узера.
Неподалеку оказались два сержанта уголовной полиции. Они не знали о рейде. Когда Стэнли Бернс с партнером услышали крик: «У них пистолеты!» – тотчас помчались назад. Увидев вооруженных людей в штатском, тоже выхватили оружие.
До сих пор не установлено, кто был зачинщиком. Мимо проезжал Торрио в ярко-красном родстере, который ни с чем нельзя было спутать. С ним были двоюродный брат Рокси Ванилла и Мак Фитцпатрик, стрелок, который помог разобраться с неприятелями Колозимо из Black Hand. Один из участников утверждал, что все началось со стрельбы мужчины в светло-сером костюме и соломенной шляпе. Второй очевидец настаивал, что инициатором инцидента был пассажир красного автомобиля, выпрыгнувший с пистолетом наперевес. Позже версию отвергли. Рокси Ванилла подходил этому описанию и получил пулю в ступню. Анонимный Офицер 666 написал статью в газету, выставлявшую виновником Мака Фитцпатрика.
Капитан Райан, известный как не самый высоконравственный человек, утверждал, что во всем виноваты зеленые копы Фанкхаузера, которые струсили и наломали дров.
Не имеет значения, кто первым открыл огонь. Важно, что сержант Бернс упал замертво, его напарник был ранен в бедро, одному новичку пуля угодила в таз, другому в ногу, осведомитель получил пулю в пах.
Торрио скрылся на некоторое время; Колозимо попал в тюрьму на несколько часов (единственный раз, когда он оказался за решеткой, за всю жизнь). На судебное разбирательство не пришел никто, кроме убийцы предполагаемого осведомителя. Ему удалось избежать наказания по апелляции.
Разгоревшийся в связи с перестрелкой скандал положил конец процветанию Дамбы. Мэр убрал из района близкого товарища олдермена, капитана Райана, и поставил вместо него Макса Нутбара, честного копа. Когда Айк Блум (одна из крупных фигур Дамбы, владелец успешного танцпола) пришел заключить привычное соглашение с новым капитаном, Нутбар вышвырнул Блума прочь. После убрал из общего зала на первом этаже портрет Блума, который на протяжении долгого времени занимал почетное место. Кроме того, Гаррисон отозвал множество лицензий – даже у Колозимо и Торрио, которые все больше увлекались бернэмским проектом. Владелец питейного заведения, муж проститутки из Дамбы, заплатил своим людям, закрыл двери бара и объявил, что, возможно, впервые реформы действительно будут проведены.
Но последнее слово оставил за собой Большой Билл Томпсон.
Соперничество Теодора Рузвельта и Уильяма Говарда Тафта в 1912 году позволило демократу Вудро Вильсону[35] стать президентом и вылилось в междоусобные распри среди республиканцев Иллинойса. Фред Лундин[36], шведский иммигрант и подлинный американский политический гений, увидел в ставшем обыденным политическом хаосе шанс продвинуть своего кандидата на должность мэра от Республиканской партии в 1915 году. Он выбрал на эту роль Томпсона. Лундин начал работу за два года до первых праймериз, разрабатывая свою организацию по классической поэтапной схеме, округ за округом.
Его привезли в Америку в двенадцать лет, спустя некоторое время после Великого чикагского пожара 1871 года. В детстве и юношестве Лундин сменил много мест работы. В двадцать лет организовал передвижной театр, в антрактах спекулировал лекарствами. С ним работали двое темнокожих, игравших на банджо. Во время представлений Лундин надевал костюм (черный сюртук, галстук-бабочка, фетровая шляпа с широкими полями и круглые янтарные очки), подчеркивавший его неординарную внешность, с острыми, торчащими вперед зубами и пышной копной волос.
Он придумал эффектную рекламу для можжевелового сиропа Juniper Ade собственного производства: «…полезный, вкусный, несравненный, освежающий, пенящийся безалкогольный напиток… То, что доктор прописал… Дешево! Вкусно! Одна ложка на галлон воды! Можно пить с чем угодно! Вам понравится! Подходим, друзья, подходим». Он добился успеха, пошел в политику, служил в сенате штата и один срок в 1908 году в палате представителей. Характерной особенностью Лундина было изощренное умение маневрировать за кулисами. Он называл себя не иначе, как просто бедным шведом, и любил подчеркивать свою малозначимость.
Пока Лундин занимался организационной стороной кампании, а Томпсон играл роль «неопознанного представителя партии», обыватели колебались: официально Томпсон заявил об участии в выборах лишь за месяц до февральских праймериз. Гарри Олсон, верховный судья муниципального суда, с трудом согласился признать легитимность кампании, заявив: «выскочки никогда не смогут пустить под откос уже запущенную машину». Томпсон, тем временем, продолжал располагать юных ночных бабочек и темнокожих, как делал в 1900 году. В Европе в 1914 году началась Первая мировая война. Томпсон раскритиковал британскую политику перед более чем 600 000 немцев и австрийцев, проживавших в Чикаго. Буквально накануне праймериз его кампания распространила брошюры, в которых говорилось, что жена Олсона, ревностная католичка, непременно проведет глубокие реформы образовательной системы.
Томпсон победил. За него проголосовали 3591 избиратель.
