своего бандитского промысла. И тебя они теперь уже живым от себя не отпустят.
– Что же делать? – озадаченно спросил Вадим. Несмотря на свою детскую храбрость, он понимал, что угроза, о которой говорит Кольцов, вовсе не шуточная.
– Решим, – довольно бодро сказал Кольцов, вновь направляясь к начальнику станции. Судя по его целеустремленной походке, решение у него уже созрело.
Едва они вошли в кабинет к Маргулису, как тот всплеснул руками:
– Что еще? Почему вы еще здесь? Паровоз уже давно ушел за вашей теплушкой. Вероятно, вы…
– Посмотрите внимательно на этого мальчика, – перебив Маргулиса, сказал Кольцов.
– Очень милый юноша. Полагаю, это ваш сын. И не пытайтесь отказываться! Как две капли!
– Пока еще не сын. Но это не важно, – улыбнулся Кольцов. – Я попрошу вас о личном одолжении. Отправьте его в Харьков. Лучше в воинском эшелоне или же в охраняемом поезде.
– Считайте, что он уже в Харькове.
– Спасибо. И если можно, чистый листок бумаги.
– Это значительно труднее. Но я постараюсь.
Маргулис стал переворачивать лежащие на столе направления, путевые листы, квитанции, спецификации, накладные. Какие-то из них бегло просматривал и откладывал в сторону. Одну, пожелтевшую от солнца, протянул Кольцову.
– Это уже ненужный маршрутный лист. Но одна сторона, я полагаю, пригодная для письма.
– Вы – Плюшкин! – весело упрекнул Маргулиса Кольцов.
– Ну и что? Я не считаю это оскорблением. Вот – вы! Носите при себе сумку для бумаг, а бумагу просите у меня. Я – Плюшкин, а вы нищий. Не знаю, что хуже.
– Хорошо! Ничья! – Кольцов взял на столе у Маргулиса ручку, обмакнул в чернила и в самом верху листка вывел: «Тов. Гольдману И.А.»…
Глава девятая
В Буртах они быстро разгрузились. Легко спустили на насыпь лошадей, привязали их к станционному забору. Вынесли из теплушки все, до последнего клочка, сено, раздали его животным.
Паровоз вместе с теплушкой, коротко свистнув на прощанье, тут же покатил обратно в Кременчуг.
Кириллов обошел вокзал, похожий на сельскую хату, с той только разницей, что его крыша была покрыта черепицей, а не камышом или дранкой. Вышел на упирающуюся в вокзал безлюдную улочку, огляделся. Нигде – никого. Лишь одинокий мужик стоял неподалеку, опираясь о забор, и внимательно наблюдал за его передвижениями.
– Во дела! – вернувшись из своей экскурсии, сказал он Кольцову. – Может, чего напутали? Это Бурты?
– Бурты.
– А что, если они нас в Крюкове ждут? Это первая станция после Кременчуга. Сразу же за Днепром.
– Давайте не будем раньше времени вдаваться в панику, – спокойно сказал Кольцов. – Они тоже нас ищут. Объявятся.