– Что было дальше, – продолжил Раффлс, весьма лениво, – дальше явился Банни, как гром с ясного неба.
– Так он ведь был с вами?
– Нет, он прибыл на место после меня, весь горя от ярости, и выложил, что какие-то два жалких детектива поджидают меня на площади!
– Очень мило с его стороны! – проворчал Леви, окатив меня убийственным, полным огня взглядом черных глазенок.
– Мило?! – воскликнул Раффлс. – Да это спасло все наше предприятие!
– В самом деле?
– Я смог увернуться от лап закона и уйти другим путем, оставив их в полном неведении насчет того, что я вообще уходил.
– Так вы оставили их там?
– Во всей славе! – закончил Раффлс, сияя в свою очередь.
Теперь я должен признаться, что в тот момент не видел веских причин, чтобы не рассказать, в какое восхитительное унижение мы повергли на самом деле наемников Леви, хотя эти причины существовали. Я бы сам, пожалуй, забил гвозди в гроб его предательства, выкладывая на стол одну за одной наши карты и одновременно разоблачая его подлую игру. Но Раффлс был прав, а я, очевидно, ошибался, как это вскоре стало очевидно.
– Итак, я полагаю… – начал ростовщик иронически, – вы покинули то место с моим письмом в кармане?
– О нет, вовсе нет, – ответил Раффлс, укоризненно качая головой.
– Я так и думал! – воскликнул Леви в ликовании.
– Я удалился… – сказал Раффлс, – если простите мне такое уточнение, с тем письмом, которое вы, мистер Леви, и не думали признавать вашим!
Еврей пожелтел еще больше обычного; но ему хватило мудрости и самоконтроля, чтобы игнорировать этот выпад.
– Вам лучше показать его мне, – сказал он, сделав повелительный жест рукой, которому вряд ли кто-нибудь, кроме Раффлса мог и подумать не подчиниться.
Леви стоял все еще спиной к камину, в то время, как я устроился рядом с ним в кресле, и желтый бокал мой находился на столике неподалеку, у моего локтя. Но Раффлс стоял в отдалении, а теперь он еще больше отшатнулся от камина и развернул большой лист гербовой бумаги со штампом прославленной конторы с Джермин Стрит, и поднял его повыше, как распятие на службе.
– Вы, безусловно, можете увидеть его, мистер Леви, – заявил Раффлс, с небольшим, но явным ударением на глаголе.
– Но не могу потрогать – в этом, что ли, дело?
– Боюсь, придется попросить вас сначала посмотреть, – сказал Раффлс с улыбкой. – Я бы предложил, кроме того, чтобы вы в качестве ответной предосторожности показали мне вашу часть нашего соглашения, которая у вас, конечно же, готова; другая его часть у меня в кармане, ждет, когда вы ее подпишете; а после этого все эти три бумажки сменят хозяина одновременно.
Ничто не могло превзойти твердости этого объявления, кроме той преувеличенной деликатности, с которой оно было передано. Я видел, как Леви стискивает и разжимает свои огромные кулаки, и его бульдожья челюсть ходит взад-вперед, пока он скрежещет зубами. Но он не упустил ни слова, и я восхищался его чудовищным самоконтролем, когда внезапно он подскочил к столику, рядом со мной, налил до краев чистым виски свой стакан, и, захлебываясь и жмурясь от огромного глотка, направился к Раффлсу, держа стакан в одной руке, а сияющий револьвер в другой.
– Да уж, я посмотрю, – выговорил он сквозь икоту, – и хорошенько посмотрю, если не желаете плюху свинца в кишки!
Раффлс следил за его неуверенным продвижением с презрительной улыбкой.
– Вы ведь все же не такой глупец, мистер Леви, будь вы пьяны или трезвы, – сказал он, но его глаза следили за колеблющимся стволом, как и мои; и я все гадал, как это человек может так внезапно напиться, когда стакан крепкого спиртного, нацеленный вполне верной рукой, полетел в голову Раффлса, и письмо, вырванное из его руки, оказалось брошено в камин, еще пока Раффлс шатался в ослеплении, а я не успел вскочить на ноги.
Раффлс был абсолютно слеп, как я уже сказал, по его лицу струились кровь и виски, а король предателей хохотал, наслаждаясь своей мерзкой победой. Но это продлилось всего лишь миг; подонок неосмотрительно повернулся спиной ко мне – вскочив со стула, я прыгнул ему на спину, как леопард, и свалил его с ног, вцепившись всеми десятью пальцами в горло – его череп соприкоснулся с паркетом с оглушающим треском, и он обмяк мешком у меня в руках. Помню щекотание его щетины, когда я высвобождал руки от его тела и то, как его свинцово-тяжелая голова откинулась назад и вбок – если бы он не показался мне в тот миг мертвее мертвого, я бы с радостью немедленно добил это пресмыкающееся.
Помню, что встал с полу с чувством гордости за содеянное….
Глава XIV. Вещественные доказательства
Раффлс все еще шатался и переступал с ноги на ногу, протирая глаза костяшками пальцев.
– Письмо, Банни, письмо! – восклицал он с таким отчаянием, что я вдруг понял, что с момента подлого нападения он не говорил и не мог говорить ничего другого. Однако было уже поздно, да и в первый же момент дело было безнадежно; несколько тонких клочков почерневшей бумаги шевелились в очаге, и это было все, что осталось от письма, за которое Леви готов был уплатить непомерную цену, и ради которого Раффлс так рисковал.