В апреле он столкнулся с чиновником из округа Кук Робертом Свайтцером, разгромившим Картера Гаррисона в борьбе за демократическую номинацию. Во время своей предвыборной кампании Свайтцер ставил Томпсону в упрек, что он говорил разные вещи различным группам людей. Газета, поддерживавшая Свайтцера, писала: «Томпсон пытается угодить всем сразу. В польских районах он противник Германии. В немецких районах твердит: «Unser Wilhelm fur Bürgermeister…»[37] В ирландских районах проклинает короля Англии». Это правда, Томпсон действительно учитывал интересы своей аудитории в каждый отдельный момент.
Женщинам он говорил: «Председателем образовательного совета непременно будет женщина! Кто лучше, чем мать, знает, что нужно детям?» В богатых районах клялся: «Наш город будет чистым. Здесь не место всяким аферистам!» В пролетарских говорил чуть нетрезвым баритоном: «Не вижу ничего дурного в том, чтобы пропустить рюмочку-другую в баре на углу». А в Черном поясе: «Когда я стану мэром, полиции будет чем заняться, кроме как мешать людям мирно играть в кости». Томпсон обещал темнокожим: «Я дам вам работу». Обнадеживал избирателей: «У нас будут просторные улицы, новые здания, новые заводы, новые зарплаты. Мы будем жить хорошо, и у каждого в доме будет накрытый стол!»
На протяжении всей карьеры, во время взлетов и падений, Томпсон оставался популистом на словах, а иногда даже на деле. Этим характеризовалась бурная и странная политическая жизнь Чикаго двадцатых годов. Свайтцер был честным и необыкновенно популярным человеком. Говорили, у него миллион друзей. Однако все понимали, Свайтцер – творение своего демократического босса Роджера Салливана, активного фигуранта газовых скандалов. «Ребята, – говорил Томпсон журналистам, – настоящая проблема этой кампании – газовый трест! Понятно, он наживается на простом народе… На повестке дня сейчас стоит вопрос: «Действительно ли народ хочет передать бразды правления администрации Роджера Салливана[38]? Спросите любого мужчину, у которого есть семья… Спросите любую мать, которая вынуждена отрывать гроши от детей, чтобы прокормить жадные рты газового треста… Посмотрите хотя бы на свои счета…» За неделю до выборов, совместно с комиссией по коммунальному хозяйству, Томпсон подал петицию о снижении цен на газ на 30 %. Тем временем Лундин продолжал вести закулисную деятельность.
Демократ Картер Гаррисон злостно ненавидел Салливана, всячески старался испортить жизнь республиканскому кандидату и не жалел на это средств.
Накануне выборов Свайтцер обратился к группе политических лидеров, в то время как Томпсон поступил умнее и направился к темнокожему населению Второго административного района.
Белая надежда, Джесс Уиллард, победил темнокожего Джека Джонсона в поединке в супертяжелой весовой категории вечером того дня. «Только настоящий ковбой вроде Уилларда мог побить такого славного малого, как Джонсон. Завтра ковбой непременно будет на вашей стороне. Помните: Билл Томпсон победит на выборах ради вас…» Люди прекрасно понимали, Томпсон в самом деле был за них. Он не раз доказывал, и афроамериканцы знали, докажет это вновь. Томпсон победил. Он набрал 390 691 голос против 251 502 голосов соперника, что почти точно соответствовало прогнозам Лундина и было самым большим преимуществом республиканцев за всю историю Чикаго.
Приступив к деятельности, Томпсон подверг резкой критике капитана Нутбара, отправил на пенсию инспектора полиции нравов Фрэнсиса Ханну, а надсмотр за борделями снова поручил регулярной полиции.
Что касается полиции нравов, он докучал майору Фанкхаузеру, строя козни на юридическом уровне. В итоге Томпсон добился упразднения полиции нравов.
Торрио и Колозимо понимали, дни их славы позади, и отныне Дамба должна стать скромнее. Колозимо это не особенно волновало. В 1910 году он открыл Кафе Колозимо по адресу улица Саут-Уобаш, 2126, в самом сердце Дамбы. Кафе Колозимо было в общем благопристойным и чинным заведением, кроме части на втором этаже, выделенной под азартные игры. Большой Джим нанял шеф-повара мирового класса, шикарно обустроил прекрасный винный погреб и регулярно приглашал самых выдающихся артистов и оркестры. Кафе Колозимо стало центром ночной жизни Чикаго, оазисом спокойствия, безопасности и роскоши в страшном районе Дамба. В заведение приходили все – от жителей Золотого берега до местных пожарных.
Колозимо получал огромное удовольствие от кафе.
Посетители видели в нем приятнейшего, добрейшего хозяина. Вскоре заведение стало приносить $50 000 в месяц (в основном благодаря усилиям партнера).
Торрио полностью устраивало, как шли дела в империи. Он воспроизвел бернэмский проект на западе и юго-западе пригорода Чикаго. Даже в местах, руководство которых было глубоко коррумпированным, Торрио старательно обходил соседей в каждом перспективном месте и активно заводил знакомства: помогал местным с различными платежами, чинил протекающие крыши и вообще делал для домовладельцев многое, стараясь подружиться.