Он почувствовал, как в него ударили пули, но еще прежде, чем он упал, раздался оглушительный взрыв бомбы. Что-то с безжалостной силой ударило ему в затылок.
04.43, восточное стандартное время.
Выстрелы встревожили Риву, и он протянул руку к рации:
– Копасетик?
Когда ответа не последовало, он выключил огни и рванулся к выезду из улицы.
Навстречу ему летели две машины. Увидев его, они затормозили и боком развернулись посреди дороги, перегородив выезд. Рива крутанул руль и вдавил в пол педаль, направив «додж» в боковой переулок, за которым открывался выход на просторный бульвар. Но передние фары машин слепили ему глаза, он почти не видел, куда едет.
Он услышал, как рванула бомба. Что-то ударило в лобовое стекло возле его лица. Колеса подскочили на бордюре, машину занесло на мокром снегу, задние шины пронзительно взвизгнули. Он попытался выправить руль и врезался в один из автомобилей.
Он перекинулся через спинку сиденья и нырнул к задней двери, выхватывая пистолет с глушителем. Но его глаза были все еще ослеплены фарами, и он не видел целей; а потом из-за бьющего в лицо света в него полетели пули.
05.10, восточное стандартное время.
Четыре машины Секретной службы и несколько пар мотоциклистов образовали вокруг лимузина сопроводительный эскорт. Спикер нижней палаты Милтон Люк и его супруга, окруженные плотным кольцом охраны, прошли от двери своих апартаментов к лифту, спустились в холл, миновали входные двери и проследовали через тротуар к ждавшему их лимузину. Муж и жена, оба измученные, полусонные и кое-как одетые, влезли на заднее сиденье. Несколько человек вынесли из здания сумки с необходимой им одеждой; остальной багаж пришлют потом.
Сирены взвыли, и лимузин покатил по Висконсин-авеню.
Работающий двигатель послал в выхлопную трубу горячую струю отработанных газов, и ее тепло включило детонатор магнитной бомбы.
Взрыв пробил топливный бак.
Задняя часть лимузина разлетелась на куски вместе с сидевшими в ней пассажирами. Взрыв был слышен на расстоянии тридцати кварталов.
08.40, восточное стандартное время.
Из-за стоявшего в зале шума Саттертуэйт почти не слышал президента. Он вышел в коридор, уединился в конференц-зале и снял трубку:
– Да, господин президент.
Даже здесь голос президента был едва различим сквозь грохот гусениц, стрекот вертолетов и вой сирен, которые доносились из-за мерзлого окна. Армия прокладывала себе путь через Вашингтон.
– Билл, я хочу, чтобы вы как можно скорее явились ко мне.
– Слушаю, сэр.
– Уэнди Холландер создает нам проблемы.
– Жаль, что это не единственная наша проблема.
– Не разделяю вашего мнения, – ответил Брюстер голосом, в котором слышалась ярость. – Я предпочел бы любую другую, только не Уэнди Холландера.
– Поясните вашу мысль, сэр.
– Подумайте и поймете сами. Он разбил свой лагерь в гостиной Линкольна. Я хочу, чтобы вы пришли и убрали его отсюда хотя бы на несколько часов, пока я не смогу сосредоточиться.
– Каким образом?
– Мне на это наплевать. Поставьте его командовать батальоном десантников – ему это понравится. – Президент не пытался скрыть, что он не в духе.
Помолчав, Саттертуэйт сказал:
– Вы хотите ввести все эти войска в город, сэр?
– Да.
– Мне кажется, в этом нет необходимости.
– Значит, вы ошибаетесь, – отрезал Брюстер.
– ФБР взяла их всех. У них никого не осталось, и нам это известно.
– Я уже слышал это раньше. Но мы не можем знать наверняка. И мы должны показать свою силу.
– Да, сэр. Но мы должны держать эту силу под контролем.
– Лучше подумайте о том, как держать под контролем этих сумасшедших, Билл.
И президент повесил трубку.
Сеть еще не была наброшена, облава еще не началась, но на этот раз уже ничто не могло ее остановить. Милтон Люк, представители Джетро и Вуд и их жены были мертвы.
Саттертуэйт прислушался к вою сирен и лязгу гусениц танков, двигавшихся по улицам, потом подошел к окну и увидел, как по Пенсильвания-авеню ползет бронированный лимузин в окружении нескольких джипов, в которых стояли солдаты с винтовками и автоматами, направив их на тротуары и окна зданий. Вид у солдат был такой, словно они готовы были стрелять по любой движущейся цели.
Он не знал, кто сидит в салоне лимузина. Это мог быть кто угодно – любой из тех, кто въезжал сейчас в город, точно колониальный чиновник в охваченную восстанием провинцию.
Город не был осажден, но чувствовал себя так, словно его осадили, так что в конечном счете разница была невелика. Армия вела себя раздраженно, как лабораторная крыса, которую пустили в лабиринт без выхода. Глупое положение: вооружены до зубов, а стрелять не в кого.
Саттертуэйт почувствовал тоску. Он отвернулся от окна, и тут заревела новая сирена; звук был не громче остальных, но вызвал у него непроизвольную судорогу, как если бы кто-нибудь провел гвоздем по стеклу. Он вышел в коридор и вернулся в зал, где нашел Клайда Шэнкленда.
