– Его уже плотно прибили к кресту. Осталось просто вбить последний гвоздь».
Не желая отказываться от начатого, Финк не стал возражать против «Письма Маттингли», поскольку в нем присутствовали некоторые нюансы, по крайней мере, косвенно указывающие, что у адвоката не все в порядке с головой.
Это была провальная тактика. Если материалы Маттингли добавлялись в дело, группа защиты должна была настаивать, что его заявления не имели надежной опоры. Налогоплательщики и адвокаты по налоговым делам имеют право говорить что угодно в целях достижения взаимовыгодной договоренности. Финку не стоило утверждать, что у адвоката не все в порядке с головой, по причине, что он «делает заявления, которые могут довести Капоне до исправительного учреждения». Не возражая против «Письма», Финк лишь подыграл федералам.
Чикагский налоговый агент, занимающийся вопросами мошенничества, Луи Х. Уилсон (не Фрэнк Дж. Уилсон!), свидетельствовал о подходах к нему Маттингли с предложениями урегулирования вопроса, о предварительных встречах 10 и 16 апреля 1930 года, а также о встрече с участием Капоне 17 апреля. Стенограмма этого заседания была занесена в протокол. Наконец, Луис Уилсон рассказал о встрече с Маттингли 20 сентября, на которой тот представил письмо. Последствия этих показаний имели для Капоне ужасающие последствия.
Вопрос с Маттингли окончательно завершился на следующее утро, в пятницу, 9 октября. Обвинение зачитало присяжным его «Письмо», которое дало что-то вроде отправной точки для оценки активов Капоне. После этого все расходы и поступления денег, которые правительство могло доказать, опирались на эту цифру.
Присяжные услышали, как Капоне рассказывал во Флориде о своих интересах в азартных играх. Жюри стали известны расходы на проживание в Metropole и Lexington ($100 и $500 в неделю, соответственно) и на дополнительную арендную плату в $1 633 на двухдневную вечеринку по случаю поединка Демпси и Танни.
На возражение Ахерна, что расходы во время спортивных соревнований не имеют отношения к вопросу о доходах, судья ответил: «Полагаю, во внимание должны приниматься все израсходованные суммы». Паркер Хендерсон рассказал об отношениях с Капоне и о получении денег для него через Western Union. Сотрудники Western Union назвали точную сумму денежных переводов – $77 550.
Свидетелем выступал Джон Фотре, менеджер Western Union в отеле Lexington. Невысокого роста, худощавый, он выглядел словно профессор, случайно оказавшийся в обществе прислуги. Фотре бегал глазами и демонстрировал крайнюю нервозность, пытаясь обмануть прокурора Грина при ответе на вопрос, знал ли он, что у Джека Гузика есть брат по имени Сэм, который осуществлял денежные переводы, подписываясь настоящим именем. К допросу подключился судья, что привело Фотре в замешательство. «Советую вам хорошенько подумать», – сказал Уилкерсон, объявляя перерыв.
Возможно, менеджер просто не захотел оскорбить таких хороших клиентов. Или просто испугался, хотя ни он, ни какой-либо другой свидетель не обращались за защитой. Согласно одному из рассказов, когда Фрэнк Уилсон упрекнул его в малодушии, Фотре истерически закричал: «Что вы ожидаете, если позволили какому-то громиле сидеть позади Капоне с рукой на рукоятке револьвера?» (вероятно, Фотре имел в виду Фила Д’Андреа).
Поскольку первая половина субботы в то время считалась рабочим временем, заседание суда продолжилось на следующий день. На этот раз изучались повседневные и бытовые расходы Капоне. В Майами его счет за мясо составлял $200–$250 в неделю (стейк из филе стоил 33 цента за фунт); на хлеб и торты у него тратилось $3–$4 в день (средняя цена трехслойного клубничного торта составляла 38 центов). Только в 1928 году он потратил $2100 на озеленение, $859 и 7 центов на китайские ковры и другие половые покрытия; годом ранее на эти же цели было израсходовано $1896 и 97 центов и $2775 в 1925 году (тогда же он заплатил за мебель $21 550). В 1927 году он потратил $2835 на заказные костюмы (максимальная сумма, потраченная на одежду, в 1925 году – $6180) и $869 на рубашки в 1928 году. Ежегодная вечеринка, устраиваемая на день Колумба[207], обошлась в $3160 в 1926 году, а участие в Кентукки Дерби[208] в текущем году обошлось в $4925.
Стоит отметить, что Капоне тратил не только на себя и семью. Его церковные взносы достигли максимума в $15 600 долларов в 1926 году, вклад в Фонд полицейских вдов и сирот – $58 000 долларов в 1925 году. Телефонный счет Капоне в Майами в 1929 году (во время филадельфийской отсидки) составил $3141 и 50 центов – поразительная цифра для присяжных, чьи счета за телефон составляли в среднем $36 в год. Подрядчик из Майами Курт Отто Кернитцер засвидетельствовал, что за построенные гараж и сауну получил от Мэй $6000 наличными. Стоимость второго гаража и других хозяйственных построек перевалила за $10 000.
