ческую ценность моего положения, если бы мы грабили дом, но на этот раз Раффлс вроде бы не собирался ничего уносить; и я не мог вообразить, что он внезапно передумает. Возможно, он не был очень уж уверен в том, что Леви вполне невредим, и послал меня подготовить путь отхода с места преступления? Я не мог дольше оставаться в лодке, ерзая на узкой скамье, пока это предположение вгоняло меня в холодный пот. Я спешно выбрался оттуда, промочив один ботинок, а потом побежал по лужайке к дому, нещадно хлюпая им. Раффлс вышел из освещенной комнаты мне навстречу, и стоял в той же позе, что и Леви, заслоняя электрический свет – первое, что я заметил, было то, что он надел чужое пальто, и карманы в нем были комически плотно набиты. Но это последнее, что я запомнил перед надвигающимся ужасом.
Леви лежал там же, где я его оставил, но тело его было вытянуто, с подушечкой, подложенной под голову, как будто он не только был мертв, но уже и подготовлен к погребению прямо на месте своей гибели.
– Я как раз собирался за тобой, Банни, – прошептал Раффлс, пока я еще не обрел голос. – Мне нужно, чтобы ты подержал его за ноги.
– За ноги! – ахнул я, хватаясь вместо предложенного за рукав Раффлса. – Зачем это?
– Его надо отнести в лодку!
– Но он же – он же все еще…
– Жив? – Раффлс улыбнулся, как будто я изрядно его рассмешил. – Еще бы, Банни! Он слишком полон жизни, чтобы оставлять его здесь, скажу я тебе откровенно. Но если мы пустимся в объяснения, то скоро рассветет. Ты мне поможешь, или мне его самому по росе волочь?
Я со всей душой поддержал его, Раффлс подхватил безжизненный торс, кажется, за подмышки, и мы пошли в темноту ночи, погасив весь свет внутри. Однако первая часть нашего отвратительного путешествия оказалась очень короткой. Мы как можно более осторожно сложили нашу ношу на гравийную дорожку, и я провел несколько длиннейших минут в своей жизни, наблюдая за тем, как Раффлс закрывает и запирает все окна, оставляя комнату в том виде, в котором оставил бы ее сам Леви, и наконец находит безопасный путь наружу через одну из дверей. На протяжении всей этой операции туша у моих ног не издала ни звука – но когда я нагнулся над ней, запах виски показался мне довольно бодрящим и обнадеживающим.
Мы снова пустились в путь, Раффлс – напрягая все мускулы, я – все свои нервы, и на этот раз за один присест, шатаясь, пересекли всю лужайку; у лодочного сарая пришлось поместить тело среди росистой травы, пока я не снял свое пальто, и мы не устроили ростовщика на нем. Какое-то время отняло обсуждение лодочного сарая, темноты и ступенек внутри него; и вновь я остался один – наблюдать и прислушиваться к биению своего сердца; скоро к нему добавилось бульканье воды у носа лодки и плеск весел, пока Раффлс не причалил возле лужайки.
Кажется, мне не нужно более описывать трудности и ужас помещения неподвижной массы на борт лодки – все это было довольно отвратительно, но ради беспристрастности скажу, что трудность этой задачи затмила все остальные обстоятельства, пока не была наконец преодолена. Я до сих пор содрогаюсь, вспоминая, насколько близки мы были к тому, чтобы перевернуть наше суденышко и надежно спрятать жертву, утопив ее; но мне кажется, что это занятие предохранило меня от ненужных и не менее ужасных мыслей о более отдаленных перспективах. Это был как раз тот момент, когда следовало поверить Раффлсу и держать порох сухим; и, кстати, замечу, что я играл по правилам. Но это были не мои правила, а его, и цель этой игры оставалась мне неизвестной. Вообще-то никогда ранее я не доверялся моему бессменному лидеру так беззаветно и слепо или с таким бесшабашным волнением. Все же, если нам грозило худшее, и нашему немому пассажиру не суждено было больше открыть глаз, мне было очевидно, что мы находимся на пути, быстро и верно превращающем непредумышленное убийство в предумышленное в глазах любого британского суда; пути, который мог бы запросто привести нас к гибели в руках палача.
Куда более непосредственная угроза, кажется, только и дожидалась момента посадки на борт – когда мы пытались оттолкнуться от берега, шум весел неожиданно достиг наших ушей, и пока мы хватались за свои скамейки, каноэ пронеслось вниз по реке невдалеке от нас. К счастью, ночь была еще все так же темна, и все, что мы увидели, была белая рубаха гребца, трепыхавшаяся при каждом гребке. Но у нас под ногами, на дне лодки, опираясь головой на скамью, лежал Леви, его жилет был распахнут, и белая рубашка отражала лунный свет не хуже любой другой; а его белое лицо казалось моему смущенному разуму таким сияющим, будто мы натерли его фосфором. Впрочем, я не один близко к сердцу воспринял эту последнюю опасность. Раффлс целых несколько минут сидел на своей скамье неподвижно; а когда он наконец окунул свои весла в воду, то начал грести настолько тихо, что даже я с трудом слышал их плеск, и все продолжал оглядываться на воды Стикса позади себя.