Саттертуэйт прокричал ему сквозь шум:
– Я должен ехать в Белый дом. У вас есть что-нибудь для меня?
Директор ФБР разговаривал по телефону:
– Скажи ему, чтобы подождал. Переложи это на Холда.
Он положил трубку на рычаг и взглянул на Саттертуэйта.
В левой руке Шэнкленд держал карандаш и постукивал им по столу с такой силой, как будто хотел пробить в нем дырку.
– Мы проследили Рауля Риву до гостиницы «Каир». Разумеется, он записался под другим именем. Но это наверняка был он. За последние дни у него было только двое посетителей – два парня приходили к нему несколько раз.
– Те самые, которые были с ним этой ночью?
– Да. Харрисон и тот, которого убили, Каванах.
– Так же говорит и Харрисон, верно?
– Я ни на йоту не верю этому сукиному сыну.
– Но все подтверждает его показания. Разве не так? – Он произнес это довольно резким тоном, однако Шэнкленд только пожал плечами. Саттертуэйт раздраженно продолжал: – Надеюсь, вы не собираетесь обращать внимание на слухи? Вы должны быть осведомлены лучше, чем другие.
– На какие слухи?
– О всемирном заговоре.
Шэнкленд возразил своим монотонным гнусавым голосом:
– Мистер Саттертуэйт, раньше мы уже думали, что захватили всех, и, как видите, ошиблись.
– Значит, вы тоже считаете, что мы со всех сторон окружены врагами?
– Я только повторяю то, что час назад сказал в Совете безопасности: пока у нас не будет твердой и надежной информации, подтверждающей слова Харрисона, мне придется настаивать на применении самых суровых мер.
Шэнкленд говорил в своей манере. Он был истинным питомцем Гувера.
Саттертуэйт спросил:
– Что еще вы хотите передать президенту?
– У них осталось еще три бомбы – не взорванных, на заднем сиденье «шевроле».
– Вам известно, для кого они предназначались?
– Харрисон говорит, что у них не было жесткого плана. Они собирались убить тех, кто окажется доступен, – восемь или девять высокопоставленных лиц на окраине Вашингтона.
– Харрисон выживет? – спросил Саттертуэйт.
– Не выжил бы, если бы это зависело от меня.
– Черт возьми, но он нужен нам живым. Если он умрет, нам не за что будет зацепиться.
– А кто станет его слушать? Если ему удастся выкарабкаться, нам придется позаботиться о том, чтобы его не линчевали. Лучше уж ему сдохнуть прямо сейчас.
– Но он хочет говорить.
– Говорить? Скорее, хвастаться. Он знает, что у него нет ни единого шанса выкрутиться; он покойник, это только вопрос времени. Наверно, он думает, что чем больше будет сотрудничать с нами, тем дольше проживет. Или хочет всем показать, какие они были молодцы и умницы. Может быть, он мечтает вписать свое имя в историю.
– Я хотел бы все-таки услышать, какие у него шансы.
– Думаю, в конце концов они его заштопают. У него в кишках застряла пара пуль 38-го калибра.
Пока Саттертуэйт шел к выходу, в нем нарастала тревога. Если слухи смогли пробраться в эту комнату, они проникнут всюду. Твердых фактов не хватало, происходившие события превосходили понимание среднего обывателя, и ничто не пугало людей больше, чем загадочная угроза, непосредственно касавшаяся их жизней.
Слухи утверждали, что существует целое международное движение, целью которого является свержение американского правительства. За ним видели руку Кубы, Пекина и Москвы; его создание приписывали злому гению – Кастро, Чжоу Эньлаю или Косыгину; его вдохновляли или возглавляли коммунисты. Короче говоря, объявлялось, что началась третья мировая война.
– Сколько времени он еще собирается мариновать меня здесь, словно какого-то рассыльного? – Уэнделл Холландер обрушил на Саттертуэйта все свое раздражение и гнев.
У Саттертуэйта непроизвольно раздулись ноздри.
– Президент занят важными проблемами, сенатор. Я думаю, вы сами должны это понимать.
– Его проблемы, – рявкнул Холландер, – продлятся, по моим подсчетам, еще семьдесят пять часов. Мне же придется заниматься ими четыре года. – Его брови хмуро сошлись на переносице. – Если, конечно, наша страна сможет столько протянуть.
Даже когда Холландер пытался говорить приглушенным голосом, он жутко орал – у него было плохо со слухом.
«И если ты сам сможешь столько протянуть». В последние десять лет у Холландера был согбенный и слезящийся вид постоянного пациента клиники. Но, как и большинство больных людей, он уделял своему здоровью огромное внимание, поэтому не было ничего необыкновенного в том, если бы он протянул лет до девяноста. В таком случае в запасе у него оставалось еще тринадцать лет.
– При всем моем уважении, – громыхал Холландер, – я настаиваю на том, чтобы вы отправились к этому трусливому сукиному сыну и напомнили ему, что я жду его в этой комнате!
От ярости его лицо налилось кровью.
– Сенатор, президент встретится с вами, как только сможет.
Негодование Холландера достигло пика. Несколько мгновений он собирался с силами, с трудом переводя дыхание. Саттертуэйт воспользовался моментом, чтобы быстро вставить успокаивающую фразу: