Впрочем, даже если бы я знала об их отношении сразу, это ничего бы для меня не изменило. Я бы все равно полетела туда, потому что делала это не ради них.
Когда я впервые увидела Влада, он спал. Это к лучшему. У меня хватило сил только кое-как выбраться в коридор, а там у меня случилась истерика. Помню, с каким презрением тогда смотрела на меня мамаша Ларина… Мол, мы тебя привезли, а ты тут слезы с соплями пускаешь! Но мне нужно было преодолеть это, и Влад так ничего и не узнал. Когда он увидел меня, очнувшись, я была бодрой, улыбчивой и позитивной до тошноты.
Потянулись дни, которые для меня были пострашнее пыток инквизиции. Я проводила в больнице все дозволенные часы, говорила с ним, убеждала, рассказывала что-то. Но он как будто меня не слышал. Его лицо оставалось бесстрастным, взгляд – пустым. Он словно замерз, и мне оставалось лишь догадываться, какие темные мысли кипят под этим льдом.
Плакала я только по ночам. Возвращалась в небольшой отельчик, где мне сняли номер, и много часов подряд рыдала в подушку от собственного бессилия. Иногда я не спала всю ночь, иногда мне удавалось задремать на пару часов, но истинного отдыха это не приносило. Мне он был и не нужен. Мне казалось, что мои вены наполнились чистым адреналином, я совершенно не чувствовала усталости.
Я все-таки психотерапевт с дипломом, я понимала, что все это мне еще аукнется. Но будущее меня в тот момент не слишком волновало. Я упрямо продолжала свою маленькую войну за его душу. Я никогда не позволяла себе быть усталой или некрасивой рядом с ним. Я надеялась, что рано или поздно у меня получится достучаться до него, я найду для него причину жить дальше, раз он сам этого сделать не может.
И вот настал критический момент – которого я, признаться, не ожидала. Я вошла в комнату и обнаружила, что Влада нет в постели. Учитывая все события последних дней, я сразу подумала о самом плохом. Но на этот раз мои страхи не подтвердились, он был в палате, просто умудрился (подвиг при его слабости) выбраться из постели.
Он стоял у окна и разглядывал свое лицо в маленьком зеркальце. Зеркальце было потертое, украшенное цветами, явно женское. Думаю, он выпросил его у какой-то из медсестер – он умеет быть настойчивым. Убила бы эту идиотку! Понятно, что когда-нибудь ему пришлось бы увидеть свое новое лицо. Но это тот случай, когда лучше поздно.
В тот день он был страшен. Сейчас он выглядит неплохо, действительно неплохо. Но тогда картина была совсем другой. Раны только зашили, во все стороны торчали черные нитки, швы сильно опухли, лицо отекло. На месте глаза – пропитавшаяся кровью повязка. Второй глаз исчерчен полопавшимися сосудами. Все черты гротескно искажены и совсем не похожи на него прежнего.
Услышав, как я вошла, он посмотрел на меня, и в его взгляде я прочитала послание, которое мне совсем не понравилось. Как будто он уже принял решение, страшное, но необходимое. Такое, которое причинит всем боль, и он уже сожалеет, но иначе быть не может.
Я не могла этого допустить. Я прекрасно знала, что любые слова здесь будут бесполезны – и их все равно будет недостаточно, чтобы выразить, что я чувствую. Поэтому я приняла импульсивное решение. Я подошла к нему и поцеловала – сама, нагло, решительно, мягко отнимая у него это зеркало и швыряя в окно.
Это не было проявлением жалости. Он бы не простил меня за такую жалость – да я и сама бы себя не простила! Нет, я делала то, чего мне давно хотелось. Это желание появилось, когда я рассматривала фотографии с очередных соревнований, когда видела, каким он стал. Еще до взрыва, но взрыв ничего не изменил. Я уже привыкла к его новому облику и знала, что это не навсегда. Его выздоровление требовало определенной осторожности, вынужденного ожидания, и все же я любила его так, как раньше.
Думаю, он понял это – мой истинный мотив, мои желания и мою искренность. Он меня не оттолкнул. Мы продолжали целоваться там, у окна, пока он мог стоять на ногах. Я надеялась, что он хоть что-то чувствует через пелену обезболивающих. Скорее всего, он чувствовал – он прижал меня к себе здоровой рукой и осторожно скользил пальцами по моей спине и шее.
Потом я проводила его до кровати – медленно, шаг за шагом. Я чувствовала, как его трясет, и дело было не только в физической усталости. Так бывает, когда отпускает напряжение. Он ведь и сам не хотел принимать то чудовищное решение, и он был рад, что можно этого не делать.
Я была с ним, пока он не заснул. Мы вообще не говорили – ни слова не произнесли. Я просто сидела рядом, справа, и пальцы его здоровой руки переплелись с моими пальцами.
На следующий день врачи заметили положительную динамику. Он выздоравливал – медленно, мучительно, а иначе и быть не могло после того, что он пережил! Но это был путь наверх, однозначно. Мне позволили остаться рядом с ним еще пару дней, пока не стало ясно, что прогресс стабилен. А потом мамаша Ларина взяла и вышвырнула меня вон.