– Он сжег бумагу, – сказал я. – Оказался слишком быстр.
– И почти сжег мои глаза, – ответил Раффлс, все еще их протиравший. – Он слишком быстр для нас обоих.
– Нет, не вполне, – мрачно заметил я. – Я, кажется, проломил ему череп и прикончил его!
Раффлс все тер глаза, пока наконец они не прояснились и не заморгали на заляпанном кровью лице – он немедленно навел их на поверженное тело. Схватившись за запястье толщиной в швартовочный канат, он пощупал пульс.
– Нет, Банни, он еще жив пока! Беги и посмотри, нет ли в другой части дома света.
Когда я вернулся, Раффлс вслушивался в тишину у двери в галерею.
– Ни огонька! – рапортовал я.
– Ни звука, – прошептал он. – Нам везет больше, чем могло бы – даже револьвер его не выстрелил, – Раффлс вытащил оружие из-под распростертого тела. – Он вполне мог нажать на спуск и подстрелить, например, себя. Или одного из нас. Он положил оружие в свой карман.
– Но я ведь убил его, Раффлс?
– Пока нет, Банни.
– Но как ты думаешь, он умрет?
Меня наконец проняло – колени затряслись, зубы застучали – я больше не мог спокойно смотреть на грузную тушу, лежащую ничком на паркете, и на безвольно заваленную вбок голову.
– Он в порядке, – сказал Раффлс, еще раз став на колени, ощупав тело и прислушавшись. Я зашмыгал носом, что было очень благочестиво, но непоследовательно. Раффлс присел на корточки и начал медленно, задумчиво стирать следы своей крови с полированного пола. – Оставь его лучше мне, – сказал он, глянув на меня и внезапно решительно вставая.
– Но что же я буду делать?
– Спускайся к лодочному сараю и жди в лодке.
– А где этот лодочный сарай?
– Если пойдешь к реке вдоль лужайки, не промахнешься. Сбоку есть дверца; если она заперта, ломай.
Он вынул из кармана и передал мне свою маленькую фомку так же естественно и просто, как иные передают связку ключей.
– И что потом?
– Ты обнаружишь, что стоишь наверху длинной лестницы, которая идет до воды; стань твердо, ощупай все вокруг, пока не найдешь лебедку. Крути ее так нежно, как будто заводишь швейцарские часы – напротив поднимутся подвижные ворота – но если кто-то услышит, что ты это делаешь посреди ночи, нам отсюда придется спасаться либо бегом, либо вплавь. Подними решетку ровно настолько, чтобы лодка прошла, заберись в лодку, пригнись и жди меня.
Неохотно оставляя на полу ужасное свидетельство моего присутствия, но ослабленный самим его видом, я был в руках Раффлса мягче воска, и вскоре уже брел по щиколотку в росе, чтобы выполнить поручение, в котором не видел и даже не искал никакого смысла. Достаточно было того, что Раффлс вверил мне дело, которое могло бы спасти нас – какую роль он выбрал сам, чем был занят в тишине пустого дома, и в чем состоял его план – было выше моего разумения. Я об этом вовсе не беспокоился. Убил ли я свою жертву? Вот было единственное, что для меня тогда имело значение – но, по правде говоря, я признаюсь, что и этот предмет для меня не значил тогда так много, как сейчас. По мере удаления от вещественных доказательств преступления мой страх сосредотачивался не на самом деянии, а, скорее, на его последствиях, которые, впрочем, я оценивал довольно трезво. То, что я сделал, могло быть расценено в худшем случае как непредумышленное убийство. Но если мне повезло, ростовщик не был мертв, и Раффлс, наверное, сейчас воскрешал его к жизни. Живого или мертвого я мог всецело доверить его Раффлсу и заняться своим делом, к чему и приступил, находясь, впрочем, в некотором оцепенении чувств.
Я немногое помню об этом сонном спуске, пока он не превратился в кошмар, большая часть которого была еще впереди. Река текла как широкая дорога под звездами, на ней не было ни отсвета, ничего не нарушало ее покой. Лодочный сарай, оказалось, стоял у конца ряда тополей, и я нашел его, спустившись почти до воды, пока все, что было видно вокруг, не оказалось выше уровня моих глаз. Дверь не была заперта, но внутри царила такая тьма, что моей руки, вращавшей лебедку дюйм за дюймом, не было видно. Между медленным тиканьем шестерен я придирчиво вслушивался в другие звуки, и наконец услышал тихое капанье от дальнего конца сарая – надо полагать, это над водой поднялся край «ворот» как их назвал Раффлс; в самом деле, на поверхности воды наметилась некая разница – открывавшаяся стена сарая пропускала внутрь немного звездного света, но вокруг меня было по прежнему темно. Как только полоска отраженного света стала, по моему мнению, достаточно широкой, я перестал крутить ручку и на ощупь спустился в лодку.
Но бездействие в таком положении смерти подобно, и последнее о чем я мог просить судьбу – время для размышления. Не имея занятий, я задавался вопросом, что же я делаю в лодке, и зачем Раффлс послал меня сюда, если Леви действительно был жив. Я бы понял стратеги