– На балу все было очень целомудренно. Один танец – и все, мы с ним после этого даже не говорили. Пожилая монашка не докопается! И ты не докапывайся, хотя ты, прямо скажем, не монашка. Я прекрасно знаю, чьи интересы ты лоббируешь. Но сражаться тебе нужно не со мной, а с Владом, чтобы он принял твою протеже. Тогда – все, совет да любовь!
По-моему, ситуация была очевидной. Но мамаша Ларина не отступала.
– Ты действительно считаешь, что все? Ты настолько слепа? Ты, конечно, и раньше была дурой, но пора бы повзрослеть!
– И почему я обязана это выслушивать? – холодно осведомилась я. – Что помешает мне уйти?
– Совесть, надеюсь! Что, скажешь, я не права?
– Насчет моих интеллектуальных способностей? Надеюсь, что нет.
Матушка Ларина рассмеялась, но не зло, а с какой-то болезненной горечью. Только это и удержало меня на месте.
– А разве ты не была дурой тогда? Боже, да все видели правду, кроме тебя! И я видела. Один мой сын тебя любил, другой просто пользовался тобой. А ты была слишком глупа, чтобы отличить одно от другого!
Вот этого я не ожидала. У нас с ней уже случались эмоциональные разговоры, но об этом – никогда. Мамаша Ларина будто вытолкнула меня на тонкий лед: в прошлом я была не так уверена, как в настоящем. Может, и следовало бы встать и уйти, но я просто не могла.
Я была скорее слепа, а не глупа. Я думала только о своей любви и не замечала всего остального. Сложно сказать, почему получилось именно так. Возможно, из-за того, что Андрей был старше. Влад оставался нескладным подростком, а он уже был молодым мужчиной, объективно привлекательным. Может, мы с Владом стали меньше общаться из-за его тренировок. А может, все дело как раз в том, что мы общались слишком много. Я выросла рядом с ним, как с братом, я не воспринимала его в этой роли. Мне нужно было время, чтобы посмотреть на него по-другому.
А для него все было иначе. Но он же скрытный, он не скажет! Он видел, с каким обожанием я смотрела на Андрея, и просто не лез во все это. Одному богу известно, что он чувствовал, когда на похоронах Андрея я рыдала у него на руках и кричала, что мне никто не нужен и я больше не хочу жить, причин нет! После этого он и уехал.
Как странно… Я впервые подумала о том, что мамаша Ларина, возможно, ненавидела меня не из-за смерти Андрея, а из-за того, что я сделала с ее младшим сыном.
– Какая разница, что было тогда? – глухо спросила я, не глядя на нее. – Все давно прошло. Это было почти полжизни назад – для меня и для него. Теперь мы просто друзья.
– Если ты веришь в это, ты еще глупее, чем я думала!
Ух ты, у моей глупости в ее глазах появилась градация!
– Я не буду отказываться от общения с ним только потому, что у малолетки от этого комплексы, – отрезала я.
– Я так понимаю, речь идет о Еве. Но при чем тут она? Ева справится – она моложе и порядочнее тебя, в этом ее преимущество. Я прошу тебя исчезнуть не ради нее, а ради него! Если прошлое для тебя хоть что-то значит, научись обходить моего сына стороной!
– С чего это? Когда мы вчера встречались, мне не показалось…
– Тебе и не должно казаться! – перебила меня она. – Нужно действовать наверняка! Возможно, он преодолеет тебя сам, как болячку какую-то, но лучше не рисковать! Ему нужно привыкнуть к милой, робкой девочке рядом с ним. Ты мешаешь, когда вылезаешь непонятно откуда расфуфыренная, полуголая… Кто тебя надоумил в черный покраситься? Тебе совершенно не идет, на цыганку похожа стала!
Я задохнулась от возмущения и чуть не плеснула ей в лицо моккачино с шоколадной пенкой – это было бы достаточно пафосно для нее! Но не плеснула. Взрослею.
А мамаша Ларина, словно желая добить меня, добавила:
– Ну и время могло бы помочь, если бы вы действительно не виделись полжизни. Но ты же прекрасно знаешь, что произошло два года назад в Париже.
– В этом тоже виновата я?! Ты меня туда вызвала!
– На время – и ты должна была понять, когда исчезнуть!
– Вот, значит, как… Я иногда нужна, иногда – нет… Ты хоть понимаешь, что я – живой человек? Ты не можешь использовать меня как лейкопластырь для своего мальчика! Когда есть вава – заклеила, когда зажило – выбросила повязку в мусор! – Я наклонилась вперед, заглянула ей в глаза и процедила сквозь сжатые зубы: – Ты даже не представляешь, что ты со мной сделала!
Может, и не следовало срываться, но и для меня есть предел. Чертов Париж. Как будто эта старая карга и ее сын – единственные, кому бывает больно!
Влад всегда уделял огромное внимание спорту, еще с младшей школы. Спортивная гимнастика. Думаю, чувство полета манило его куда больше, чем возможность ходить в трико. У него отлично получалось: он еще подростком начал разъезжать по всевозможным соревнованиям и таскать домой медали и кубки. Медалей у него было так много, что я не рисковала надевать их все одновременно – боялась свернуть шею. Я была единственной, кому он позволял их надевать.
