Раффлс поднялся со своего места, в гневе возвышаясь над отшатнувшимся пленником, совершенно забыв о пародийной природе этого судилища, забыв о юморе, которым вначале сам пытался сдобрить это довольно невеселое положение дел, но, очевидно, припомнив в ярости все подробности предательского нападения, которое и вызвало к жизни эту ситуацию. Я должен сказать, что Леви тоже не остался равнодушен к своей же гнусности; он совершенно сжался в своих кандалах, испытывая вину и страх, которые странно было лицезреть в таком грубом животном; его голос почти задрожал, когда он попытался ответить.
– Я знаю, что это было неправильно, – признал этот бес. – И я, безусловно, сожалею об этом! Но вы не отдавали мне мою собственность, и когда мы вместе выпили, это меня взбесило.
– Так вы наконец признаете, что алкоголь сыграл свою роль?
– О да! Я был, наверное, пьян, как последняя свинья.
– Вы понимаете, что обвиняли меня в том, что я отравил вас?
– Не всерьез, мистер Раффлс. Я слишком хорошо знаю тухлый вкус этого пойла. Должно быть, дело в большей части бутылки, которую я опустошил до вашего прихода.
– Нетерпеливо ожидая увидеть меня в добром здравии?
– Конечно, с письмом в руках.
– И вы не планировали обмануть меня, пока я не попытался удержать это письмо?
– Ничуть, дорогой мой Раффлс!
Раффлс все еще стоял, вытянувшись до последнего дюйма под крышей башенки, его голова и плечи были освещены солнечным лучом, полным пылинок. От перил мне не было видно выражения его лица, лишь только эффект, производимый им на Дэна Леви, который сначала поднял свои скованные руки в жесте ханжеского протеста, а потом уронил их, словно поняв, что все зря.
– Тогда почему, – начал Раффлс, – вы приставили ко мне слежку почти с того момента, как мы расстались в Олбани в пятницу утром?
– Я – слежку?! – воскликнул несчастный в ужасе. – Но зачем? Возможно, это были полицейские.
– Это не были полицейские, хотя эти бездельники сделали все, чтобы сойти за них. Я слишком хорошо знаю оба разряда, чтобы меня можно было обмануть. Ваши парни поджидали меня у Лордов, но я без труда стряхнул их, когда приехал к себе в Олбани. Они больше не беспокоили меня – до прошлой ночи, когда приклеились ко мне у Грейс-Инн под видом двух обычных, простых детективов, о чем я, кажется, вам уже упоминал.
– Вы сказали, что оставили их там во всей красе.
– Это было великолепно с моей точки зрения, не думаю, что им так показалось.
Леви заворочался, пытаясь принять более прямое положение.
– И почему вы думаете, – сказал он, – что это я послал следить за вами?
– Я не думаю, – отвечал Раффлс. – Я знаю.
– И как, во имя сатаны, вы узнали об этом?
Раффлс медленно улыбнулся в ответ, и еще медленнее покачал головой:
– Вам не стоит просить меня открывать все мои карты, мистер Леви!
Удивленный таким поворотом ростовщик попытался изрыгнуть еще одно ругательство, но осекся и попробовал зайти с другой стороны.
– И какова, вы полагаете, могла быть цель этой слежки, кроме как убедиться в том, что вы останетесь невредимы?
– Вероятно, вы хотели убедиться в том, что я добуду письмо, а заодно и уменьшить свои расходы в этом деле – стукнув меня по голове и забрав у меня ваше сокровище. Довольно здравая хитрость, подсудимый! Мне не стоит недооценивать ее только потому, что она не сработала. Я восхищен и удачной мыслью выдать ваших пехотинцев с их колоритной внешностью за настоящих детективов. Если бы они добрались до меня и выбор стоял бы между моей свободой и вашим письмом, вы, конечно, знаете, что бы я выбрал.
Леви откинулся на подушку из сложенного флага, и красный вымпел затрясся и запузырился в такт его бессильным содроганиям.
– Это они сказали вам! Только они могли сказать! – прорычал он сквозь сжатые зубы. – Предатели – проклятые предатели!
– Предательство, – заразный недуг, мистер Леви, – сказал Раффлс, – особенно, когда кто-то вышестоящий поддается ему.
– Но они ведь лжецы! – проорал Леви, снова находя твердую почву. – Неужели вы не видите этого? Я послал их приглядывать за вами, но ради вашего же блага, только чтобы с вами ничего не случилось, как я вам и сказал. Я так боялся, что вы попадете в неприятности, они должны были проследить! Понимаете, что они задумали? Я был вынужден более или менее посвятить этих подонков в наш секрет, и они предали нас обоих. Захотели забрать у вас письмо, чтобы потом меня им шантажировать, вот как! Конечно, когда им этого не удалось, они бы вам что угодно наплели. Но я уверен, что вот это и был их план. Вы должны понять, что я ничего подобного не желал, Раффлс, и – ну, освободите меня уже, наконец, друг мой!
– Так это ваша линия защиты? – спросил Раффлс, поудобнее устроившись на импровизированной кафедре.
