3 мая 1932 года маршал Лаубенхаймер приехал в тюрьму с документом, который предписывал доставить Альфонса Капоне в Атланту и Вито Моричи – тощего двадцатишестилетнего автоугонщика – на суд во Флориду.
Центральный двор тюрьмы был переполнен фотографами и журналистами, которых едва сдерживали оперативники, заместители маршалов и чикагские детективы. Глядя через зарешеченные окна, Капоне помахал рукой: «Можно подумать, что провожают Муссолини».
«Я спокойно приму приговор по двум причинам, – сказал Капоне журналистам, пробравшимся следом в поезд. – Единственным способом получить помилование является хорошее поведение заключенного. Про вторую я вам не скажу» (возможно, как прекрасный знаток итальянской кухни, он надеялся стать поваром, а начальник тюрьмы окажется любителем спагетти?). Вечером 4 мая в 7:46 Dixie Flyer прибыл на вокзал Атланты, опередив график на четыре минуты.
Белый каменный фасад тюрьмы США в Атланте возвышался на шестьдесят футов, а по бокам и сзади она была окружена тридцатифутовыми стенами. Массивные внешние ворота стояли между двумя дорическими колоннами. В 9.10 небольшая группа прошла по ступенькам. «Кто вы?» – спросил охранник. «Маршал Соединенных Штатов из Чикаго, – представился Лаубенхаймер, – доставил для отбытия срока наказания Альфонса Капоне». Маршал, сопровождающие и Капоне, покоренный и трепещущий от волнения, прошли во внутренний двор, где были встречены начальником тюрьмы А. С. Адерхолдом.
Начальник пожал маршалу руку и повернулся к новому заключенному:
– Имя?
– Альфонс Капоне, – раздался едва слышный ответ.
– Срок?
– Одиннадцать лет.
– Приговор у меня в кармане, – вмешался Лаубенхаймер, – не одиннадцать, а десять. Последний год он проведет в окружной тюрьме.
– Итак, – продолжал начальник, – ваш номер четыре-ноль-восемь-восемь-шесть. Номер 40886 сдал $231, которые были в кармане. Единственными ценными вещами при нем оказались шестнадцать религиозных медалей, четки, авторучка, ключ, кошелек и маникюрные ножницы. Взамен он получил синий комбинезон из джинсовой ткани с бирками 40886, пришитыми на грудь и штанину.
Сзади подобрался фотограф с уже нацеленной камерой. «Убирайся», – зарычал охранник. Фотографирование федеральных заключенных было запрещено. На следующий день, когда маршал Лаубенхаймер вернулся, чтобы забрать оформленные документы, не услышал никаких новостей: федеральный заключенный номер 40886 был отрезан от мира. Теоретически.
Капоне стал следовать установленному рутинному распорядку дня: подъем в 6.00, завтрак 6.30 – 7.00, работа 7.00–11.30, возвращение в общую камеру (в ней находилось еще семь человек), обед, возвращение в камеру, снова работа с 13.30 до 16.30, ужин, возвращение в камеру в 17.30. С 19.00 до 22.00 в камере работало радио. Затем освещение выключалось.
Капоне определили работать в обувной мастерской. Достаточно скоро он стал весьма хорошим сапожником. Администрация назвала Капоне идеальным заключенным: «Он подчиняется каждому приказу, едва услышав», – рассказывал один из тюремщиков. Капоне тяжело переживал заключение. В окружной тюрьме он рассказывал о времени сна: «Сон – как побег» – сказал Капоне охраннику, который заметил, что он спит как убитый все восемь часов. – Когда сплю, я не заключенный. Таким образом, я сокращаю срок на треть». Теперь Капоне снились кошмары, он всхлипывал и плакал во сне, вскрикивая: «Нет! Нет!» Сокамерники часто будили его.
К осени 1932 года, казалось, у Капоне появился шанс. 11 апреля 1932 года, менее чем за месяц до прибытия Капоне в Атланту, Верховный суд создал прецедент, постановив, что уклонение от уплаты налогов не является мошенничеством, а это означало трехлетний, а не шестилетний срок давности. Таким образом, с Капоне могло бы быть снято преследование по эпизодам, охватывающим 1925–1927 годы. Поскольку по тяжелым обвинениям 1928 и 1929 годов он был оправдан, оставался срок в два года и шесть месяцев года (по одному году за 1928 и 1929 годы плюс шесть месяцев за неуважение к суду).
В августе были наняты два талантливых адвоката – якобы Терезой.
Правительство назначило Уильяма Лихи специальным прокурором в деле против Ника Арнстейна, мужа Фанни Брайс. Он также выступал в составе группы защиты бывшего министра внутренних дел Альберта Фолла в разбирательствах, касающихся Типот-Доумского нефтяного скандала. 21 сентября 1932 года Лихи и его советник Уильям Хьюз подали запрос на постановление хабеас корпус в федеральном районе, включающем Атланту.
После нескольких слушаний и переносов дело передали федеральному судье Марвину Андервуду 26 апреля 1933 года в Новом Орлеане.
В качестве свидетеля стороны обвинения выступал налоговый агент Дуайт Грин. Вопрос о сроке давности налоговых преступлений носил первостепенный характер. При создании прецедента сторона защиты подняла этот вопрос в начале судебного разбирательства и немедленно возразила против шестилетнего срока давности, сделав это частью апелляции. Альберт Финк прозевал этот аспект, не увидев проблемы. Фактически он согласился с судьей Уилкерсоном, который придерживался шестилетнего правила, практиковавшегося в окружных судах. Более того, адвокат Ахерн не внес данный спорный вопрос в оригинальный текст апелляции. В этой ситуации его рассмотрение означало для судьи Андервуда вмешательство федералов в окружную юрисдикцию. Отказ в пересмотре срока давности был предрешен.