После смерти Андрея он ушел в спорт с головой, тренировался так, что даже его тренер начал за него опасаться. Но Владу это было нужно, у каждого свой способ унять боль. Его имя зазвучало на международных чемпионатах, а потом и на Олимпийских играх. Насколько я помню, он взял серебро.
Так что я не могла бы забыть о нем, даже если бы хотела. Я не фанатка спорта, однако такие новости я не пропускаю. Я гордилась им – и чувствовала вину перед ним. Да, меня к нему тянуло, но я никогда не решилась бы к нему подойти, мне казалось, что со смертью Андрея я утратила такое право. И вообще, ему не до меня! Его, такого красивого, молодого и улыбчивого, обожал целый мир, я с легкой опаской ждала новостей о его помолвке и свадьбе.
А вместо этого прогремели совершенно другие новости. Прогремели в прямом смысле.
Как и многие известные спортсмены, Влад занимался благотворительностью. Два года назад он был в Париже на соревнованиях европейского уровня – и там он блистал. Когда все закончилось, его и нескольких других звезд уговорили остаться чуть дольше и принять участие в благотворительном марафоне. Тысячи людей со всего мира, большой праздник!
Я понимаю, почему он согласился. Ему всегда нравились марафоны – бег на длинные дистанции развлекал его куда больше, чем короткие забеги на скорость. Он был в отличной форме, ему не нужна была никакая дополнительная подготовка. У него не было ни единой причины отказываться!
Сначала все шло хорошо, точно по плану. А потом прогремел взрыв – теракт, как позже выяснила полиция. Взрывное устройство было установлено возле столиков с водой. Оно сработало в момент, когда мимо пробегали самые знаменитые участники марафона.
Конечно, я узнала об этом. Весь мир узнал. Мне было известно не больше, чем остальным, мне оставалось довольствоваться лишь газетными заголовками, а они приводили меня в ужас. Никто ничего не знал наверняка, но когда это смущало журналистов? Они покупали информацию у ненадежных источников вроде больничных санитарок, что-то придумывали, лишь бы звучало посочнее. Им казалось, что в этом нет ничего страшного. Как будто они не осознавали истинный смысл слов, которые транслировали сотням тысяч читателей!
Известный гимнаст Владимир Ларин оказался в центре взрыва.
Ларин в больнице в критическом состоянии.
Жизнь висит на волоске.
Ему оторвало обе ноги.
Он ослеп.
Семья тайно договаривается с российским консульством о перевозке тела на родину.
В те дни я не жила. Я просто существовала между компьютером и телевизором, дожидаясь новых новостей. Мне было все равно, где я нахожусь, что я делаю, как я выгляжу. Его судьба была для меня важнее моей собственной. Спасибо Ксении и Васе – только их усилиями я тогда не загнулась. Они приезжали ко мне по очереди, следили за мной, как за маленьким ребенком, не прерывая мой транс.
Разумеется, я пыталась связаться с семейкой Лариных – впервые со смерти Андрея! Но мне никто не отвечал, как будто я была чужим человеком или пустым местом. Почему? Этого я не знаю до сих пор. Возможно, они были в таком стрессе, что не замечали ничего вокруг. А может, не поверили в мою искренность, решили, что это журналисты уговорили меня написать им. С них станется!
Тем больше был мой шок, когда мамаша Ларина позвонила мне сама. Она предложила мне приехать в Париж и лично поддержать Влада. Это был единственный случай за всю историю нашего знакомства, когда я боготворила ее. Милая, добрая мамочка! Она поняла, как мне плохо, и сжалилась надо мной! Я была готова целовать ей руки, ноги и все, что придется.
Понятное дело, все оказалось не так. Звонок мне стал вынужденной мерой. Меня рассматривали как тот ресурс, который используют, когда все остальные уже исчерпаны. Вроде как – фиг с ней, попробуем, хуже уже не будет!
Ларины за свой счет доставили меня в Париж, встретили в аэропорту, привезли в больницу. Там я и узнала, насколько все плохо. Журналисты, как и следовало ожидать, сболтнули лишнего. Владу не оторвало ни руки, ни ноги, да и позвоночник, к счастью, остался цел. Но его здорово изрезало осколками – ту часть его тела, которая была повернута к бомбе. Он лишился левого глаза, получил рваные раны головы, шеи, руки, туловища и ноги.
Уже это было плохо, а ситуация усугублялась еще и тем, что он впал в очень опасную депрессию. Ему совершенно не хотелось жить – он прекрасно понимал, что его спортивная карьера завершена. Его мучили дикие боли, а эти проклятые врачи еще не могли нормально выполнять свою работу! Только они закончат одну операцию, как снимок показывает, что они забыли достать часть осколков – и Влада снова волокут на хирургический стол. Организм не справлялся, раны гнили, Влад отказывался от еды. Приходилось кормить его насильно, растворами, а это не то же самое, что полноценная еда. Он сильно похудел, кожа да кости, он не двигался, как будто уже был мертв, и ни с кем не разговаривал.
Родные пытались помочь ему, как могли. Беседовали с ним сами, нанимали лучших специалистов Европы. Но что те могли предложить ему? Только новые таблетки, от которых он и так загибался. Ситуация казалась безвыходной, и вот тогда они вспомнили обо мне. Говорю же, последний ресурс!