Превращение Фрейда в идола дополняет эту картину квазиполитического характера движения. Я кратко указал здесь на идолопоклонство Джойса, отрицающего и стремление Фрейда к общественному признанию, и его авторитаризм, да и вообще всякие человеческие слабости. Другим хорошо известным симптомом того же комплекса является привычка ортодоксальных фрейдистов начинать, завершать и насыщать свои научные писания замечаниями о том, "что уже отмечено Фрейдом", даже если в данной работе нет и малейшей нужды в частом цитировании.
Я старался показать, как замышлялся и как развивался психоанализ, ставший квазирелигиозным движением, основывающимся на психологической теории и реализующимся в психотерапии. Само по себе это совершенно оправданно. Критика на этих страницах была направлена против ошибок и ограниченности на пути развития психоанализа. Он страдает в первую очередь как раз от того порока, от которого намерен исцелять, — от подавления. Ни Фрейд, ни его последователи не признавались (ни другим, ни самим себе) в том, что цели у них выходили за пределы научных и терапевтических достижений. Они подавляли свои амбиции завоевателей мира, мессианский идеал спасения, а потому пришли ко всем двусмысленностям и нечестностям, связанным с такого рода подавлением. Вторым пороком движения был его авторитарный и фанатичный характер, воспрепятствовавший плодотворному развитию теории человека и приведший к укреплению позиций бюрократии, унаследовавшей мантию Фрейда, но лишенную и его творческого настроя, и радикализма его первоначальных концепций.
Но еще важнее содержание идей. Конечно, великое открытие Фрейдом нового измерения человеческой реальности, бессознательного, остается одним элементом движения, нацеленного на реформы. Но само это открытие увязло в трясине. Оно применялось к одному, ограниченному сектору реальности, к либидоиозным стремлениям и их подавлению, но в малой мере или вовсе не применялось к более широкой реальности человеческого существования, к социальным и политическим явлениям. Большинство психоаналитиков — это относится и к Фрейду — слепы по отношению к реалиям человеческого существования и к бес сознательным социальным феноменам так же, как и любые другие представители их социального класса. В известном смысле они даже более слепы, поскольку веруют, будто нашли единственный ответ на вопросы жизни в формуле подавления либидо. Но нельзя видеть ясно в одних областях человеческой действительности и оставаться слепцом в других. Это верно в особенности потому, что весь феномен подавления — социальное явление. Индивид любого данного общества подавляет осознание тех чувств и фантазий, которые несовместимы с образцами мышления его общества. Силой, вызывающей это подавление, является страх изоляции, страх сделаться изгоем из‑за тех мыслей и чувств, которые с ним никто не разделяет. (Крайним случаем страха полной изоляции является не что иное, как страх безумия.) С учетом этого императивом для психоаналитика должен был бы стать выход за пределы образцов мышления своего общества, критический взгляд на них, понимание реалий, производящих эти образцы. Понимание индивидуального бессознательного предполагает и требует критического анализа общества. Тот самый факт, что фрейдовский психоанализ едва ли выходил даже за пределы либерально — буржуазного взгляда на общество, составляет одну из причин его узости и, в конце концов, стагнации в области исследований индивидуального бессознательного. (Имеется странная связь, пусть случайная и негативная, между ортодоксальным психоанализом и ортодоксальным марксизмом: фрейдисты видят индивидуальное бессознательное и слепы по отношению к социальному бессознательному ортодоксы — марксисты, наоборот, остро чувствуют наличие бессознательных факторов в социальном по ведении, но они совершенно не видят их, когда речь идет о мотивации индивидуального поведения. Это ведет к вырождению теории и практики марксизма, точно так же как противоположный феномен ведет к упадку психоаналитическую теорию и терапию. Такой результат неудивителен. Говорим ли мы об изучении индивида или общества, всегда речь идет о человеческих существах, а это значит, что мы имеем дело с их бессознательными мотивами; человек — индивид неотделим от человека — участника социальной жизни, и если их разделить, то нельзя понять ни то ни другое.)
Какую же роль играл психоанализ Фрейда с начала нашего века?
