Основной вопрос был в установлении факта болезни Капоне, 12 марта 1929 года, когда он должен был предстать перед коллегией присяжных в день начала судебного процесса. Полицейские Хайалии дали показания, что видели Капоне на скачках 17 января; другие записи и показания свидетельствовали о путешествии на Багамы в начале февраля; стенографист Рут Гаскин отметил, что в день бойни 14 февраля Капоне был совершенно здоров.
Во время перерыва полицейские наконец получили возможность исполнить ордер судьи Лейла на арест за бродяжничество.
К этому времени ордер превратился в потрепанную мятую бумажку, прошедшую через много рук. Два сержанта отвели Капоне в детективное бюро, где шеф детективов угощал его кофе и бутербродами, а Капоне развлекал начальника рассказами, что зарабатывает на жизнь недвижимостью. Судья Фрэнк М. Пэддэн назначил Капоне залог в $10 000 и продлил слушание на неделю. Адвокат Капоне оформил закладные и документы о владении собственностью общей стоимостью $80 000, что было общепринятым трюком большинства бродяг, подобных Капоне. Полиция поспешила вернуть подсудимого в зал федерального суда к окончанию перерыва в половине второго.
Весь день Капоне выслушивал показания свидетелей о своем прекрасном состоянии здоровья в феврале и марте. После слушания полиция сопроводила его обратно в гостиницу Lexington. «Мы не хотим, чтобы Капоне убили в Чикаго», – пояснил глава полиции Алькок. Когда такси, в котором ехал Капоне, остановилось на светофоре, к нему подошел смуглый мужчина. Из едущего следом патрульного автомобиля мгновенно выскочил лейтенант и скрутил нападающего. «Я простой коммивояжер!» – скулил испуганный жулик.
– Вы не можете быть бродягой, – сказал кто-то, обращаясь к Капоне, явившемуся на второе слушание в дорогом сером костюме, – у вас два костюма.
– Я покупаю один в день, – отозвался Капоне.
В дело вступила защита. Молодой, тучный, жалкий на вид доктор Филлипс совершенно растерялся во время перекрестного допроса главного правительственного следователя Джейкоба Гроссмана. Ему пришлось признаться, что заявления из аффидевита, объясняющие неявку Капоне в суд, являются ложными. На самом деле у него не было профессиональной практики в Чикаго на протяжении четырех лет; он работал только год, в должности стажера. На самом деле Капоне провел в постели не шесть недель, как говорилось в аффидевите врача, а две или три недели. Он объяснил, что заявления носили «условный характер».
13 января 1929 года Филлипс позвонил семейному доктору Капоне Дэвиду Оменсу, подчеркнув, что болезнь не слишком серьезная. Как это согласовывалось с показаниями, данными под присягой? «Я не хотел, чтобы доктор Оменс звонил и тревожил семью». Со слов Филлипса получалось, что он находился в офисе, а о состоянии здоровья Капоне ему продиктовал по телефону адвокат из Майами Джон Стоукс. Филлипс не вслушивался, что говорил Стоукс, и невнимательно читал документ перед тем, как подписать. «Я пробежал его глазами, о чем теперь очень сожалею».
Ральф Капоне, брат Аль Капоне, и миссис Капоне, мать обоих мужчин, в Лос-Анджелесе, по пути в Федеральную тюрьму «Терминал Айленд», куда они отправились навестить Аль Капоне. Март 1939 года.
Энн Пэган, приходящая медсестра Капоне, и ее коллега Нора Хокинс, ночная медсестра, справились намного лучше. Обе проявили глубокий профессионализм, и перекрестный допрос не сбил их с толку. Из показаний следовало, что Капоне действительно был очень болен в течение двух недель в середине января. Некомпетентность доктора Филлипса выражалась в приверженности к лечению домашними средствами. Капоне обкладывали горчичниками, пока на коже не осталось живого места. По ночам его беспокоили сильные боли в груди, а температура поднималась до 104 градусов[200] по Фаренгейту. «Он сильно кашлял и не мог пошевелить головой». В любом случае, пока они дежурили, о посещении ипподрома не могло быть и речи.
Сказанное медсестрами частично противоречило предмету судебного преследования, но защита не смогла опровергнуть остальные свидетельские показания. Капоне заявил прессе, что сам будет последним свидетелем. Это было глупой бравадой – Капоне не осмелился бы подвергнуться перекрестному допросу. Защита успокоилась.
После обвинительной речи прокурора Гроссмана судья Уилкерсон заметил, что точная дата прогулок Капоне в Хайалию мало что меняет. Если Капоне чувствовал себя достаточно хорошо, чтобы отправиться на Бимини 2 февраля, то, вне всякого сомнения, был здоров 5 марта, когда Филлипс подписал свидетельство о возврате повестки в коллегию присяжных.
Адвокаты Капоне делали все возможное. Бен Эпштейн утверждал, что коллегии присяжных не требовалось присутствие его подзащитного: после появления на слушаниях Капоне не трогали целую неделю.
Судья пояснил: дело не в том, что Капоне отсрочил явку на восемь дней, а в том, что суд вызывает всех повесткой, которой «нужно следовать беспрекословно и никоим образом нельзя пренебрегать».