– А разве она не ваша собственная? – спросил его оппонент в свою очередь, с готовностью отказываясь от любого раскаяния. – Разве не обоих нас провели эти ничтожества? Конечно, мне очень жаль, что я вот хоть на дюйм им доверился, и вы бы вполне были правы, покарав меня по всей строгости, если бы они говорили правду, но теперь вы ведь понимаете, что это все целиком была ложь, и уже пора бы перестать держать меня на цепи, как бешеного пса!
– И вы, таким образом, не возражаете против того, чтобы исполнить свою часть сделки?
– Всегда стоял за это, – объявил наш пленник, – и никогда не собирался поступать как-либо иначе.
– Тогда где же то, что вы обещали мне отдать в обмен на уничтоженное вчера письмо? Где долговая расписка Гарланда?
– В моем бумажнике, а он – в моем кармане, конечно.
– На случай худшего развития событий, очевидно, – тихо прокомментировал Раффлс, покосившись на меня.
– Что такое? Вы разве мне не верите? Я передам вам его сию секунду, только снимите эти проклятые браслеты. В них нет никакой необходимости!
Раффлс покачал головой.
– Я не стану рисковать, оказываясь в досягаемости ваших кулаков, арестант. Но мой маршал предъявит суду это обязательство, если оно, конечно, там.
Оно было там, в раздутом от бумаг портмоне, которое я вернул на место, пока Раффлс сличал подписи на бумаге с теми, что он захватил с собой на этот случай.
– Подпись настоящая, – сказал Леви, неожиданно рыкнув и кинув на нас в упор злобный взгляд, который я перехватил.
– Это, очевидно, так, – сказал Раффлс. – А теперь мне нужна не менее настоящая подпись на документике, который был второй частью вашего обязательства.
Документик оказался контрактом в простой письменной форме, изложенным на гербовой бумаге, украшенной печатью на десять шиллингов, и гордо озаглавленным словом ИДЕНТУРА, как то водится в столицах, основанных не позднее четырнадцатого века. Все это я заметил, пока держал его перед носом нашего пленника для ознакомления. Этот нелегально примененный легальный документ все еще существует, неся на себе весь свой не соблюдающий пунктуацию жаргон вроде «наследуемого имущества» и «неограниченного землевладения», а также «в случае, если вышеупомянутый Дэниэл Леви» через строчку, и наконец «наличные деньги в виде упомянутой суммы в 15 000 фунтов, каковая должна быть удерживаема в обеспечение означенного Имущества по условиям данного соглашения… до истечения срока в один год, исчисленного от даты…» – и все это в заброшенной башне посреди душного дня! Документ был по всей форме и вполне невинно составлен стариной Мамашей Хаббардом, тем самым «стряпчим», которого Раффлс упоминал как нашего одноклассника, по копии закладной, столь же невинно предоставленной мистером Гарландом. Мне иногда становится интересно, что сказали бы упомянутые господа, если бы помыслили о том, в какой обстановке и на каких условиях эта бумага оказалась подписана!
Однако она все же была подписана, и с гораздо меньшими протестами, чем можно было ожидать от такого заядлого драчуна, каким был Дэн Леви. Но единственный его постоянный курс, очевидно, являлся его последней линией обороны; ничто другое не могло сравниться с его изобретательным отрицанием всех обвинений в предательстве по отношению к Раффлсу, разве что его непрестанные протесты насчет непреклонной решимости в соблюдении своей части соглашения. В его непосредственных интересах было убедить нас в своей добросовестности, и пока он вполне мог думать, что ему это удалось. Раффлс, который умело скрывал свою полную осведомленность о его двуличии, явно наслаждался, проводя его от одной лжи к другой, а я наслаждался, следя за этим почти так же, как за той дилеммой, в которую Леви себя загнал; ведь он или должен был подписать документ, чтобы сохранить лицо, или окончательно отбросить свою притворную невинность; так что, постаравшись выглядеть как можно симпатичнее, он все же подписал, что нужно, прямо в наручниках, только имитировав слабую борьбу за то, чтобы они поскорее были сняты.
– Итак, – сказал Леви, как только я должным образом засвидетельствовал его подпись, – я думаю, что уже заслужил глоток своего собственного шампанского.
– Пока не вполне, – ответил Раффлс тоном холодным, как лед. – Мы сейчас находимся на той точке, которой должны были достигнуть вчера вечером, когда я пришел к вам; сейчас вы под давлением сделали только то, что раньше соглашались сделать по доброй воле.
Леви откинулся на своей койке, погруженный в волны нелепого вымпела, с отпавшей челюстью и горящими глазами, одновременно захваченный тревогой и яростью.
– Но я ведь сказал вам, что вчера был не в себе! – заныл он. – Я сказал, что очень сожалею о том, что сделал, но едва помню, что именно делал. И я повторяю это совершенно искренне.
– Не сомневаюсь, что это так, – сказал Раффлс. – Но то, что вы сделали после нашего прибытия, не имело отношения к тому, на что вы решились до того; это был всего лишь один последний акт предательства, за которое вы все еще отвечаете перед судом, арестант на койке!
– Но я ведь уже все остальное объяснил? – прокричал пленник, охваченный слабостью от бессильной ярости и разочарования.