Согласно оценке Налогового управления США, в 1927 году, с наступлением мира и усиления влиятельности Капоне, общий оборот превысил $100 миллионов. $60 миллионов пришли от занятия бутлегерством, причем Капоне утверждал, что даже в самые тяжелые месяцы под «мягким наблюдением Томпсона ему удалось осуществить пять тысяч поставок». Накладные расходы, оплата офисов, ущерб от федеральных рейдов и взятки судьям составляли $50 000 в месяц или $600 000 в год. $24 миллиона приносили азартные игры, $10 миллионов поступало от борделей, танцевальных залов и пригородных отелей, еще $10 милионов составляло категорию «разное», включая рэкет, и принудительные поступления денежных средств от других банд.
Конечно, расходы были немалые. Капоне утверждал, что платил $30 миллионов в год только за политическую и полицейскую защиту.
Никто не знал – вероятно, включая и самого Капоне, – сколько составляет его доля. Правительство оценивало его доход в 1927 году в $218 057 и 4 цента.
Это составляло меньше десятой части от реальной суммы.
Капоне нуждался в каждом центе для поддержания чрезвычайно дорогостоящих привычек: азартных игр и щедрости. Один исследователь прокомментировал эти привычки следующим образом: «Аль – простофиля похлеще любого провинциала, приехавшего покорять Чикаго».
Капоне часто носил с собой $50 000, чтобы перекинуться в кости, не менее $1000 за кон: возможно, ему нравилось смущать других игроков подобными ставками. Иногда он делал ставку в $50 000 или даже $100 000. Капоне часто проигрывал.
$50 000 или $100 000 могли уйти на лошадиных бегах. Капоне увлекся бегами в 1924 году, познакомившись с жокеями и тренерами в Хоторне. Благодаря подсказкам и внутренним сведениям он смог выиграть $50 000 за неделю. Капоне моментально поддался второй дорогостоящей привычке – чрезвычайной щедрости: начал закатывать пиры для наездников.
Удача (или расчет) изменила Капоне, и к концу забега он потерял $200 000. Но не остановился и через несколько недель на следующем этапе бегов проиграл еще $500 000. С немногими избранными Капоне щедро делился советами. Однажды на бегах он встретил фоторепортера. «Эй, парень, – вспоминает Энтони Берарди, не хочешь поставить на пятый номер?» – спросил Капоне, указывая на лошадь, которая никогда не выигрывала забегов. «Как, черт возьми, эта лошадь может победить? – возразил Берарди. – Забудь об этом». Перед стартом один из боевиков Капоне засунул в карман Берарди пятидолларовый билет. Ставки были 60 к 1, лошадь выиграла забег, и, забирая выигранные $300, фотограф проклинал, что не послушался совета.
Ничто не могло угомонить страсть Капоне к азартным играм.
Говоря на сленге того времени, он неизменно заканчивал игру «с сумкой над головой» и всегда выплачивал проигрыш. Весной 1927 года Капоне сказал друзьям: «Я потерял $1,5 миллиона на лошадях и костях за последние два года. И поверьте, ничуть не жалею. Если кто-то даст миллион, я тут же поставлю на первую понравившуюся лошадь».
Два года спустя он сказал журналисту, с которым поддерживал дружеские отношения, что «с тех пор, как перебрался в Чикаго, его одурачили на $7,5 миллиона». Никто не усомнился в сказанном.
Вечеринки, регулярно устраиваемые Капоне для жокеев, напоминали сатурналии[115]. Капоне и спутники заходили в кабаре или в джазовый концертный зал (принадлежавший Капоне или кому-нибудь еще), закрывали для посторонних и объявляли: вся выпивка этим вечером за его счет. Официантам Капоне всегда давал $100 чаевых; гардеробщицам не меньше $10. Музыканты вспоминали, Капоне с компанией всегда сидели в углу и вели себя шумно и весело; при нем обязательно стоял телохранитель, пристально осматривающий помещение в поисках источников опасности. С лица Капоне не сходила улыбка, он был очень любезным.
Капоне мог оккупировать заведение для нескольких сотен друзей и коллег, бросив владельцу $5000 и не приняв сдачу. Банкеты в гостинице Metropole длились два дня и стоили $1800. Однажды, на День рождения, он устроил трехдневную вечеринку с шампанским и музыкой Фэтса Уоллера[116].
Когда суд окончательно оправдал Скализа и Ансельми, 9 июня 1927 года, Капоне закатил вечеринку стоимостью $25 000, описанную одним гостем как потоп. Кульминационным моментом вечеринки была стрельба пробками из бутылок Piper Heidsieck и Mumm’s. Алкоголем был залит весь пол.
В том же году Капоне превзошел себя и устроил торжество длиной в целую неделю в честь боксерского поединка между Джеком Демпси[117] и Джином Танни[118], обошедшееся в $50 000. Это был изящный жест: именно эту сумму Капоне поставил на своего друга Демпси. Он планировал дать больше денег нужным людям, чтобы Демпси точно победил. Демпси отговорил главного поклонника от подтасовки результатов, считая это неблагородным. Капоне отправил огромный букет Демпси, к которому приложил открытку, гласившую: «Семье Демпси во славу благородства».
