В соответствии с приказом, все выстроились лицом к кирпичной стене, подняв руки. Фрэнк Гузенберг стоял слева, за ним Пит, далее Вайншанк, Хейер, Кларк и Мэй. Правый фланг замыкал неудавшийся оптик. За исключением Кларка и Мэя, одетых в коричневые рабочие комбинезоны и куртки, все были в пальто, а из петлицы Швиммера выглядывала бутоньерка из гвоздик.
Один из рейдеров прошелся вдоль строя, отбирая оружие у задержанных. Вне всякого сомнения, оно было у Гузенбергов и Кларка, возможно, и у всех остальных, даже у Швиммера. Заряженный револьвер Фрэнка упал на пол, где и остался лежать.
В руках у подошедших штатских оказались автоматы Томпсона, у одного с магазином на двадцать патронов, у другого – на пятьдесят.
Они заняли позиции по краям, а полицейские с дробовиками остались в центре. Выстрелы раздались неожиданно. Жертвы испытали звериный ужас, но все произошло настолько быстро, что никто не успел отреагировать.
Первые очереди попали в нижние части спин, следующие – в шеи и головы. Мэй начал поворачиваться, инстинктивно протестуя, и в этот момент картечь снесла левую часть черепа. Пуля из дробовика попала в грудь Швиммера.
Четыре жертвы упали на пол и лежали под прямым углом к изрядно изрешеченной пулями стене. Пит Гузенберг упал в кресло, но не сидел, а скорее, лежал боком. Один из автоматчиков присел на корточки и сделал последнюю очередь, целясь в головы лежащих.
Убийцы блестяще разыграли издевательскую сцену ареста, после чего беспрепятственно покинули место бойни.
Миссис Джозеф Морин, живущая с другой стороны Норд-Кларк, 2125, убирала в комнате, выходящей на улицу. Случайно подняв взгляд, она заметила двух мужчин, выходящих из гаража. Они шли с поднятыми руками, а сзади следовали двое полицейских (об этом миссис Морин вспомнила на следующий день) с «длинными, знаете, такими пушками».
Самюэль Шнайдер в магазине одежды на первом этаже следующего здания, к северу от гаража, не слышал ничего особенного, а тем более стрельбы. Через окно он увидел людей, пересекавших тротуар. «Они были совершенно спокойны, – рассказал Шнайдер репортерам, – я решил, это полицейские».
На третьем этаже того же здания миссис Жанетта Лендесмен гладила белье. Она услышала «что-то похожее на приглушенный барабанный бой или какие-то взрывы». «Я подумала, – сказала женщина позже, – знаю, что это, и мне стало любопытно». Миссис Лендесмен подошла к окну и увидела, как какой-то мужчина садится в Cadillac, «очень похожий на полицейскую машину».
Автомобиль сорвался с места в сторону юга, но в этом же направлении ехал трамвай, и Cadillac обогнал мешающий транспорт, выехав на встречную полосу. Была ли эта машина полицейской или нет, но Жанетте Лендесмен показалось, что водитель слишком безрассуден. Откуда весь этот шум? Конечно, из гаража! Новоявленная миссис Марпл отправилась на разведку.
Дверь со стороны улицы оказалась заклиненной, и миссис Лендесмен, вернувшись обратно, обратилась за помощью к квартиранту Чарльзу МакАлистеру, который собирался на работу. Кое-как МакАлистер приоткрыл дверь и скрылся в офисе.
Обратно он вернулся с лицом пепельного цвета: в заднем помещении лежали мертвецы, причем один четко спросил: «Кто там?» Лендесмен немедленно позвонила в ближайший участок.
Первым прибыл лейтенант Томас Лофтус, который увидел, как к нему ползет Фрэнк Гузенберг. Лофтус поднял его револьвер с бетонного пола.
– Вы меня узнаете, Фрэнк? – спросил Лофтус, знавший гангстера в лицо.
– Да, ты – Том Лофтус, – прохрипел Гузенберг.
– Кто это сделал? – спросил полицейский. – Что здесь произошло?
– Я не буду ничего говорить…
– Ты в плохом состоянии, Фрэнк…
– Ради бога, отвези меня в больницу!
У Лофтуса была возможность нажать на Гузенберга прежде, чем вызвать медицинскую помощь:
– Я хочу, чтобы ты объяснил эту стрельбу.
– Я отказываюсь говорить…
Лофтус сдался. Он вызвал «Скорую помощь». По пути в больницу Alexian Brothers, находящуюся милей западнее, лейтенант снова попытался разговорить Фрэнка. Лофтус сказал, что видел там его мертвого брата. Кто это сделал? «Я не скажу», – непреклонно дышал Гузенберг в ответ. Он умер днем около 1.40, не произнеся больше ни слова.
Сцена расправы поразила даже суровых полицейских, много повидавших на своем веку. Хейер, стоявший в середине шеренги, был так изуродован пулями, что во время вскрытия не удалось установить траекторию отдельных выстрелов. Град пуль был настолько плотным, что разодрал в клочья штаны Пита Гузенберга. «Было жутковато», – прокомментировал один полицейский увиденное. Семь жертв сразу, так зверски убитых, – это слишком чудовищно. Полицейские пришли в такое смятение, что забыли оповестить дежурного сержанта, который должен был передать сведения наверх. В верхних эшелонах полиции на протяжении получаса ничего не знали о том, что впоследствии назвали массовой бойней.
