Она продолжает тараторить, но я возвращаюсь мыслями к Костяному дереву с сотнями зубов, свисающих с ветвей. Как вообще можно вырасти в этом городе и не верить в чудовищ?
– …Этого тебе только не хватало, – продолжает рейнджер Крейн. – И да. Я бы все же посоветовала тебе не выходить из дома после заката, ладно? Твержу то же самое своим двоим – но разве они слушают?
Она провожает меня взглядом до крыльца и исчезает в лесу.
– Боюсь, мистер Нокс сейчас спит. Что-нибудь передать?
– Просто… скажите, что я снова звонила.
Глава десятая
Я лежу в кровати и задумчиво тереблю в руках жука. Сквозь занавески в комнату проникает слабый звездный свет. Сегодня снова нет луны. Неудивительно, что рейнджер Крейн хотела поскорее выпроводить меня из леса. Возможно, мне не хватило нескольких секунд, чтобы самой стать его частью, а я даже об этом не догадывалась. Я пытаюсь избавиться от этой мысли, но она никак не уходит. Словно успела пустить корни. Возможно, мне не стоило брать жука. Если его оставили там в качестве подарка Мистеру Джиттерсу – Лорелея или кто-то другой, – то, наверное, не стоило уносить его оттуда. Черт!
Я откидываю одеяло и продолжаю неподвижно лежать в хлопковой ночнушке Лорелеи, надеясь, что сквозняк немного охладит вспотевшую кожу. Судя по всему, бабушка приклеила обои обратно, пока меня не было, но они уже снова начали отставать наверху. Я закрываю глаза. Если я чего-то не вижу, значит, этого нет. Я прокручиваю в голове диалоги – цитаты из моих любимых фильмов – и склеиваю из них новые сцены. Всегда так делаю, когда не получается заснуть. Например, представляю, как Эллен Рипли[10] расстреливает клоуна Пеннивайза[11] прямо в водостоке. Или устраиваю бои между Чаки из «Детских игр» и самыми жуткими обитателями «Кладбища домашних животных». Гремучая смесь из реплик постепенно превращается в белый шум, сознание отключается, и я наконец засыпаю.
Но сейчас это совершенно не помогает. Я по-прежнему слышу тихое шуршание отставших обоев. Весь этот лист может снова оторваться в любой момент и упасть на меня. Наконец я не выдерживаю и открываю глаза. Обои выглядят точно так же, как раньше. Да, отстают от стены. Но не сильнее, чем днем. Самый краешек листа отклеился и скрутился в небольшую трубочку. И тут я вижу это. Бумага шевелится. Нет – что-то шевелится под ней. Рисунок на обоях искажается и сдвигается. Нечто вздувает их изнутри, пробираясь к отстающему краю. Я слышу это. Шорох и пощелкивание.
Нужно действовать. Вылезти из кровати и сбежать из этого проклятого места – или хотя бы включить свет, – но у меня ничего не получается. Ни пошевелиться, ни закричать. Между листами обоев появляется тонкая, как лезвие, тень. Она становится все длиннее и длиннее – почти как мое предплечье. Затем она сгибается и начинает ощупывать стену вокруг себя. Выглядит как антенна или конечность гигантского насекомого.
Тук-тук-тук-тук-ТУК…
Я пытаюсь закричать. Получается лишь жалкий сдавленный стон. И тут, как будто отреагировав на звук, рядом с первой длинной тенью появляется еще одна. О господи! О господи! Это не лапки насекомого – это пальцы. Длинные, тонкие, как иглы, пальцы, постукивающие по стене.
Мистер Джиттерс.
Я сунула руку в нору. Я взяла его жука.
Из-за обоев выскальзывает тонкая кисть. Длинные пальцы по-прежнему постукивают по стене. Обои набухают в тех местах, где должны быть плечи и голова. Под бумагой происходит какое-то движение, и в следующее мгновение я различаю очертания маленьких глазниц и огромного раскрытого рта, который вот-вот заговорит. Сделав над собой колоссальное усилие, я сажусь на кровати и, размахивая руками, сбиваю что-то с прикроватной тумбочки. Дрожащими пальцами я дотягиваюсь до лампы, включаю свет и встаю, судорожно глотая воздух. Но на стене больше ничего нет, обои плотно прилегают к стене. Это был ночной кошмар. Мне все приснилось. Ночная рубашка пропиталась холодным потом.
Скорлупка лежит на полу, там же, куда я уронила ее секунду назад. Белый жучок поблескивает в свете лампы. Его ножки шевелятся с тихим тук-тук-тук-тук-ТУК.
– Где жуки? – спрашиваю я у бабушки за завтраком. Сегодня мой завтрак состоит из кофе с молоком. Наблюдая за тем, как бабушка крутится у плиты, я высыпаю в чашку огромное количество сахара.
– Жуки? – переспрашивает она, не глядя на меня.
– В моей комнате их больше нет.
Утром я пролежала в кровати около часа, пялясь на неподвижные обои, и ужасно злилась на себя за то, что позволила какой-то ерундовой сказочке просочиться в мои сны. И только потом я обратила внимание на пустые полки. Все жуки исчезли, только на самой верхней полке остались старинные дорожные часы. Видимо, бабушка просто не смогла их достать. Теперь у меня есть только один жук – найденный под Костяным деревом. Буду хранить его в кармане. По-хорошему, после сегодняшнего сна стоило бы выбросить эту проклятую штуку, но когда я уронила скорлупку с тумбочки, мне почему-то очень захотелось положить ее в карман очередного платья, позаимствованного у Пташки. Сегодня я выбрала темно-синее вязаное, в котором она убегала от погони.