Один из сокамерников позже процитировал слова Капоне об адвокатах: «Этим тупым ублюдкам платят огромные деньги, а они не могут защитить и простого карманника». Поняв, какими дилетантами оказались Ахерн и Финк, Капоне отправил к ним коллекторов, которые потребовали вернуть все деньги обратно. Адвокаты были счастливы, что легко отделались.
Первые признаки предсказуемого отмирания сухого закона проявились еще до того, как 4 марта 1933 года президентом стал Франклин Рузвельт. 16 февраля Сенат проголосовал 63 голосами против 23 за внесение 21-й поправки, отменяющей 18-ю. Четыре дня спустя голосование состоялось в палате представителей (289 голосов «за» и 121 «против»). Между тем новая администрация внесла на рассмотрение Конгресса законопроект, разрешающий продажу пива крепостью до 3,2 %. 5 декабря 1933 года Юта стала тридцать шестым штатом, ратифицировавшим отмену запрета. Таким образом, правительство совершенно спокойно отменило все дальнейшие судебные преследования, в том числе Капоне и других членов его организации.
Прибывший в Атланту образцовый заключенный сразу стал объектом пристального внимания окружающих. Один сокамерник утверждал, что Капоне пользовался особыми привилегиями, например, курил сигары стоимостью $2. Другой говорил, что Капоне изготовил для себя обувь за $25 долларов, перемещался по двору с телохранителем и по-прежнему управлял организацией путем деловой переписки, которая, по специальному указанию, не подлежала цензуре.
Начальник тюрьмы категорически отрицал подобные факты. С его слов, самый известный заключенный в Атланте был просто номером 40886, носил обувь установленного образца и покупал табачные изделия у тюремного комиссара на $10 в месяц. Он жил как остальные.
Правда, Капоне получал много писем от поклонников, больше, чем начальник тюрьмы, однако он мог отвечать на них только в соответствии с установленными правилами – два письма в неделю. Как писал начальник тюрьмы, «исключение составлял только усиленный контроль посетителей, поскольку, как мы полагали, его друзья, вероятно, попытаются переправить деньги или оружие. Остальные права и привилегии Капоне ничем не ущемлялись. К нему относились как к любому другому заключенному – ни лучше ни хуже».
«Все рассказы начальника тюрьмы – вздор, – утверждал еще один бывший сокамерник, – Капоне жил, как король». Безусловно, это было преувеличением. Капоне жил в общей камере, а тюремные записи свидетельствуют скорее о слухах и сплетнях, а не о каких-то особых поблажках со стороны начальства.
Тюремный врач Уильям Ф. Осенфорт разрешил Капоне носить обувь с супинаторами, изготовленную еще в Ливенуорте. На прогулке его всегда окружало несколько наемных заключенных, вероятно, исполняющих функции телохранителей.
Даже дисциплинарные тюремные отчеты свидетельствовали о привилегиях, которыми был наделен Капоне: образцовый заключенный отличался нездоровыми излишествами.
Один охранник написал, что у Капоне слишком много нижнего белья (семь пар подштанников) и носков (десять пар), а также восемь простыней и две перьевые подушки домашнего изготовления, в дополнение к казенной. В качестве наказания Капоне должен был сдать подушки. Другой, не менее бдительный надзиратель обнаружил, что Капоне дооборудовал кровать деревянными рейками, закрепленными на специальных пружинах, которые делали койку более удобной. Надзиратель назвал это дерзостью. Третий тюремщик по имени Э. У. Йейтс жаловался, что Капоне нахамил в ответ на приказ помыть окно: «Уже второй случай, когда этот заключенный проявляет неуважение ко мне перед лицом других сокамерников», – отрапортовал он в письменной форме заместителю начальника Джулиану А. Шоуну. Последовавшее наказание было максимально легким: образцовому заключенному вынесли выговор с предупреждением.
В восьмиместной камере, помимо лишнего нижнего белья, Капоне держал фотоальбом, два коврика, бритвенный прибор, зеркало, халат, пишущую машинку, ракетку для тенниса, теннисные туфли, будильник и двадцать четыре тома Британской Энциклопедии. При желании поиграть на прогулке в теннис Капоне не приходилось ожидать очереди. В игре пара на пару один из игроков освобождал ему место; в одиночной игре он выбирал соперника, а третий лишний уходил с площадки.
Ключ к разгадке его влиятельности был в углублении, вырезанном в рукоятке теннисной ракетки. Там всегда находилась пара тысяч долларов, которые было легко достать в любое время. Одним из сокамерников Капоне был Моррис Руденский, по кличке Рэд, но Капоне звал его Расти. С этим медвежатником он был немного знаком в Чикаго. Позже Руденский утверждал, что организовал контрабандную передачу денег через доверенных лиц и хранил их для Капоне в выдолбленной рукоятке метлы. Скорее всего, ни Капоне, ни организации не требовалось давать взятки. Начальник Адерхолд говорил, что Капоне, как и другие заключенные, имел право делать покупки лишь на $10 в месяц. Многие заключенные не могли себе позволить даже этого, поэтому Капоне просто давал им деньги, позволяя использовать часть, а остальное оставлял себе. Возможно, для охранников и прочих должностных лиц существовали и другие прямые операции с наличными.