Раньше мы могли утверждать, что в "пособиях" Ганса Кона отсутствует подлинная история русской демократии. Теперь мы видим воочию, что в них отсутствует и подлинная история русского либерализма. Нет слов, фамилии лидеров русской буржуазии, названия либеральных органов и союзов, расшифровка клички "кадеты" нужны для правильного описания событий, но ведь, помимо всего прочего, у русской буржуазии была своя экономическая история, кроме названий газет и партий, у нее была определенная политическая программа, а о "патриотизме" и "просветительстве" земцев или кадетов лучше всего могли бы рассказать их подлинные дела.
Капитализм в России начал развиваться позже, чем в Европе, здесь были особенно прочны феодальные устои, в руках самодержавного государства концентрировалась безраздельная политическая власть. Сохраняя отжившие феодальные и полуфеодальные формы землевладения, задерживая расширение внутреннего рынка, препятствуя развитию капитализма вглубь, царизм в то же самое время бросал промышленникам миллионы в виде гарантий, субсидий, казенных заказов, он обеспечивал буржуазии новые колониальные рынки, создавал условия для развития капитализма вширь. Самодержавное государство сковывало свободу предпринимательства бюрократическим вмешательством, и его же таможенная политика помогала русским капиталистам выжить в международной конкурентной борьбе. Царизм систематически старался отстранить буржуазию от политического руководства в стране, но он же обеспечивал ее экономическое господство, господство капитала над трудом. Так десятилетиями создавалась в России система чиновничьего подкупа и махинаций монополистов. Вплоть до XX в. русский капиталист смахивал скорее на приживальщика, живущего "воспособлением", чем на "хозяина" страны. "…Почему это развитие капитализма и культуры идет у нас с черепашьею медленностью? почему мы отстаем все больше и больше? — спрашивал В. И. Ленин. — …На этот вопрос, вполне ясный каждому сознательному рабочему, сатрапы нашей промышленности боятся ответить именно потому, что они — сатрапы. Они — не представители свободного и сильного капитала, вроде американского, а кучка монополистов, защищенных государственной помощью и тысячами проделок и сделок с теми именно черносотенными помещиками, которые своим средневековым землевладением (миллионов в 70 десятин лучшей земли) и своим гнетом осуждают 5/6 населения на нищету, а всю страну на застой и гниение"[120].
Имеется большая литература, немало книг, показывающих теснейшие связи русской буржуазии с монархизмом и помещиками. Но напрасно искать упоминание хотя бы об одном из подобных фактов в работах Кона. Вместо этого преподносится болтовня о "бескорыстии" либералов.
Своеобразием условий развития русского капитализма объясняется политическая неоформленность и политическое бессилие русской буржуазии. Вплоть до 1905 г. "…дворянство либеральничало и почтительно напоминало о конституции, а купечество казалось более довольным, менее оппозиционным"[121].
За первое пятидесятилетие своего существования (начало его относится, кстати, не к 90-м, а к 60-м годам XIX в.) земское помещичье-либеральное движение так и не смогло стать сколь-нибудь важным фактором в политической жизни страны. Желая получить свободу на почве существующего самодержавного строя, несовместимого ни с какой свободой, думая не столько о политической борьбе, сколько о том, чтобы "не брать особенно высоких политических нот", всячески стараясь ослабить революционное движение — единственный залог освобождения страны, единственную гарантию своего собственного независимого существования, земство так и осталось пустой и бестолковой говорильней, неоформленной политически и бессильной организационно.
Политическая позиция русского земского либерализма, выраженная в известных формулах: "отрицание террора правительственного и революционного" (программа Земского Союза 1881 г.), отрицание "всякого насилия, откуда бы оно ни исходило: сверху или снизу" ("Освобождение" Струве)[122], сослужила прекрасную службу сохранению старых порядков в стране. В борьбе со "смутой" царизм легко нейтрализовал земцев "небольшим довернем", а покончив с революционным движением, столь же легко брал у земцев это доверие назад. "И они понесли справедливое наказание за эту предательскую политику широковещательного краснобайства и позорной дряблости, — писал Ленин о русских "Аннибалах либерализма". — Расправившись с людьми, способными не только болтать, но и бороться за свободу, правительство почувствовало себя достаточно крепким, чтобы вытеснять либералов и из тех скромных и второстепенных позиций, которые ими были заняты с "разрешения начальства""[123]. Для Кона даже не возникает вопроса, почему за "либеральными" правительственными реформами, которые всегда оставались половинчатыми, убогими, как правило, следовали контрреформы и какую роль играл здесь земский либерализм.