Прежде всего следует заметить, что в первое время, с 1900 по 1920–е годы, психоанализ был куда радикальнее, чем потом, когда он обрел огромную популярность. Для буржуа викторианской эпохи утверждения Фрейда о детской сексуальности, патологических результатах сексуального подавления и т. п. было покушением на табу, и требовалось мужество и независимость характера, чтобы эти табу нарушать. Но тридцать лет спустя, после того как 20–е годы принесли волну сексуального либертинизма и произошел массовый отказ от викторианских стандартов, те же самые теории уже никого не шокировали и никому не бросали вызов. Так психоаналитическая теория была широко принята во всех тех сек торах общества, где испытывали отвращение к истинному радикализму (то есть "доходящему до корней"), но все же были склонны покритиковать консервативные нравы XIX в. и уйти от них. В этих кругах, иначе говоря, среди либералов, психоанализ выразил желанную половинчатость, колебание между радикальным гуманизмом и викторианским консерватизмом. Психоанализ стал суррогатом удовлетворения глубоко заложенного стремления человека к обретению смысла жизни, к подлинному соприкосновению с реальностью, избавлению от искажений и проекций, набрасывающих покрывало на реальность и на нас самих. Психоанализ стал суррогатом религии для городской буржуазии, которая не желала предпринимать более радикальных усилий. Здесь, в движении, они нашли все им необходимое — догмат, ритуал, вождя, иерархию, чувство, что истина у тебя в кармане и ты сам стоишь выше того, кто не про шел инициации. И все это без особых усилий, без глубокого понимания проблем человеческого существования, без критического видения собственного общества и того, как оно калечит человека, и при этом не будучи вынужденным менять собственный характер в том, что затрагивает не что существенное, — а именно, избавляться от жадности, злобы, глупости. Все, на что они решились, — отказ от некоторых либидоиозных фиксации и их перенос, и если это иной раз и имело значение, то уж никак не вело к тем характерологическим переменам, что необходимы для полного соприкосновения с реальностью. Из передовой и смелой идеи психоанализ превратился в безопасное кредо для тех перепуганных и изолированных представителей среднего класса, которые не нашли себе царства небесного в той или иной традиционной религии или социальном движении своего времени. Упадок либерализма находит свое выражение и в упадке психоанализа.
Часто говорилось, будто перемены в сексуальны. нравах, произошедшие после первой миро вой войны, сами по себе были результатом роста популярности психоаналитических доктрин. Я считаю такое предположение целиком ошибочным. Нет нужды вспоминать о том, что Фрейд никогда не был глашатаем сексуального либертинизма. Наоборот, он был, как я пытался показать это выше, человеком, чьим идеалом был контроль разума над страстями и который, включая и его личное отношение к сексу, жил согласно идеалам викторианских нравов. Он был реформатором либералом, пока критиковал викторианскую сексуальную мораль за ее избыточную суровость, при водящую иной раз к неврозу но это нечто совсем иное, нежели возвещенная 20–ми годами сексуальная свобода У этих новых нравов было много различных корней, важнейший из которых — развившаяся в последние десятилетия установка современного капитализма на всевозрастающее потребительство. В то время как главным принципом буржуа XIX в. было накопительство, средний класс XX в. подчиняется принципу непосредственного удовлетворения в потреблении, принимая правила потребления и не откладывая исполнение любого желания долее, чем это абсолютно необходимо. Эта установка относится как к потреблению товаров, так и к удовлетворению сексуальны. потребностей. В обществе, строящемся на основе максимального и непосредственного удовлетворения всех потребностей, не проводится больших различий между сферами этих потребностей. Психоаналитические теории были скорее не причиной такого развития, а удобной рационализацией этого процесса, пока речь идет о нуждах сексуальных. Если подавление влечений и фрустрация могут быть причиной невроза, то следует всеми средствами избегать фрустрации — а именно это проповедуют все те, кто занят рекламой. Этой страсти к потребительству и обязан своей популярностью психоанализ — как провозвестник сексуальной свободы, а вовсе не потому, что он был причиной новой сексуальной морали.
Если считать целью движения помощь человеку в разумном контроле над иррациональными страстями, то злоупотребления психоанализом свидетельствуют о трагическом крушении надежд Фрейда. Хотя либертинизм 20–х годов впоследствии уступил место более консервативным нравам, развитие сексуальной морали, как это мог заметить Фрейд на протяжении своей жизни, вовсе не вело к тому, что он предсказывал как желаемый эффект данного процесса. Но еще трагичнее тот факт, что разум, это божество XIX в., торжеству дела которого были посвящены все усилия психоанализа, проиграл великое сражение между 1914 и 1939 гг. Первая мировая война, победа нацизма и сталинизма, начало второй мировой войны — вот этапы отступления разума и душевного здоровья. Фрейд, горделивый вождь движения, видевшего свою цель в установлении мира разума, оказался свидетелем всевозрастающего социального безумия.
Он был последним великим представителем рационализма, и трагична судьба, завершавшая его дни в то время, когда рационализм был побежден самыми иррациональными силами, какие только знавал Запад со времен "охоты за ведьмами". Однако, хотя лишь история может вынести окончательный приговор, я убежден, что трагедия Фрей да, уходившего из жизни во время безумия гитлеризма и стал