– И успеешь отвесить от нас последний поклон старине Тоби, – пробурчал Кларк.
Я снова посмотрел на Нетти.
– Мистер Крич сообщил мне, что похороны завтра в десять утра. Мы хотели бы, чтобы нашу семью представлял ты.
– Хорошо, – согласился я.
– А я бы съела немного тунца, – заявила Нетти. – Составлю тебе компанию.
– И я не откажусь от пары кусочков, – кивнула Мэй.
– Я тоже буду, – сказал Кларк. – На сытый желудок горевать легче.
Я принес тарелки с вилками и стал смотреть, как они едят.
– Кажется, вы говорили, что звонила Лори Хэтч? – спросил я.
– Кажется, да, – ответила Нетти. – Очень милая молодая дама. Так ее жаль, прямо сердце разрывается: ее мужа подозревают в каком-то правонарушении.
– Вы говорили, что подумывали о том, чтобы позвонить ей. Но вы не сказали, что еще и в библиотеку ходили.
Нетти взглянула на меня с укором:
– Миссис Хэтч просто помогла моей сестре и мне отыскать фотографии, которые потерял мистер Коверли – человек, который не смог бы ткнуть пальцем в небо, лежа на спине посреди поля.
– Ковердэйл, – поправила Мэй. – Ю Ковердэйл. Он, скорее всего, не из наших мест. В наших краях не дают детям таких странных имен – Ю.
– Хью, – улыбнулся я, – Хью Ковентри.
– Исключительно робкий молодой человек, – сказала Мэй. – Робкий нрав делает мужчину жалким.
– А по-моему, робел он исключительно по причине присутствия миссис Хэтч, – подметила Нетти.
Зыбкий, едва ли не шутливый намек на мысль шевельнулся в голове, и я сказал, практически не задумываясь:
– А миссис Хэтч ничего не говорила о каких-либо других фотографиях, а?
– Что-то не припомню такого, – сказала Нетти. – Мы тут подумывали о том, чтобы отметить твой день рождения завтра в одиннадцать, если это не нарушит твой плотный график.
– Вы не ответили мне.
– Миссис Хэтч просила передать привет Нэдди. Я тебе разве не говорила, Нэдди? Твоя знакомая передавала тебе свои поздравления.
Я улыбнулся Мэй:
– Вы хотите сказать, что ушли из библиотеки с пустыми руками?
– Да бог с тобой, только дурак не воспользуется такой возможностью. Я обнаружила там уйму полезного. Полная коробка резиновых лент, две коробки восхитительных больших скрепок для бумаг, их еще называют «джумбо», и штамп для проставления даты, в котором можно менять цифры. Мы можем проштамповать наши книги!
– Мэй, – сказал я, – у вас нет никаких книг.
Она лукаво улыбнулась мне.
– О господи, – вздохнул я. – Можно я позвоню Рэчел Милтон?
– Ну, если это так необходимо, – позволила Нетти.
Когда Рэчел сняла трубку, я сказал:
– Никак не ожидал, что вы все так быстро устроите. Спасибо вам.
– Я, как только приехала домой, прилегла вздремнуть, а потом выпила две чашки кофе. Лиз Фэнтин пообещала мне, что все устроит. У Лиз просто гениальный изворотливый ум. Кстати, примерно час назад примчался Гринни, чуть живой и вне себя. Заперся в кабинете и сделал не меньше миллиона звонков. Потом опять умчался, вопя на ходу, что ему нужно встретиться со Стюартом. Очень не похоже, что он врал. Если Лори тебе что скажет – дашь мне знать, хорошо? Мне проще будет оказать мужу поддержку, если я буду знать, что его сажают.
Через несколько минут я перешел улицу, и Джой нерешительно мялась в дверях, пока я рассказал ей о «Маунт-Болдуин». К моему облегчению, Джой эти новости обрадовали. А слышал ли я сам новость? Только что произошло удивительное: внезапно скончался Тоби Крафт и всем нам оставил целое состояние!
103
После трех пополудни я миновал витрины магазинов на Ярмарочной улице и свернул на Бакстон-плейс. Солнце будто резко выключили. Под грубыми плоскими крышами коттеджи напоминали злобных карликов. Мне стало казаться, будто я, как слепой мул, прикован к столбу и натужно тащусь по кругу, а через минуту я подумал, не повернуть ли мне к дому и не поспать ли пару часов.
В окнах дома номер один по Бакстон-плейс я увидел лишь свое отражение. То же повторилось и у следующего дома. Я понапрасну терял время. Ответы, что я искал, были не в прошлом, а в настоящем, и мысль о коротком сне была самой удачной из всех, что родились у меня в голове с тех пор, как я рассказал преподобному Свингу о музыкальных вкусах моей матери. Когда-то очень давно Стар говорила мне о соло альт-саксофона, услышанном ею на концерте до моего рождения, – это воспоминание пришло сейчас, принеся с болезненной ясностью образ матери. Я развернулся, сделал шаг к яркой полоске света в конце улочки, и тут человек в черной кепке «Кангол»[60] и голубой рубашке с короткими рукавами свернул за угол и зашагал в темноту. Чуть прихрамывая, он на ходу начал перебирать пухлую связку ключей, отыскивая нужный. Его смуглая кожа была серого оттенка, как у человека, долго лишенного солнечного света.
– Мистер Сойер, – окликнул его я, – здравствуйте.
Вздрогнув, Эрл Сойер поднял глаза от связки ключей.