Самодержавие, как ясно заявил Николай II, и не думало удовлетворять "бессмысленные мечтания об участии представителей земства в делах внутреннего управления". Вплоть до начала "просвещенного" XX в. земство не смогло добиться отмены телесного наказания в Российской империи, не говоря уже о каком-то реальном осуществлении требований представительного Земского собора или либеральных лозунгов свободы слова, свободы личности, независимости суда. Даже лакействовать земцы не могли свободно. Их объединение во всероссийском масштабе не было допущено в таком деле, как покупка солонок и блюд для поднесения хлеба-соли Николаю II во время коронации 1896 г.
Тем не менее на протяжении всего этого времени Россия неуклонно шла и не могла не идти по буржуазному пути. Однако основой общественно-политического прогресса страны были не коновские "западные влияния", не земский или кадетский "патриотизм". Такой основой было развитие новых производительных сил, углубление и расширение классовой борьбы народных масс. Добавим, что в том же направлении буржуазного развития толкало царскую Россию и империалистическое соперничество на международной арене. "…Помимо всего прочего, — указывал Ленин, — условия мирового рынка ставят перед Россией одно из двух: либо быть раздавленной конкурентами, у которых капитализм идет вперед иным темпом и на действительно широкой основе, либо избавиться от всех остатков крепостничества"[124].
Без нажима снизу "верхи" никогда никаких социальных реформ не предпринимали. Не подлежит никакому сомнению связь первых либеральных заигрываний русского самодержавия — политики "просвещенного абсолютизма" Екатерины II — с массовыми крестьянскими волнениями помещичьих и монастырских крестьян в 60-е годы XVIII в. (хотя несомненно, что "просвещенный абсолютизм" был вызван не только этими причинами). Причинно-следственная связь существует между такими явлениями, как указ о трехдневной барщине Павла I и массовые крестьянские волнения 1796–1797 гг., охватившие более 30 губерний. Такая же связь существует и между отсутствием сколь-нибудь заметных сдвигов в постановке и решении крестьянского вопроса при Александре I и Николае I и отсутствием развитого крестьянского движения в первые 30 лет XIX в., между либеральными реформами Александра II и ростом крестьянских выступлений в 50—60-х годах и т. д. Но поскольку движение крестьян на протяжении всего XIX в. оставалось стихийным, разрозненным, бессильным, поскольку его не смогли возглавить ни декабристы, ни разночинцы, поскольку окончилась поражением борьба русского пролетариата и крестьянства в 1905–1907 гг., то коренные проблемы буржуазного развития страны правящими классами России по существу не были разрешены.
Кон ссылается на "человеческую слабость", не отмечая того, что "слабость" русских монархов была оборотной стороной силы — силы материального интереса господствующего класса. Миллионы десятин помещичьих латифундий, обрабатывавшихся даровым трудом крестьян, бесконтрольное хозяйничанье крепостников в бюрократическом аппарате самодержавного государства — вот те вполне реальные и вполне осязаемые причины, которые портили характеры "добрых" царей, заставляли их "перерождаться", отказываться от "хороших намерений", увольнять "умных" сперанских, давать волю "бездарным" аракчеевым и Победоносцевым.
Вынуждаемое проводить объективно буржуазные преобразования, самодержавное государство исходило при этом прежде всего из интересов помещиков и бюрократии. Оно проводило эти преобразования по-крепостнически, только отодвигая на время решение назревавших задач и тем самым готовя почву для еще более массового, более грозного, более глубокого революционного движения. Так было в 1861 г., когда помещики провели крепостническим способом буржуазную "крестьянскую реформу". Так было в 1905 г., когда напор революции заставил царизм издать лжеконституционный манифест 17 октября. Так было в годы столыпинской аграрной реформы. "Ни новый шаг по пути превращения старого царизма в подновленную буржуазную монархию, — указывает В. И. Ленин, — ни организация в национальном масштабе дворян и верхов буржуазии (III Дума), ни буржуазная аграрная политика, проводимая земскими начальниками, — все эти "крайние" меры, все эти "последние" усилия царизма на последней оставшейся ему арене, арене приспособления к буржуазному развитию, оказываются недостаточными. Не выходит и так!.. Революционный кризис на почве неразрешенных буржуазно-демократических задач остается неизбежным"[125].
В конце концов в России возникло своеобразное положение: борьбу за осуществление буржуазно-демократических преобразований возглавил здесь революционный пролетариат, а не либеральная буржуазия. "Тупой" царизм, хотя и ущемлял интересы буржуазии, однако гарантировал ей защиту от "посягательств" пролетариата, обеспечивал ее колониальные интересы, предоставлял ей военные заказы. Кроме того, русская буржуазия на примере Запада уже заранее знала, что впереди ее ждет смертельная борьба с пролетариатом.