Мы так долго готовились к этому путешествию, что я был поражен тем, насколько быстро оно подошло к концу. Мы проскользнули мимо всего лишь нескольких домов с садами на берегу, и вдруг повернули в протоку, которая шла прямо под окнами одного из них, стоявшего к воде так близко, что с верхнего этажа можно было вполне легко добросить камень до Суррея на том берегу. Протока была пуста и дурно пахла; на ее берегу виднелась разваленная пристань; множество окон, глядевших на нас, были глянцево-черными и не скрывали ничего, кроме пустоты. На мой нервный взгляд, дом имел одну лишь только характерную черту – в форме квадратной башенки, которая выдавалась из фасада, нависая над рекой, и поднималась почти вдвое выше остального строения. Но это любопытное излишество только добавляло дому отталкивающие черты мрачного поместья, к которому в темноте и тишине ночи не всякий рискнул бы подойти.
– Что это за место? – прошептал я, пока Раффлс привязывал лодку к пристани.
– Это брошенный дом, Банни.
– Ты думаешь, нам стоит занять его?
– Думаю, нашему пассажиру стоит занять его – нам придется высадить его тут, живого или мертвого!
– Хватит, Раффлс!
– На этот раз, думаю, понесем вперед ногами…
– Замолчи!
Раффлс стоял на коленях на пристани – к счастью, она была как раз на уровне наших уключин – и протягивал руки к телу.
– Подай мне его лодыжки! – прошипел он. – Ты присмотри за его торсом. Тебе не нужно бояться ни того, что ты его разбудишь, ни того, что повредишь.
– И в мыслях не было, – прошептал я, хотя никогда еще слова так не холодили мне сердце. – Ты меня не понял. Прислушайся!
Когда коленопреклоненный Раффлс затих на пристани, а я – в лодке, с безжизненным телом, простертым между нами, мы оба услышали шум и плеск весла при входе в протоку, и увидели белый проблеск на воде.
– Что за напасть! – пробормотал он с мрачной легкомысленностью, когда очередной звук затих вдали. – Интересно, кто это тут занимается греблей на каноэ посреди ночи?
– А мне интересно, что он успел заметить.
– Ничего, – ответил Раффлс, как будто двух мнений на этот счет быть не могло. – Что мы сами уверенно видели, кроме чего-то среднего между фуфайкой и носовым платочком? Нечто белое, а ведь мы всматривались, и у берега гораздо темнее, чем на главной протоке. Но скоро светает, и вот тогда нас действительно увидят, если мы не сможем выгрузить наш улов.
И без лишних слов он потянул Леви из лодки за ноги, а я схватился за пристань, стараясь как-то сохранить остойчивость лодки, и делая все, от меня зависящее, чтобы предохранить конечности и голову нашего груза от травм. Однако все мои усилия не смогли предотвратить несколько досадных ударов, и, поскольку все они были встречены ужасающей нечувствительностью недвижного тела, мои худшие подозрения воспряли вновь, еще до того, как я выкарабкался на берег и стал на колени возле распластанного туловища.
– Ты уверен, Раффлс… – начал говорить я, но не смог закончить ужасавший меня вопрос.
– Что он жив? – переспросил Раффлс. – Безусловно, Банни, и через несколько часов он у нас будет скакать, как молодой!
– Еще несколько часов, Эй Джей?
– Я бы дал ему четыре или пять.
– Так это сотрясение мозга!
– Мозг ты зацепил, безусловно… – заметил Раффлс. – Но слово «сотрясение» я бы на твоем месте заменил на «кому».
– Что я наделал! – застонал я, тряся головой над несчастным старым чертом.
– Ты? – сказал Раффлс. – Возможно, меньше, чем ты думаешь!
– Но бедняга даже не пошевелился.
– О, пошевелился, уверяю, Банни!
– Когда?
– Расскажу тебе на следующей остановке, – ответил Раффлс. – Давай, ноги в руки и вперед.
И мы потащились через лужайку, так ужасающе запущенную, что тело, провисавшее между нами, хотя и не доставало до земли несколько дюймов, все же сметало росу с проросшей травы, пока мы не приподняли его, чтобы погрузить на крыльцо под башней, а Раффлс побежал открывать дверь. Внутри была еще одна лестница, и каменные ступеньки так мало места оставляли для одной ноги и в то же время так много – для другой, что я предположил, что лестница витая, и ведет на самый верх башенки. Так и оказалось; но были все же и площадки для выхода на этажи, и на одной из них мы сгрузили нашу ношу, присев рядом отдохнуть.
– Как мне нравятся тихие, безропотные каменные лестницы! – вздохнул совершенно невидимый теперь Раффлс. – И конечно, мы можем такую найти только в заброшенном доме. Ты тут, Банни?
– Конечно! Ты вполне уверен, что здесь нет никого больше? – спросил я, поскольку он прилагал некоторые усилия, чтобы говорить тише.
– Только Леви, и он до рассвета не очнется.
– Я жду, что ты расскажешь, как узнал об этом.
– Прикури сперва сигарету.
– Здесь настолько безопасно?
– Если мы будем настолько осторожны, что сделаем пепельницы из наших карманов, – сказал Раффлс, и я услышал, как он в темноте обстукивает сигарету. Я не стал рисковать. В следующий миг вспышка спички обнаружила его сидящим внизу пролета лестницы, а меня – наверху еще одного пролета; концы спирали терялись в темноте; все, что я видел после этого, были только клубы дыма, отлетавшие от запачканных кровью губ Раффлса, облачка паутины, да ботинки Леви, расположившиеся рядом с моим коленом. Раффлс обратил мое внимание на их положение, перед тем, как потушил спичку.