– Я Нэд Данстэн. Мы виделись с вами в реанимационной палате больницы Святой Анны.
– Да, помню. – Он сделал неторопливый шаг вперед. Затем еще один.
– Как вы себя чувствуете?
Сойер наконец отыскал ключ:
– Отлично. Меня в тот же вечер и выписали. Через пару часов осталась только головная боль. Даже синяки прошли. Синяки на мне никогда долго не живут. Что тебя завело сюда?
– Моя мама знавала хозяина этих домов.
Сойер вздернул голову и ждал продолжения.
– Несколько дней назад она умерла. Я надеялся, мне удастся поговорить с ним.
Его глаза будто изменили форму.
– Они были близки?
– Когда-то давным-давно, – сказал я.
– А как звали этого друга твоей матери?
– Эдвард Райнхарт.
– Жаль, но ты, похоже, ошибся адресом. Вот уже пятнадцать лет я прихожу сюда дважды в неделю, но никогда о таком человеке не слыхал.
– Да нет, адресом я не ошибся, – покачал головой я. – Мистер Сойер, кто нанял вас? Владелец домов?
– Может, и он.
– Его зовут Уилбур Уотли? Или Чарльз Декстер Вард?
Выражение лица Сойера вдруг изменилось, и глаза обрели прежнюю форму. Робкая улыбка изогнула губы. Он прошелся взглядом по дверям конюшни.
– Признаться, ты меня крайне удивил, дружок.
– Я заметил, – признался я.
Он хихикнул.
– Я-то думаю, парень ошибся адресом, а он выдает мне «Чарльз Декстер Вард»!
– Вы знаете мистера Варда?
– Встречаться не приходилось. – Сойер подошел, остановился рядом со мной и вгляделся в тупиковый конец улочки, будто желая убедиться, что никто не подслушивает. – Я откликнулся на объявление в «Эхе». Тридцать долларов в неделю за обход вот этих зданий, по средам и субботам. Теперь за это уже платят пятьдесят. Думаю, еще поработаю здесь. А что: полтинник в неделю, до работы всего пару остановок на автобусе…
Он словно признавался в том, что это было лучше, чем воровать, и по меньшей мере вдвое проще.
– Как вы отчитываетесь перед мистером Вардом?
– Каждую субботу он звонит, ровно в шесть вечера. Спрашивает «Проблемы есть?» – «Никаких проблем, сэр», – говорю. А в понедельник днем пацан, что живет на Лавандовой, вручает мне конверт с пятью десятками. Нолли Уидл. – Сойер хмыкнул, представив того самого мальчишку, что вывел меня из трущоб в ночь, когда Роберт впервые обнаружил себя. – Как-то раз, много лет тому назад, я жутко простыл и пропустил среду. В субботу позвонил мистер Вард, и я доложил: «Никаких проблем», как говорил ему всегда. А мистер Вард… Скажем так, с тех пор я никогда ему не лгу. В моем следующем конверте лежала одна десятка.
– Как же он узнал?
– Вот именно. Видать, он все-таки сюда приходит, раза два-три в месяц. Как-то я обнаружил в раковине первого номера стаканы. А на столе во втором номере книги были по-другому сложены.
– Мистер Сойер, – сказал я. – Понимаю, я прошу вас об очень большой услуге, но… Не могли бы вы впустить меня внутрь?
Поджав губы, он позвенел ключами.
– Мистер Вард был другом твоей матери?
– Да.
– Как ее звали?
Я сказал. Покачав ключами на связке, он некоторое время раздумывал.
– Только держи руки подальше от вещей мистера Варда.
Сойер отпер дверь номера один – в пахнущий плесенью угольно-черный сумрак, с призрачно отсвечивающими очертаниями незнакомых предметов. Он скользнул куда-то влево, и я услышал щелчок выключателя. Сооружение под потолком скупо освещало обстановку гостиной Эдварда Райнхарта. Пустые книжные полки занимали всю стену справа от меня. Усилитель, катушечный магнитофон, вертушка – стереосистема, способная ошеломить любого в пятьдесят седьмом году, – вытянулись в линию на полке близ камина, а над ними располагались постер испанской корриды и репродукция «Трех музыкантов» Пикассо. Слева от камина висела уставленная грампластинками полка, а за ней виднелась узкая дверь. Уныло белели накрытые простынями диван и три кресла – это их неясные очертания невольно разбудили у меня мысли о призраках, когда я при входе вглядывался в сумрак.
– Дверь ведет во второй номер, – пояснил Сойер.
Здесь Райнхарт правил бал на своих вечеринках и неофициальных семинарах. Он вставал в позу перед камином и читал пассажи из своих работ. Картинно раскинувшись на диване, он цедил сквозь зубы провокационные речи. Студенты из Альберта – несчастный Трубач Лик и такие, как Дональд Мессмер, – слетались сюда вместе со всеми своими чувствами и переживаниями.
Эрл Сойер прошел в дальний конец комнаты, оттуда – на кухню, где из металлического корыта едва не вываливался мусор. Мы поднялись наверх и заглянули в комнату с голой двуспальной кроватью, дубовыми комодом, зеркалом и столом.
– Тебя интересует здесь что-то конкретное? – спросил Сойер.
– Меня здесь интересует все, – ответил я.
Может, на этой самой кровати меня зачали. И тут вдруг зыбким маревом затрепетал рядом Роберт – я чувствовал, как мне сейчас не хватает его присутствия, – и исчез, оставив ощущение, что был он не более чем иллюзией.