обных, совершенно секретных планах (не говоря о переговорах с Оперативником номером один) мелким членам банды. Как мог аутсайдер Мэлоун подслушать подобную информацию? Если бандиты разоблачили Мэлоуна, почему бы не накормить его рассказами о наемниках и не заставить полицию гоняться за фантомами? Не исключено, эта комбинация непреднамеренно заманила в ловушку Эда О’Хару, который, возможно, слышал часть разговора, распространяемого в интересах Лепито.
Элиот Несс и Неприкасаемые включились в дело. Водитель Джордж Мейер рассказывал: Нессу иногда сдавали адреса второстепенных складов, чтобы отвлечь внимание, по крайней мере временно, от более важных точек. Другой наблюдатель видел в подобных облавах явную показуху. Несмотря на это, команда Неприкасаемых уничтожила и конфисковала немало алкогольных активов Капоне.
В своей книге «Неприкасаемые» Несс хвастался, что в результате его набегов «Чикаго быстро высыхал» и «стал сухим, как пресловутая кость». По словам Несса, он «вытащил Капоне из бутлегерского бизнеса». Мягко говоря, Несс выдавал желаемое за действительное, несколько преувеличив свою роль. Его группа не повлияла на ниспровержение Капоне. Правительство не смогло осудить Капоне по единственному обвинению, для которого Неприкасаемые собирали доказательства: сговор с целью нарушения сухого закона.
Несс и его люди отличились безупречной эффективностью и неподкупностью.
Капоне попытался противостоять обычным способом, но cкоро осознал, что ему нечего противопоставить Неприкасаемым. Когда один из парней с годовым жалованьем в $2800 отказался от $1000 в неделю, эмиссар Капоне жалобно вздохнул: «Все в Чикаго хорошо ладят друг с другом. Почему вы не хотите?»
Капоне обладал настоящим
управленческим талантом
и «гением массового
производства». Ни один
бутлегер Нью-Йорка
не занимал такую долю
на рынке и не обладал
такой гегемонией. И никто
не был столь заметен.
Несс не ограничился описанием хорошо исполняемой работы и выдающихся результатов. В его книге постоянно упоминается об угрозе: «Капоне должен был раздавить нас, чтобы выжить». При этом Несс утверждал, что Капоне никогда не планировал физического устранения федералов или подстав другого рода. Фрэнк Уилсон писал о предупреждении, которое получил от Капоне: за ним и женой пристально следили в гостинице Sheridan Plaza. Уилсон переехал в гостиницу Palmer House. В дальнейшем Капоне не выходил на Уилсона.
Однажды Несс столкнулся с боевиком мафии. Хулиган-одиночка преследовал его машину. Когда Несс прижал автомобиль к обочине, бандит остался сидеть с ошеломленным видом. Нессу даже не пришлось вынимать оружие. В следующий раз Несс поймал боевика, слоняющегося вокруг дома его невесты. В ходе «физического разъяснения ошибочности поведения» Несс обнаружил, что плечевая кобура парня пуста: «террорист» забыл оружие в машине.
За время деятельности Неприкасаемых погиб только один человек, связанный с ними, водитель Несса, отсидевший за незначительное нарушение. Убийство не имело отношения к организованной преступности, и полиция быстро арестовала преступника, который затем повесился в камере.
Нездоровый ажиотаж после убийства Лингла говорил, что общество не чувствовало себя в безопасности. Несс поспешил успокоить страхи невесты: «Нам не о чем беспокоиться. Никто не осмелится стрелять в федерального агента». Это было чистой правдой. Пол У. Робски, входивший в группу Неприкасаемых, оставался федеральным агентом, пока не ушел в отставку в 1951 году, поступив охранником в авиакомпанию. «Естественно, мы носили оружие, – вспоминал Робски, – но никогда им не пользовались в 1930–1931 годы, поскольку Капоне обязал своих парней на пивоварнях не выступать против федералов. В случае облавы следовало сдаться или убежать. У Капоне хватало проблем. Он прекрасно понимал, что на место одного офицера придет множество новых».
Страсть к напыщенному героизму доходила до абсурда.
Федералы исключительно хорошо делали свое дело, но в описаниях работы никогда не встречались упоминания о вооруженных стычках с бандитами. Фрэнк Уилсон занимался финансовой аналитикой, именно его усидчивая деятельность, а не чья-то безудержная смелость, помогла законно ухватить Капоне.
К лету 1930 года люди Уилсона исследовали доказуемый доход Капоне в течение двух лет. Как сказал Уилсон Ирею, Капоне действовал практически без ошибок, из примерно миллиона чеков, которые изучила специальная разведывательная служба, только два выходили на Капоне. Оба были выписаны на мизерные суммы.
Как-то вечером, когда все остальные члены рабочей группы отправились по домам, Уилсон решил еще раз изучить изъятые записи: возможно, они что-то упустили.
Специальная разведывательная служба ютилась в каморке в здании Старой почтовой службы, где едва разместились четыре шкафа и два стола. Около часа ночи осоловевший от усталости Уилсон собрался уходить. Убирая документы, с которыми работал, он случайно захлопнул ящик. Замок автоматически щелкнул, а Уилсон не смог найти ключ.
Менее въедливый и педантичный сотрудник позволил бы бумагам пролежать до утра, но Уилсон заглянул в соседнюю комнатку, где стоял шаткий незапирающийся шкаф. Чтобы освободить место, он вынул охапку пыльных документов, обнаружив у задней стенки тяжелый пакет в коричневой бумаге. Уилсон разрезал упаковку. Внутри находились три записные книжки, обычно используемые для бухгалтерских записей.
