Ракитин АндрейМИССОТЕЛЬСКИЙ РОМАНС
— Корабль! Корабль!
Босые пятки простучали по мрамору, с нее потянули одеяло. Тело в шелковой рубашке, разогревшись под мехом, ощутило прохладное дуновение утреннего ветра. Ливия Харт успела поймать угол одеяла и неохотно открыла глаза. Микела, тринадцатилетняя дочка привратника, нетерпеливо приплясывая, тянула одеяло к себе. Ее смуглое личико разгорелось, темно-каштановые локоны, едва подхваченные лентой, болтались над плечами, парчовая юбка стояла колоколом, похоже, она едва успела одеться. Но глаза ее сияли.
— Не понимаю, как ты можешь спать! Корабль!
Если девочка не выдумывает, это действительно событие. В их уединенной бухте, спрятанной среди скал, могла укрыться разве что пинасса контрабандистов да болтались рыбачьи баркасы. Кто же мог приехать сегодня?
— Перестаньте баловаться! — сказала Ливия холодно. — И отвернитесь. Мне нужно одеться.
Шнуровка не хотела покоряться, руки вздрагивали. Ливия с удивлением поняла, что волнуется. Нет, сегодня странный день.
— Все?!
— Все. Не кричите.
Но Микела уже тащила ее к окну.
Острая створка колыхнулась, разбрызгивая солнце синими, желтыми и простыми стеклами. Из окна видны были горы, окружающие замок, стоящий в долине, лужайка под окном с ровно подстриженной травой и розалиями на клумбах; среди гор, заросших пиниями и можжевельником, виднелся глубоко внизу осколок моря. Пустынный, он блестел, как зеркало, и Ливия неловко зажмурившись, хлопнула створкой и опустила драпировку. Микела же тянула ее за руку:
— Пошли в башню, ну пошли!
Дверь негромко стукнула, вошла горничная-таргонка:
— Ваше молоко, госпожа.
Ливия Харт взяла с подноса высокий бокал.
— Как ты можешь это пить! — всплеснула руками Микела. — Оно же с пенками.
Ливия надкусил жареную булочку с джемом.
— Вы еще не завтракали? Молоко для девочки!
Микела затопала ногами:
— Я не буду это пить!
Ливия поморщилась.
— Хорошо. Обуйтесь. В саду сыро.
Башня заброшенного маяка горовала над долиной. С одной стороны с нее был виден сверкающий зеленью на солнце снег трезубца Миссоты, а с другой — чаша моря, темная под скальной стеной, с зелеными отражениями, а дальше сверкающая до рези в глазах. Берег был неровный, изрезанный бухтами с голубой неподвижной водой, на песчаных пляжах сохли бурые водоросли и клочья пены, над скалами реяли чайки. В бухте, среди игрушечных сверху лодок, стоял на якоре неизвестный корабль; тонкие палочки рангоута, такелажная сеть — он сам был как игрушка, брошенная в синюю чашу, как головное украшение сияющей девы Динналь, и невозможно было представить, что вблизи он огромен.
— Поехали вниз! Ну поехали! — Микела заглянула в лицо Ливии страстными глазами.
— У меня дела.
Ливия услышала, как гремит за спиной чугунная лестница.
Сама она спускалась медленно и осторожно, Подбирая подол и крепко держась за остатки перил. И сойдя во двор, увидела, как сумасшедшая девчонка, боком сидя на рыжей лошади, уносится вниз по крутой горной дороге.
Ливия Харт была в библиотеке — огромной и высокой зале с шкафами вдоль трех стен и с бесчисленными готическими окнами на четвертой, через которые врывался солнечный свет. Он столбами падал на фолианты в тисненой коже, золотые обрезы, медь и бронзу застежек, в лучах плясали мириады пылинок. Пол, бесконечный, как поле битвы, выложенный белыми и черными мраморными прямоугольниками, был натерт до блеска, нижние шкафы и канделябры отражались в нем. Ливия только что вытащила и распахнула на консоли тяжелый том Монума, древнего мыслителя Ресорма, когда за спиной послышались шаги. Ливия вздрогнула, будто ее застали на чем-то недозволенном. От дальних дверей походил дон Бертальд аламеда, смотритель замка, в белом упланде до пят, с золотой цепью, тяжко шаркающий разбитыми подагрой ногами. Ливия и дон аламеда приветствовали друг друга. Ливия ждала, слегка расставив руки, что он скажет. Смотритель оглядел задумчиво и доброжелательно ее затянутую в черное, слегка мешковатое платье, фигуру, строго зачесанные назад волосы.
— Ты знаешь, что сегодня был корабль.
Ливия кивнула.
— На нем прибыл один человек. Ты будешь с ним.
Ливия впилась глазами в лицо смотрителя, не доверяя себе: верно ли она услышала?
— Но… я не могу. Мне поручено разобраться в архивах, — сухо отозвалась она, указывая рукой на том на консоли. — И другие занятия…
— Другие занятия сделает другой. Это приказ.
Ливия наклонила голову.
Она шла подле смотрителя, наклоняясь к нему, чтобы не пропустить ни слова.
— Этот человек… был ранен. Ты будешь делать все, что он прикажет. Ты будешь его глазами.
Это был первый приказ, который Ливии не хотелось исполнять.