– Может быть, жуки в том же месте, куда ты не клала мой чемодан?
Она наконец оборачивается. Кажется, она раздражена.
– О чем ты вообще говоришь?
– О жуках. Это ведь ты их убрала? Так же, как и мой чемодан.
В первую секунду мне кажется, что она вот-вот сломается и признает, что спрятала мои вещи. Но она лишь устало потирает виски, как будто я вызываю у нее мигрень.
– Прекрати так делать, пожалуйста, – говорит бабушка.
Только сейчас я замечаю, что все это время с остервенением размешиваю свой кофе, гремя ложкой о края чашки. Я кладу ложку в розетку.
– То есть ты хочешь сказать, что не прятала мой чемодан, чтобы мне пришлось носить костюмы Лорелеи из фильма? Чтобы я была больше похожа на нее? Чтобы тебе было легче забыть о том, что она бросила тебя и даже не оглянулась?
В ее глазах мелькает что-то похожее на боль.
– Но ведь она бросила не только меня, не так ли? – сухо замечает бабушка.
Я изо всех сил стискиваю чашку. Бабушка бросает на нее быстрый взгляд, видимо прикидывая, не собираюсь ли я плеснуть горячий кофе ей в лицо.
Что ты, бабушка, мне бы такое даже в голову не пришло.
– Я в глаза не видела твой чемодан, Лола, – говорит она. – И я не трогала жуков. Ну честное слово, неужели ты думаешь, что мне больше нечем заняться, кроме каких-то глупых игр?
Бабушка снимает передник и бросает на столешниц у.
– А сейчас, если позволишь, я пойду наверх, прилягу ненадолго.
– Подожди! – кричу я ей вслед. – Почему Лорелея их так любила? Своих жуков?
В первую секунду мне кажется, что она не ответит, но затем бабушка смягчается и с легкой озабоченностью в голосе говорит:
– Это все из-за звука, который они издают. Лорелея утверждала, что они помогают ей заснуть. У нашей девочки всегда было богатое воображение – и проблемы со сном.
– Жуки как-то связаны с Мистером Джиттерсом? Это ведь его она рисовала все время? Да?
Я вспоминаю рисунки, спрятанные под многочисленными слоями одинаковых уродливых обоев. Хотя я уже давно проснулась и солнце приветливо светит в окно, меня все еще передергивает от мысли о сегодняшних снах.
Тук-тук-тук-тук-ТУК…
Я достаю из кармана белого жука и выкладываю его на стол. Бабушка протягивает дрожащую руку:
– Где ты это взяла?
Я крепко держу жука в кулаке. Ей он не достанется! Рука бабушки сжимается вокруг моего запястья. Я пытаюсь освободиться из ее крепкой хватки, но ничего не получается.
– Где ты взяла этого жука? – повторяет бабушка еще более раздраженным тоном.
Кажется, еще немного – и она выхватит жука прямо у меня из рук.
– Нашла в лесу, – отвечаю я. – А что?
Бабушка хватает меня за рукав и тащит в гостиную. Подойдя к камину, она стучит острым ногтем по стеклу одной из фоторамок. Тот самый снимок, где Лорелея сидит на коленях у отца.
– Это был ее любимый. Я думала, она забрала его с собой.
Бабушка говорит не о снимке. На фото Лорелея сжимает в руке точно такого же жука, как у меня. Белая спинка с четким рисунком, блестящие, почти живые черные глазки. Я провожу пальцем по гладкому тельцу жука. Он теплый, словно впитал жар моих рук.
– Думаешь, это тот же самый?
Сначала бабушка не отвечает.
– Этого жука сделал для нее отец. Это был самый первый, а потом уже она научилась вырезать их самостоятельно. Она всегда любила его больше всех – подарок отца все-таки. Господи, он обожал Лорелею с самого рождения!
Я внимательно рассматриваю людей на фотографии. Девочка-подросток сидит на одном колене у отца. Он притягивает ее к себе, обнимая за талию. Это удар ниже пояса: Нолан никогда в жизни так со мной не сидел. Он никогда ничего не делает для меня – про фильмы я вообще молчу. Я была бы рада, если бы он смастерил что-нибудь для меня, пусть даже совсем маленькое… Черт, я была бы на седьмом небе от счастья, если бы Нолан сделал для меня хотя бы бумажный самолетик. Но это не в его правилах. Он не оказывает знаков внимания. И он вряд ли когда-нибудь изменится.
– Он избаловал эту девочку. А потом она разбила ему сердце, убежав из дома за первым же мужчиной, у которого оказался достаточно толстый бумажник, – язвительно говорит бабушка. – Предмет гордости твоего отца, между прочим.
Она опускается в скрипучее кресло-качалку за моей спиной. Как кукла Мистера Джиттерса в музее, безжизненно упавшая, когда Коре надоело с ней играть.
– Как это понимать?
Бабушка ничего не отвечает и молча буравит меня взглядом.
Я совершенно не стесняюсь того, что Нолан богат. Может, я и родилась в обеспеченной семье, а вот он – нет. Я никогда не видела его родителей, но знаю, что отец Нолана умер, когда тот был еще мальчиком, и мама растила его одна, работая на четырех работах одновременно, чтобы платить за жилье. Так что все свое богатство Нолан заработал самостоятельно.