Вывод напрашивался сам собой: она искала людей. А людей здесь хватало, больше сотни так точно! И что мне, к каждому подходить и спрашивать о ней? Или просто ходить с большим портретом Регины, перевязанным черной ленточкой? Я должна была вести себя так же, как она, делать то, что запланировала она. Беда в том, что никакой осмотр ее комнаты не мог мне подсказать, что она замышляла.
Я решила вернуться в основной зал – самый яркий, самый золотой. Это было грандиозное помещение, предназначенное для танцев. По крайней мере, сегодня, в другие дни это пространство вполне могли заполнить стульями для слушателей или столиками для особо важных гостей. Но сегодня всю мебель отсюда убрали, а на маленькой сцене, над которой нависала арка из кленовых и дубовых листьев, устроился оркестр.
Они играли мягкий джаз, и люди танцевали, но пока – немного. Еще слишком рано, публика только приехала и расплатилась за такси, публика холодна и не готова плясать всю ночь напролет во имя помощи больным детишкам. Да и я не рвалась покружиться у всех на виду. Я отвергла приглашения двух джентльменов, которые были не прочь меня покружить, взяла бокал вина и устроилась за колонной, в стороне от танцпола, так, чтобы заметить меня было непросто. Это был отличный наблюдательный пункт, позволявший мне изучать гостей, не привлекая их внимание. Со стороны я смотрелась лишь скучающей одинокой дамой, потягивающей вино в ожидании чего-то. Думаю, за этот вечер от трех до пяти ухажеров решат, что ожидаю я именно их. Обычная моя статистика. Мне они не интересны, потому что Регина точно искала не их.
Мой взгляд скользил по гостям лениво, без особой надежды на что-то. Раз уж я пришла, не уходить же – вот моя главная мотивация. И вдруг я почувствовала себя так, будто меня обдало порывом ледяного ветра, а сердце забилось быстро, испуганно. Я чуть не выронила бокал вина, но сообразила, что это мигом выставит меня на всеобщее обозрение, и с силой сжала ножку бокала. Внимания я сейчас хотела меньше всего, мне нужно было слиться с залом, с колонной, да хоть в эти заросли листьев прыгнуть, лишь бы меня не заметили.
Дело было не в Регине. Я не ожидала встретить на этом балу кого-то из своих знакомых – и вдруг встретила. Худший вариант из всех возможных.
Семейство Лариных в полном составе. Все такие… дорогие. Великолепные наряды, белоснежные улыбки, безупречные манеры. Я не ожидала, что они будут тут! Или ожидала? Нет, в разговоре я это никогда не признаю, и все же… Осенний бал – большое событие. Немного дурацкое, но большое. Я подозревала, что мадам Лариной всучат пачку пригласительных. Я даже тайно надеялась на это! Потому что она не пойдет одна, это моветон. Она заставит прийти всех, до кого только дотянется.
И вот они действительно все здесь. Старшее поколение меня не слишком интересовало. Я смотрела только на него – про которого все эти заголовки в деловых журналах. «Владимир Ларин вернулся в Москву». «Владимир Ларин принял руководство семейным бизнесом». Что ж, светские мероприятия он тоже не обошел своим вниманием.
Он выглядел хорошо. Если отбросить сравнение и мои чувства, а оценивать реальность такой, какая она есть, нужно признать это – как уже признала Ксения, рассматривая ту газету. Тело так и вовсе безупречно: все такой же высокий, фигура бывшего гимнаста, идеально сидящий костюм-тройка подчеркивает это. Костюм серый, в тон глаз, галстук и платок – цвета голубой стали. Он умеет держать себя, умеет осанкой и гордо поднятой головой показать, кто здесь хозяин. Думаю, его матушка сожрала бы его заживо, если бы он этому не научился.
Лицо… Тут все сложно. Я знаю слишком много, то, чего не знает толпа, и воспринимаю все иначе. Ну а для толпы он хорош – думаю, они будут шептаться, что он отлично справляется и они такого не ожидали. Он действительно поздоровел, ушла эта опасная, белесая бледность. Он начал отращивать волосы, я вижу, и теперь они, светлые, раньше срока раскрашенные сединой там, где были раны, частично закрывают шрамы и повязку на глазу. Очень удачная идея. Вряд ли он сам до этого додумался – ему все равно. Скорее всего, задумка родилась в голове его матушки или семейного стилиста – того самого, который у Лариных передается от поколения к поколению, как дубовый сервант. Тут я его решение одобряю. А вот то, что повязка в тон костюму, из той же ткани… по-моему, излишнее хипстерство. Но стилистам видней.
Над ним поработали отличные пластические хирурги, я это сразу понимаю. Там, на кладбище, не разглядела, слишком напугана была. А здесь, пока он меня не видит и даже не догадывается, что я рядом, я могу нормально его рассмотреть. Да, кто бы над ним ни колдовал, они молодцы. Правая половина лица так и вовсе замечательная, если снимать его в профиль, можно не догадаться, что что-то не так. Нос тоже самый обычный, такой, как раньше – тонкий, с едва заметной горбинкой. А вот левая сторона лица… Они старались, но они не всесильны. Шрамы стали белыми и довольно тонкими, они, как лучи звезды, тянулись к тому, что скрывала под собой повязка. Они не грубые, но их слишком много, чтобы не заметить, и они, как ветви ядовитого плюща, сползают вниз, на шею, и прячутся под рубашкой. Нельзя сказать, как они разрастаются там, скорее всего, никто, кроме него, не знает. Но я хотела бы узнать.