Был уже вечер, и похожее на малиновый клубок солнце садилось за Миссоту, когда в прогале среди золотистых стволов показался, неся поникшую всадницу, осторожно ступающий рыжий конь. Сзади ехали конно еще четверо: моряк с чужого корабля и Миссотские кнехты; за ними, медленно одолевая подъем и скрипя колесами, катилась карета, а следом гарцевали еще восемь конников, горцы и моряки, вооруженные саблями, кремневыми ружьями и пистолетами. Смотритель с Ливией и слугами дожидались вновь прибывших в замковом дворе. В нем, похожем на колодец, окруженном осклизлыми стенами, было уже темно, «кошачьи лбы», среди которых пробивалась трава, намокли от росы. Ливия, поскользнувшись, оперлась на стену и наклонилась, чтобы поправить пряжку на башмаке. И в это время карета и всадники, миновав низкую арку, въехали во двор. Сразу сделалось тесно и шумно, слуги с факелами перенимали коней. Скрипнули дверцы. Подняв голову, Ливия наткнулась взглядом на белые подушки сидения и на них человека. Он сидел, беспомощно откинувшись и запрокинув голову, рассыпанные волосы казались почти черными, а лицо — с правильными резкими чертами — белее меловой стены. И плотная повязка на глазах. Ливия подавилась вскриком.
Кто-то подал ему руку, помогая выйти, незнакомец поднял голову (Лив почудилось, что он видит ее через повязку — насквозь), и волосы в свете факела замерцали золотом. Человек, чуть покачиваясь, стоял на земле, не решаясь шагнуть, точно вдруг разучился ходить. К нему потянулись руки. Чья-то маленькая ладошка вдруг нащупала и сжала руку Ливии. Это Микела протолкалась к ней. На глазах у девочки блестели слезы.
Ранним утром, превозмогая себя, Ливия Харт переступила порог покоя. Незнакомец, казалось, спал, утопая в перинах, но услышав шаги, вскинулся, произнес что-то на резком незнакомом языке. Лекарь, до того возившийся со склянками у тонконогого позлащенного столика из Нижней Мансорры, сказал по-ренкоррски:
— Ложитесь, Рибейра. Это девушка. Ее, должно быть, прислал Бертальд.
Раненый откинулся на подушки, теребя у ворота рубаху. Ему трудно было дышать. Ливия, руководствуясь сочувствием, хотела подойти к нему, но лекарь не пустил.
— Отворите окно, милая девушка. И ступайте. Ваша помощь пригодится Бертальду дня через два. Пока же я управлюсь сам. И никаких дел! Ему, — он указал на раненого, — нужно отдохнуть с дороги.
Ливия повиновалась, слегка сердясь, что ею распоряжаются так бесцеремонно. Ей не нравился лекарь, его пронзительный взгляд из-под жестких бровей, скошенный подбородок и странный т-образный шрам на щеке. И еще удивляло, что он так запросто называет смотрителя, Старшего. Впрочем, ее бледное, чуть рябоватое лицо не отразило никаких чувств. Однако лекарь, похоже, читал не только по лицу.
— Удивляешься, что Бертальд этим займется? Конечно, откуда красотке знать, что он шесть лет провел в Таконтельском Лицеуме, а потом еще шесть изучал тайную медицину в Таргоне?
И решив, что сказал чересчур много, ворчливо прибавил:
— Да и стоит ли?
Вопреки предсказаниям лекаря, Ливия встретилась с гостем на следующий же день. Он не лежал на этот раз, а сидел в кресле, откинув голову на спинку и положа руки на подлокотники, боком к окну. Но так же вскинулся на шаги. Ливия зачем-то присела в реверансе и заговорила суховато:
— Дон Родриго де Рибейра?
— Пусть так.
— Я — Ливия Харт. Меня прислали, чтобы я выполняла все ваши приказы.
Его губы дрогнули:
— Все?
— Я надеюсь, они не будут задевать моего достоинства.
— Да, разумеется, — слегка помедлив, ответил он.
Он говорил по-ренкоррски правильно, но с заметной чужестью, смещая ударения и смягчая согласные, и оттого привычный язык казался чужим. Ливия слушала с удивлением и незаметно — хотя могла делать это вполне откровенно разглядывала его лицо: он едва ли был старше ее, лет на пять или шесть; черты четкие, слишком крупные для ренкоррца, но не грубые, и сильный загар — именно загар, а не смуглость, присущая жителям южных провинций. Впрочем, сейчас его лицо казалось скорее землисто-серым.
Итак, он не был ренкоррцем. Не был и ольвидарцем, либо вентанцем, Ливия, сама вентанка по матери, хорошо это знала. И имя было скорее вымышленным… Но она его приняла, раз так решил Орден.
С этих пор он обычно встречал ее, сидя в кресле у открытого окна. Оттуда доносился щебет ласточек, свивших себе гнезда над карнизом, тянуло запахом хвои и цветущего миндаля, и тени колышущихся ветвей бродили по его лицу.
Рядом, на низком столике, лежала заботливо приготовленная кем-то бумага, стило, нож, очиненные перья, воск для печатей, стопкой доставленные письма Ливия даже удивлялась, откуда их так много. Она читала Рибейре корреспонденцию, потом он начинал диктовать ответы либо просто какие-то бумаги. Ливия наносила стилом на жесткие листы непонятные сочетания слов, не вдумываясь, так как знала, что это шифр. Рибейра часто останавливался, углубляясь в мысли, Ливии казалось, что он спит. Но когда она пыталась незаметно уйти, он приходил в себя и выматывающая диктовка продолжалась. Ливии сперва трудно было вникать в то, что он говорил — мешало чужое произношение, и она часто переспрашивала. Он терпеливо повторял. а потом она приноровилась. Когда Лив заканчивала, он брал в руки просохшую от чернил бумагу и скользил над ней пальцами, словно перечитывая, а затем прижимал к разогретому воску печать: Ливия рассмотрела конника с обнаженным мечом и щитом на вздыбленном коне. Ей незнаком был этот герб.