Первая оказалась совершенно безобидной. После взгляда на вторую усталость Уилсона как рукой сняло. Столбцы, озаглавленные «Бердкейдж», «Очко», «Крэпс», «Фаро», «Рулетка» и «Скачки», а также проставленные в них цифры указывали, что в книге велись записи о кассовых чеках, связанных с крупномасштабными азартными играми. У Уилсона возникла надежда, что записи могут вывести на Капоне.
Записи охватывали период с 1924 по 1926 год и содержали умопомрачительные суммы. За двадцать два месяца прибыль этого совместного предприятия составила $587 721 и 95 центов. Через каждые несколько страниц бухгалтер подводил итоги и расписывал распределение полученных средств. На одной из страниц за декабрь 1924 года Уилсон увидел, что общая сумма средств, имеющихся в распоряжении заведения, составляла $31 443. Затем к ней было добавлено $17 500 и вычтено $6256 в колонке «Скачки». При резервировании $10 000 на новом счете общий доход составил $32 687, причем он делился по частям. На раздел «Город» (очевидно, местный получатель денег) приходилось 20 %, или $6 537 и 42 цента; далее следовали разделы «Ральф» (Уилсон надеялся, что имелся в виду Ральф Капоне) и «Пит» (позднее выяснилось, что это игровой брокер Капоне Пит Пенович), которым следовало 5 %, или по $1634 и 35 центов. Четыре платежа по $5720 и 22 цента, 17 % каждый, отходили «Фрэнку», «Лу», «Д», и «Д и А». Скорее всего, это означало Джек (Гузик) и Аль. Вверху страницы было написано крупными буквами: «Фрэнк заплатил $17 500 Алю». Это соответствовало $17 500 дополнительного дохода (Пит Пенович позже дал показания, что эта сумма была одной из неудачных ставок Капоне на скачках). Кроме того, надпись связывала с операцией некоего Аля.
Утром Уилсон выяснил, что эта записная книжка была захвачена в ходе облавы на Hawthorne Smoke Shop, принадлежащий Капоне, сразу после убийства МакСвиггина. Блокнот побывал в руках Пэта Роша, но он не увидел потенциала записей. Как заявил полицейский в отставке, Артур Ристидж: «Это была куча мусора, который мы отбросили в сторону. Если бы знать, какая бомба находится у нас в руках! Федералы смогли бы упечь этих парней на веки вечные!» Рош сдал все бумаги в администрацию прокурора штата, где записная книжка осталась собирать пыль, забытая всеми.
Главной задачей Уилсона было напрямую связать найденную бухгалтерию и Капоне. Записи вели три человека, причем почерк одного отличался особой аккуратностью. Налоговики собрали образцы почерка всех (бандитов, и не только), связанных с организацией Капоне. Они изучили выборные бюллетени, документы об освобождении под залог, банковские счета и многое другое. Бинго выпал в виде депозитной квитанции банка Сисеро. Она была подписана неким Лесли Адельбертом Шамуэем, или, как его называли, Лью. Информатор доложил Уилсону, что «Шамуэй – совершенный джентльмен, воспитанный, тихий и безобидный человек, не причастный к рэкету». Налоговики установили, что Шамуэй исчез из Чикаго.
В феврале 1931 года Эд О’Хара сообщил Уилсону, что Шамуэй переехал в Майами, где работает кассиром то ли на конных, то ли на собачьих бегах. Уилсон нашел Шамуэя в кинологическом клубе Biscayne Bay. Шамуэй сделал вид, что ничего не знает. «Вы ошибаетесь, мистер Уилсон, – сказал он, сдерживая дрожь. – Я не знаю Аля Капоне». Человеку, сумевшему сломать Фреда Райса, не составило особого труда разобраться с этим джентльменом.
Уилсон пообещал Шамуэю прислать федерального маршала, который достанет его даже из-под земли. Если Шамуэй даст показания, правительство обеспечит полную защиту. «Лью, если будете сотрудничать, миссис Шамуэй не останется вдовой».
То, что рассказал Шамуэй, вывело Уилсона на преподобного Генри Гувера, который засвидетельствовал, что Капоне обладал правом собственности на подпольное казино напротив отеля Hawthorne.
Некоторые говорили, что эту идею подбросил судье Лейлу юрист, сотрудничавший с Tribune Чарльз Ратбун. Газетчик Уолтер Спирко утверждал: «его склонили к этому газеты; он всегда играл на публику». Никто не представлял, что судья Джон Х. Лейл додумался выдавать ордера на арест за бродяжничество всех, вошедших в пресловутый список врагов общества. Лейл приехал в Чикаго из Теннесси в 1900 году в восемнадцать лет. Перепробовав множество занятий, включая профессиональный бокс, он стал адвокатом. Лейл служил в легислатуре Иллинойса, затем в мэрии Чикаго, а в 1924 году победил на выборах в муниципальный суд.
По свидетельству коллег, ему не хватало разумной судебной корректности. Конечно, многие из коллег были нечисты на руку (чего нельзя сказать о Лейле), но тем не менее они оказались правы. Лейл упорно устанавливал неконституционно высокий залог, сокращаемый по апелляции: его $100 000, как правило, превращались в $5000. Он громил преступников не хуже прокурора. Особенно доставалось Капоне, Лейл призывал как можно быстрее посадить его на электрический стул, забывая указать хоть какие-то обвинения. Он выдавал ордера на арест и обыск любым офицерам полиции по первому требованию, без указания причин, и очень любил принимать личное участие в облавах. Четыре раза главный судья переводил Лейла с уголовных дел на гражданские, где он соблюдал рамки приличия, но общественность обожала его несгибаемую жестокость по отношению к известным преступникам, хотя этот подход не приносил большей эффективности, чем умелое лавирование его коллег. Сочетание общественного давления и газетных публикаций возвращало Лейла обратно в уголовный суд.