Вот так просто, да. Но я ведь и была там на птичьих правах! Я вернулась из больницы, как обычно, а меня поставили перед фактом, что номер в отеле мне нужно освободить прямо сейчас, потому что у меня ночной рейс в Москву.
Я не хотела сдаваться без боя. Я позвонила матери – я позволила себе обрадоваться тому, что она поселилась во Франции. Даже при том, что она жила в паре часов езды от Парижа, все лучше, чем улететь в другую страну!
Но обрадовалась я рано (как всегда, если речь заходила о моей маменьке). Зазвучала ее любимая песня. Иоланта, как хорошо, что ты позвонила, но так внезапно! Я не готовилась! Я очень занята, а Этьен не любит неожиданных гостей. Это просто плохой момент. Удачи тебе!
У меня не было денег, чтобы организовать все самой, и я устала. Мне пришлось сдаться. Конечно, я могла бы обратиться за помощью к Владу, но он был слишком слаб, чтобы беспокоить его таким.
Мне оставалось лишь надеяться, что все образуется само собой. Уж не знаю, что ему наплели про мой отъезд, но он должен был понять, что это неправда! Я бы никогда не бросила его, не попрощавшись. Поэтому я ждала, что он сам свяжется со мной… вот только это так и не произошло.
Из Парижа через интернет просачивались скупые новости. Жизни Владимира Ларина больше ничто не угрожает. Покинул больницу. Уехал на лечение в Швейцарию. Направился на реабилитацию в Китай. Семья выражает признательность за беспокойство и просит уважать его право на частную жизнь.
Я перестала ждать. Что еще мне оставалось? Хорошо, что у меня наконец-то была любимая работа, это отвлекало. Я смирилась с мыслью, что он потерян навсегда. Так что мне можно простить мою реакцию на кладбище, когда я неожиданно увидела его прямо за своей спиной!
Я тогда сделала все, что могла. Я душу наизнанку вывернула, и только я знаю, чего мне все это стоило. А теперь эта бабища в своем костюме от «Шанель» сидит передо мной, важно надувает щеки и утверждает, что два года назад я его потревожила.
Тут даже в мамаше Лариной зашевелилось некое подобие совести, она поняла, что сболтнула лишнего.
– Я очень благодарна тебе за твое… вмешательство. За то, что ты приехала тогда. Но нельзя сказать, что его реабилитация полностью завершена, и ты можешь сделать для него кое-что еще.
– Дай догадаюсь: уступить дорогу Еве? Может, еще лепестками ее путь усыпать?
– Не паясничай. Ты прекрасно знаешь, что он все равно не будет принадлежать тебе.
– Он вообще никому принадлежать не будет, насколько я помню, крепостное право все-таки отменили.
Но в ответ на это мамаша Ларина лишь снисходительно улыбается.
– Не изображай святую невинность. Мы обе прекрасно знаем, что мужчина останется только с той женщиной, которой он принадлежит. Ева пока не способна удержать его, но это вопрос времени. Что же до тебя… У тебя был шанс получить моего сына. И я очень рада, что ты его упустила.
Глава 14
Давненько я такой злости не чувствовала! И сложно сказать, что выбесило меня больше, самоуверенность мамаши Лариной или то, что отчасти она была права. Не насчет Евы, разумеется, на Еву мне плевать, насчет меня. Знать, что ты упустила нечто важное, даже хуже, чем никогда этого не иметь.
Из кофейни я ушла так, будто ничего особенного не случилось, но только на это и хватило моего актерского мастерства. Меня колотило от обиды и возмущения, я никак не могла успокоиться. В терапевтических целях пришлось назначить встречу с Ксенией, и мы чуть больше часа обсуждали, какие же мужики – козлы, хотя обе понимали, что мужики конкретно к этой ситуации не имеют никакого отношения. Но обсуждать мамашу Ларину мне не хотелось.
Потом я все-таки перебрала новые камни, и это окончательно меня успокоило. На этот раз прислали не только необработанные кристаллы и галтовку, я получила небольшую посылочку с украшениями.
Нужно отметить, что с украшениями как таковыми я работаю редко. Сами по себе камни смотрятся куда мистичней. А украшения из бусинок чаще всего выполняются в стиле «старушкина радость», который не впечатлит даже самых суеверных моих клиенток. Мне пришлось изрядно повозиться, прежде чем я нашла нескольких мастеров, чьи работы меня полностью устраивали.
Вот от одной из таких мастеров я и получила посылку. Она нравилась мне тем, что предпочитала грубо обработанные, а то и вовсе не обработанные камни. Я редко оставляла что-то себе – если это войдет в привычку, уже не остановишься! Но тут, едва открыв коробку, я сразу поняла, что на сей раз побалую себя.
Рука сама потянулась к браслету из металла и обсидиана – черного, как ночь, без единого светлого вкрапления, похожего на застывшую нефть. Острые куски, блестящие на сколе, все как я люблю. К посылке прилагалось письмо, в котором столь понравившийся мне браслет назывался «Хищным». Сначала я решила, что это просто маркетинговый ход – украшения с названиями покупают быстрей. Но оказалось, что у браслета есть небольшой секрет, который привел меня в восторг. К тому же, обсидиан считается камнем, который изгоняет из жизни злых людей. Очень актуально для меня сейчас. Интересно, если коснуться этим браслетом матушки Лариной, она начнет дымиться? Было бы забавно!