В офисе коронера все знали благодаря вызову «Скорой». После настойчивых звонков Уолтера Спирко Айзек Гершман позвонил в главное управление полиции. Ему ответили, что поступило донесение о мелком инциденте в доме 2122 на улице Норт-Кларк. Что-то вроде драки.
Гершман разослал очередной бюллетень: «В драке пострадали люди».
Вскоре он услышал, как полицейские машины с ревом сирен понеслись через Чикаго Луп. Слухи разнеслись повсеместно. Все СМИ активно освещали бойню. Гершман позвонил Спирко: «Уолтер, сукин сын, почему ты не убедил меня?!»
Глава 20…и цветы
В 11.25 в Чикаго Луп все еще завывали полицейские сирены. Толпы любопытных заполнили все улицы, примыкающие к гаражу.
В 12:25 по местному времени Майами около здания суда округа Дейд остановился светло-голубой лимузин. Из лимузина вышел Капоне, одетый по-летнему: в клетчатой спортивной куртке, белых фланелевых брюках, теннисных туфлях и белой шляпе из мягкого фетра. Шофер в униформе и телохранитель остались в машине. Второй телохранитель направился с Капоне к лифту. Оба были габаритными, но подвижными, с цепким взглядом. Они были одеты так же броско, как Снорки.
В 12.30 Капоне вошел в кабинет окружного прокурора Роберта Тейлора, который допрашивал его прошлым летом. Тейлор пригласил Капоне на беседу с Луисом Голдстейном, помощником окружного прокурора из Нью-Йорка, приехавшим задать несколько вопросов по поводу убийства Фрэнки Йеля.
Позже многие полагали, что Капоне создал непоколебимое алиби, поскольку о его присутствии во Флориде говорили ежедневные публикации в прессе.
– Итак, – улыбнулся Капоне, пожав руки Тейлору, Голдштейну и официальным представителям Майами, – чем могу быть полезен?
Содержание беседы осталось неизвестным, дело об убийстве Йеля еще не было закрыто.
Капоне уклончиво сказал: «Я просто ответил на несколько вопросов, которые вряд ли могут быть интересны».
Через два года и девять месяцев Капоне поймет ошибочность этого заявления, но тогда большинство вопросов поверенного округа Дейд казались совершенно безобидными. Капоне аккуратно парировал, как всегда.
Например, Тейлор спросил, когда Капоне впервые встретил Паркера Хендерсона. «Около двух лет назад». Помощник прокура продолжил: «Можете назвать имена людей, которые были с вами?» Капоне поморщился в ответ: «Я не люблю называть имена, если не понимаю, зачем это нужно. Возможно, потом это будет использовано против них». «Что ж, – ответил Тейлор, – мы будем вести запись, и все, что вы скажете, может быть использовано против вас», – он кивнул в сторону сидящего рядом стенографа Рута Гаскина. «Это все, что я хотел знать, – прокомментировал ситуацию Капоне, – не помню эти имена».
Когда некоторые из ответов позже всплыли в налоговом суде, критики считали, что Капоне должен был отказаться от дачи показаний, и усомнились в его умственных способностях. Капоне предупредили, но он все равно дал ответы.
Однако первые разбирательства против гангстеров, связанные с налогами (дела против брата Капоне Ральфа, Драггэна и Лейка), начались только через девять месяцев, когда правительство обнаружило у них доказуемые источники дохода.
По причинам, которые рассмотрим позже, мало кто понял, что незаконные доходы так же облагаются налогами. Налоговое управление изучало декларации гангстеров в течение нескольких лет, и эти действия целенаправленно проводились против Капоне. 18 октября 1928 года он не знал и не мог предвидеть, что не следовало отвечать на, казалось бы, безобидные вопросы, хотя Капоне соблюдал крайнюю осторожность.
– Чем вы занимаетесь? – спросил Тейлор.
– Я игрок. Делаю крупные ставки на тотализаторе.
Это было абсолютно законно, как во Флориде, так и в Иллинойсе, и Нью-Йорке. Тейлор, проверивший историю звонков Капоне, спросил:
– Кто такой Митчелл из Оук-парка, штат Иллинойс? Например, он трижды звонил в ваш дом двадцатого числа.
– Он делает для меня ставки на бегах.
И снова в этом не было никаких нарушений закона. Напротив, Капоне не имел никаких дел с ипподромными жучками. Но Тейлор продолжал давить, пытаясь найти слабую точку:
– Помимо ставок вы еще бутлегерством занимаетесь? – спросил Тейлор человека, само имя которого можно употреблять как синоним понятия бутлегерство.
– Никогда в жизни, – ответил Капоне, благо разговор проходил не под присягой.
Когда Тейлор перешел к неловким вопросам, Капоне отклонил их.
– Как долго у вас проживал Дэн Серрителла?
– Серрителла никогда не жил у меня, просто время от времени приезжал на несколько дней, – ответил Капоне, отдаляясь от инспектора мер и весов Чикаго, поставленного Томпсоном, будущего сенатора.
– Вы знаете Джека Гузика?
– Да, это мой друг из Чикаго.
– Чем он занимается?
– Он боксер, – ответил Капоне, пошутив над пухлым экс-сутенером.
Так же легко Капоне обошел скользкий вопрос об использовании псевдонима:
– Вам знаком человек по имени Аль Браун?
– Меня часто так называют. Я никогда не использую эту фамилию. Мое настоящее имя – Капоне.