Да и не только я – он пришел не один. С ним юная спутница. Она обхватила обеими руками его руку и жмется к нему, как котенок к матери – зря она так. Если он, как и я, подумает о котенке и матери, секса у них этой ночью точно не будет. Но она очень юна и думает, что это преимущество. Нас же все учат, что это преимущество!
Новое поколение – оно вообще странное. Эти детишечки лет в тринадцать красятся так, что выглядят на тридцать. Но при этом их тело словно отказывается стареть… а точнее, развиваться. Пару веков назад эта девочка уже была бы матерью шести детей. Но теперь ее лицо еще не утратило детскую пухлость, щечки круглые, взгляд ясный, еще не испорченный опытом и крушением воздушных замков. Она очень молода и выглядит все на те же четырнадцать, хотя я не сомневаюсь, что ей больше восемнадцати, иначе бы ее сюда не пустили. Иначе он не позволил бы ей прижиматься к себе так, он ведь не дурак!
Она красива, эта девочка. Худенькая, с нежной светлой кожей, с льняными волосами и глазами побольше моих. На ней – серебристо-голубое платье, словно призванное подчеркнуть ее юность и свежесть. Только-только распустившийся цветок незабудки. По счастливой случайности (думаю, случайность эта зовется «матушка Ларина») платье девочки идеально гармонирует с его костюмом. Я уже слышу, как толпа шепчет, что они – отличная пара.
Не знаю, что я должна была почувствовать. Наверно, ревность, это было бы правильно. Но ревности почему-то нет. Возможно, если бы девочка была чуть старше, чуть соблазнительней… если бы она была женщиной, я бы ревновала. Потому что она была бы красивой женщиной – и станет ею, но не сейчас и не завтра. Да и вообще, мое какое дело, чем там занимается эта семья?
Я попыталась вернуться к изучению остальных гостей, но получалось слабо. Взгляд сам собой скользил к знакомому лицу… к теперь уже двум знакомым лицам. Вот ведь зараза! Прямо как у Насреддина. «Не думай о белой обезьяне!» Как только ты примешь это решение, пиши – пропало. Белоснежный примат накрепко поселится в твоих мыслях.
Спрашивается: почему это вообще должно меня волновать? Но я ведь знаю, почему. Я достаточно хорошая актриса, чтобы в беседе с кем-то засмеяться и соврать: «Да что вы, это было так давно, что уже не важно!» Однако моя собственная душа – слишком хороший фильтр, она такое вранье не пропустит.
В детстве взрослая жизнь представляется четко обозначенной границей. Золотым горизонтом, за которым обязательно все будет хорошо. Дети не виноваты, их к такой картине мира чуть ли не с пеленок приучают. Вырастешь – узнаешь. Поймешь со временем. Можно будет, когда станешь старше. Это несется из каждых уст – родителей, бабушек и дедушек, учителей в школе. Хочешь, не хочешь, а поверишь, что в этом загадочном времени, именуемом взрослой жизнью, ты будешь умным, подготовленным и успешным. Но время идет, а золотой горизонт не становится ближе. И ты вдруг понимаешь, что уже миновал его, ты – взрослый, но ты по-прежнему ни черта не понимаешь и знаешь куда меньше, чем хотелось бы. Нет никакого «до» и «после», и с новым паспортом это все тот же ты, просто жизнь сложилась не совсем так, как ты мечтал.
Вот и у меня так получилось. Взрослая жизнь мне виделась разной, но никогда – такой, как сейчас. Хотя дело даже не в этом… Оплотом моей уверенности в прошлом были близкие люди. Моих родителей уже тогда штормило, и это поселило во мне определенную тревогу. Поэтому я держалась за тех, кто был рядом и кого я считала «своими». Если бы у меня тогда спросили: «Как ты думаешь, в той самой загадочной взрослой жизни твой лучший друг по-прежнему будет рядом с тобой?», я, бойкая глазастая первоклассница с мышиным хвостиком, ответила бы уверенно: «Да, конечно!». «Ну а ты, ты захочешь быть рядом с ним?» – «Всегда». «Даже если жизнь сломает и изуродует его?» – «Что за вопросы? Тогда я буду первой, кто его поддержит!». «А ты уверена в этом, маленькая девочка? Ты в этом абсолютно уверена?»
Ты предашь его до третьего крика петухов. Это не про меня, конечно. Ко мне тут относится только слово «предашь».
Ты предашь его, так или иначе.
И вот заветное «повзрослеешь и поймешь» наступило – а вот мы. Я прячусь за колонной, наблюдая исподтишка, а на моем когда-то лучшем друге висит милая пухлая малолетка. На него пялится минимум половина здешней толпы, а малолетка не защитит его от этих взглядов, она даже не поймет, что его нужно защитить.
Думаю, девочка с мышиным хвостиком, узнав, что все сложится именно так, захотела бы дать мне грандиозного пинка под зад. А может, расплакалась бы, честно и отчаянно, как умеют только дети. Большие девочки уже не плачут. Мы все почему-то боимся разочаровать своих детей, но никогда не стыдимся пе