Приговор судьи Уилкерсона был однозначен: виновен. «Да, – пробормотал Капоне, – я это предчувствовал». Уилкерсон приговорил Капоне к шести месяцам окружной тюрьмы, где содержались федеральные заключенные, приговоренные к сроку менее года. Выходя из здания суда, Капоне пытался сохранить спокойствие: «Если судья так решил, ему виднее. Ничего нельзя сделать». Капоне, ожидающий решения по поданной апелляции, был отпущен под залог в $5000, однако в делах по проявлению неуважения к суду апелляция редко оборачивалась в пользу обвиняемых. Его поймали на весьма мелком правонарушении.
Судебное слушание по федеральному обвинению Капоне в неуважении к суду закончилось, пришла очередь окружной власти, а именно, Чикаго с ордером Лейла. Теоретически, независимо от количества костюмов, Капоне не имел законного рода деятельности в течение многих лет, что делало его бродягой. Суд продлил слушание дела с 4 марта до 20, а затем до 3 апреля.
В этот день предполагаемый бродяга появился в зале суда в сером однобортном костюме с синим галстуком, сером пальто и серой шляпе. Обвиняющая сторона оказалась в полной неготовности: полицейский, подписавший жалобу о бродяжничестве по просьбе брата, офицера полиции, ничего не имел против Капоне и никогда не видел его в лицо. «Мы не смогли, – признался прокурор Гарри Дитчбурн, – найти ни одного человека, который знал бы о Капоне хоть что-нибудь».
– Неужели нельзя было найти хотя бы одного думающего копа? – судья Пэдден свирепо посмотрел на прокурора.
– Народ штата отклоняет обвинения, – смиренно ответил Дитчбурн.
7 апреля, несмотря на яркую агитационную кампанию, сопровождаемую песней The Sidewalks of New York[201]:
Тони, Тони, где твоя тележка?
Где же это видано:
Чтоб всемирная выставка —
Да с таким-то мэром!
Большой Билл Томпсон проиграл демократу Антону Чермаку 475 613 против 667 529. Это был самый большой разрыв в истории Чикаго. Чермак преобразил муниципальную коррумпированность, придав ей оттенок изобретательной интеллектуальности, обеспечившей работу административной машины на десятки лет вперед.
Тем временем федеральный прокурор Джордж Джонсон сумел создать условия для предъявления первого обвинения Капоне в уклонении от уплаты налогов (вряд ли кто-либо извне знал об этом).
21 февраля 1931 Фрэнк Уилсон сломал маленького джентльмена Лесли Шамуэя, и уже 13 марта федералы поставили кассира перед коллегией присяжных, которая проголосовала выдвинуть обвинения против Капоне в отношении уклонения от уплаты налогов в 1924 году. Приходилось спешить: 15 марта 1930 года истекал установленный шестилетний срок давности (до 1954 года налоговые декларации должны были быть представлены в марте). Правительство надеялось сохранить секретность обвинительного акта до готовности к дальнейшим обвинительным заключениям. Шпионы Капоне сообщили об инициировании пересмотра, и адвокаты немедленно вступили в игру.
Жизнь Капоне шла привычным образом.
По необъяснимым причинам газеты называли сутенера Майка Хейтлера Майк де Пайк. В ночь на 29 апреля 1931 года, в среду, Хейтлер играл в карты в магазине сигар на западе Чикаго Луп с Лоуренсом Мангано, Фрэнки Поупом, парнями из команды Капоне и еще парой мелких гангстеров, которых звали Фриц и Хэнк. Капоне постоянно вытеснял Хейтлера из операций, пока он, как сказал Пэт Рош, «окончательно не подсел на наркоту». В девять часов Майк Де Пайк отвез всех в близлежащий ресторан на Северо-Западном вокзале. Автомобиль принадлежал двадцатитрехлетней Эмили Малчер, его сожительнице. Через пару часов Хейтлер позвонил Эмили – ему понадобился номер телефона из записной книжки. Малчер попросила подождать. Когда она снова подошла к телефону и сказала: «Алло», – неизвестный заорал: «Что тебе надо?!» – и звонок оборвался.
В четверг утром в Баррингтоне, городке, расположенном примерно в тридцати милях к северо-западу от Сисеро, местная жительница Хэтти Гануш увидела пламя в поместье Отиса Спенсера и вызвала полицию. В развалинах нашли обугленное тело, не поддающееся опознанию. Более-менее уцелели только зубы и – неизвестно как – нижнее белье.
Примерно в пятнадцати милях от места трагедии в районе Айтаски полиция нашла автомобиль Малчер. Машина тоже сгорела, на заднем сиденье лежал пустой шестизарядный револьвер. Еще в восьми милях ближе к городу в реке Дес-Плейнс в районе Ривер Гроув обнаружили номерные знаки автомобиля.
Полиция задержала Лоуренса Мангано на три дня и пришла к выводу, что он непричастен к делу. Адвокат Майк Ахерн передал Пэту Рошу, что Капоне готов явиться в полицию для дачи показаний при условии, что его отпустят, если не докажут причастность. На это Рош достаточно жестко заявил, что при необходимости сам придет за Капоне: «Если мы арестуем Капоне, он будет сидеть за решеткой наравне с любыми другими бандитами. В любом случае условия будем диктовать мы».