Когда в полдень был объявлен перерыв и Капоне вместе с адвокатами и телохранителем поднялись с мест, два агента налоговой полиции силой перехватили Фила Д’Андреа, вытолкнули в вестибюль и отобрали закрепленный на ремне заряженный револьвер. Судья Уилкерсон предъявил телохранителю обвинение без права внесения залога, несмотря на заявление Д’Андреа, что, как муниципальный судебный пристав, он имеет разрешение на оружие. Но это не оправдывало ношение оружия в федеральном суде, тем более что разрешение истекло с приходом администрации Чермака и, по мнению судьи, оказывало психологическое воздействие на свидетелей, искажая результаты процесса.
В понедельник, 12 октября, ошеломленные присяжные продолжили выслушивать подробности гламурной жизни Капоне. Они узнали о пристрастиях к костюмам канареечного цвета, заказных рубашках с монограммами, галстуках и носовых платках, закупаемых оптом, ювелирной роскоши и бриллиантовых пряжках для друзей. Как писал Мейер Бергер, при упоминании шелкового белья «деревенские джентльмены с простыми и небрежными привычками в одежде поджали губы». Капоне присоединился к смеху в зале на этот счет, но, по словам свидетелей, его шрам на лице явно покраснел. По словам Бергера, для сельских присяжных это было чересчур. Простые фермеры не видели пользы в китайских коврах, стильной мебели и креслах-качалках. Один из присяжных постоянно тер лоб, пытаясь осмыслить услышанное.
Когда Альберт Финк заявил протест на основании того, что подобные вещи не имеют отношения к делу, Джейкоб Гроссман резонно ответил: «Я только хочу показать, что Капоне отнюдь не получал громадного наследства, и изложенные факты показывают кое-что из его тайной жизни». «Другими словами, – попытался уточнить Финк, – вы хотите показать, что мой подзащитный сделал себя самостоятельно, как Эндрю Джексон, Авраам Линкольн или Герберт Гувер?» – «Не совсем», – возразил Гроссман.
Во вторник, 13 октября, обвинение, к всеобщему удивлению, прервало разбирательства, так и не вызвав Джона Торрио и Луи Ла Кавуа, ожидавших вне зала.
В центре внимания находился Фред Райс, показания которого легко могли убедить любых присяжных, каким громадным влиянием обладал Капоне в игровом бизнесе Чикаго. В свое время Ральф Капоне провел реорганизацию в этой области, заменив главного менеджера по азартным играм Джимми Монди Пеновичем. Знающие люди были прекрасно осведомлены, что Ральф поступил так по указанию своего брата. Однажды Гузик сказал Райсу, ведущему финансовый учет, что он не должен давать деньги «никому, кроме него лично или человека, пришедшему от его имени. Никому, даже Алю». Это «даже Алю» говорило красноречивее остальных слов. Как и Шамуэй, Райс видел в Капоне полного собственника игорных заведений, которому стоило только щелкнуть пальцами, чтобы открыть или закрыть то или иное казино.
Суду предстояло решить, достаточно ли доказательств представила сторона обвинения, чтобы присяжные вынесли вердикт. Тридцать лет спустя, читая стенограммы процесса, судья Маршалл пришел к выводу, что показания Шамуэя и Райса не носили неоспоримого характера и не имели прямого отношения к делу. Тем не менее судья Уилкерсон без малейших сомнений внес их в протокол заседания. Для подготовки речи защита попросила несколько дней. «Мы не проводили никакой работы в этом направлении, пока признание вины не было отозвано», – утверждал Альберт Финк. Судья дал им время до 10 утра следующего дня – среды, 14 октября.
Cadillac 1928 года, ранее принадлежавший Аль Капоне, демонстрируется в гараже в Англии, где он выставлен на продажу 23 февраля 1958 года. Тяжелый бронированный шестицилиндровый седан был отправлен в Великобританию для выставки перед Второй мировой войной, где был куплен на аукционе за 510 долларов. Новый владелец надеется перепродать автомобиль как музейный экспонат.
Адвокаты столкнулись с огромными трудностями, поскольку не разрабатывали линию защиты: все дело строилось на признании Капоне виновности, и, по большому счету, адвокаты не собирались его защищать. «С самого начала процесса адвокаты были настроены на компромисс, – говорил Том Малрой, прокурор повторных судебных слушаний в 1990 году. – В этом и заключалась сложность. Капоне признал себя виновным, и, когда это не сработало, защите предстояло повлиять на решение присяжных».
У адвокатов не было свидетелей, которые могли бы опровергнуть данные о расходах Капоне, получении им крупных денежных переводов или о доказанной прибыли от азартных игр. Говоря точнее, такие свидетели нашлись, но, по словам Малроя, выглядели смехотворно. Ахерн и Финк сумели привлечь ряд букмекеров, которые в один голос клялись, что Капоне был катастрофически невезуч. Один из них, Оскар Гуттер, сказал: «Большую часть времени он потратил впустую», другой, Самюэль Ротшильд, заявил: «Хотя Капоне и мог выиграть отдельные ставки, в моих книгах никогда не регистрировались крупные выигрыши».
«Все это, – говорил Терри МакКарти, один из защитников на повторном процессе, – нельзя было назвать защитой. Тогда, как и сейчас, правила налогообложения предполагали вычет налогов только из суммы выигрышей, но адвокаты умудрились закрепить в умах присяжных, что налоги следует рассчитывать из всех денег, которые находились в распоряжении Капоне».