Аль Капоне покидает зал судебных заседаний в Чикаго. 24 октября 1931 года.
Благодеяния Капоне обходились не дороже, чем гостеприимство, но определенно пробуждали в людях особенную любовь к нему.
Прежде чем смертельно поссориться с Капоне, Теодор Энтон любил рассказывать, как дождливым вечером он потащился в ресторан, продавать газеты.
– Сколько у тебя осталось, парень? – спросил Капоне.
– Кажется, около пятидесяти.
Капоне вынул $20:
– Брось газеты, – сказал Капоне, помахав купюрой, – и беги домой к маме.
Нищие, мошенники, бывшие заключенные, люди, имеющие за плечами тяжелый жизненный опыт, воспринимали Капоне как легкого в общении и открытого человека. Полицейский в отставке до сих пор вспоминает историю пожилой женщины, которую выдворили из квартиры за неуплату. Капоне отрядил грузовик, чтобы собрать скудные пожитки несчастной старушки, выброшенные на тротуар. Его люди бережно собрали вещи и перевезли в новую, оплаченную Капоне квартиру.
Дело было не в личных переживаниях Капоне. Содержатели различных заведений в Сисеро обеспечивали нуждающихся углем (на зиму), пищей и одеждой. Капоне не был исключением. Когда случился биржевой крах 1929 года, Капоне одним из первых открыл ряд кухонь, где бесплатно кормили супом.
Возможно, он навязал содержание этих кухонь частным компаниям, возможно, некоторые лавочники Сисеро не получали от Капоне полной оплаты. Тем не менее, когда годы спустя А. Дж. Либлинг[119] посетил Чикаго, водитель такси вспоминал Капоне как хорошего парня, кормившего бедняков в годы кризиса.
«Можно говорить про Аль Капоне все, что угодно, – говорила женщина, которой в 1927 году было шестнадцать, – но если люди были в отчаянии и нуждались в помощи, он помогал, не ожидая ничего взамен». Ее сын, сержант-детектив из полиции Сисеро, с детства впитывал эти истории: «Мои люди, – говорил полицейский, – воспринимали Капоне как Робин Гуда», и мать повторяла следом: «Правильно, он был как Робин Гуд».
На самом деле Капоне был одновременно и лучше и хуже. К светлой стороне (если не считать рэкет и вымогательство у других бутлегеров и содержателей казино) можно отнести, что Капоне не воровал. Он гордился превращением грабителей и разбойников в полезных членов общества. Конечно, в основном он обирал не богачей, а представителей среднего класса и высокооплачиваемых рабочих, которые могли позволить кружку пива или посещение салуна. Капоне не обижал бедняков: они и так едва могли прокормиться. «Я не знала, что такое соус или стейк, – вспоминала Санта-Руссо Болдуин, одна из девятнадцати детей чернорабочего. – Мы ели только шейные кости. Но было много спагетти – с горохом, фасолью, маслом, поэтому мы не голодали. Отец делал вино. Люди вроде него не заглядывали в пивную кружку, не говоря уже о подпольных салунах, кабаре и азартных играх.
С другой стороны, Капоне не давал нищим сколько-нибудь значительных средств на регулярной основе (помимо приступов благородства).
До Робин Гуда ему было далеко.
Капоне управлял огромной растущей империей благодаря великому таланту управленца, которым восхищались даже критики.
Посетители офиса Капоне в Metropole обнаруживали его в одной рубашке, сидящего за рабочим столом, заваленным бумагами, с одновременно звонящими девятью телефонами. Разговоры с Капоне постоянно прерывались срочными запросами на получение инструкций и различных решений. Однажды Тони Берарди попросил встречи, чтобы сделать несколько фотографий. Он часто боксировал по вечерам в четверг в любительских поединках, проводящихся в тренажерном зале Сильвио Феретти. Тони нравился страстный поклонник бокса Капоне. Прежде чем Берарди открыл рот, Капоне поднял глаза и спросил:
– Тони, ты действительно думаешь, что можешь постоянно меня беспокоить?
– Аль, ради бога, я пришел сделать твои фотографии, а не звать на ринг. Но, если хочешь, пойдем к Сильвио и наденем перчатки.
– Малыш, – вздохнул Капоне с ощутимым сожалением и посмотрел на стол, заваленный бумагами, и на трех-четырех человек, ожидающих ответа босса, – у меня нет на это времени.
Люди из команды восхищались Большим другом, чувствовали себя элитой из-за того, что работали на Капоне. «Капоне нанимает только джентльменов», – хвастался Гарри Доремус, один из ближайших соратников. – Они должны прилично выглядеть, обладать хорошо поставленной речью, а не разговаривать на языке головорезов. Капоне нанимал людей с осторожностью и требовал соответствующего внешнего вида и соблюдения правил поведения.
Капоне любили не только за щедрость. Люди восхищались его могуществом. Однажды у одного из секретарей Капоне возникла телефонная заминка с представителем суда. Взяв трубку, без предварительных переговоров, Капоне произнес имя человека, вызвавшего некоторые проблемы, а затем рявкнул: «Кажется, я уже говорил, что его следует уволить. – Стоящий рядом секретарь услышал какие-то скрипы на другом конце. – Или ты забыл? – продолжал Капоне. – В следующий раз не забывай!»