Но они не «текут». Загорается только желтая лампочка готовности, и ничего больше. Где-то – не так далеко, но в другом мире – маленькие девочки радостно кричат и визжат. Скоро многие обратятся в пар, а еще больше останутся без рук и ног и заорут уже по-настоящему. Ничего, по крайней мере они будут слушать свою любимую группу, когда раздастся большой взрыв.
А может, и нет. Он понимает, какой у него топорный и непродуманный план: самый глупый и бесталанный голливудский сценарист придумал бы что-нибудь получше. Брейди помнит коридор, ведущий в аудиторию: «ВХОД С ПАКЕТАМИ, КОРОБКАМИ, РЮКЗАКАМИ ВОСПРЕЩЕН». Ничего такого у него нет, но чтобы остановить его, нужен лишь один востроглазый охранник, который заметит торчащий провод. Даже если этого не случится, одного взгляда в карман инвалидной коляски достаточно, чтобы понять, что это вовсе не коляска, а катящаяся бомба. Брейди сунул в один из карманов вымпел «Здесь и сейчас», но на этом его маскировка и закончилась.
Брейди это не тревожит. Он не знает, то ли это уверенность в себе, то ли фатализм, и не думает, что это имеет значение. На поверку уверенность и фатализм – во многом одно и то же. Он вышел сухим из воды, направив «мерседес» в толпу у Городского центра, и не перетрудился с планированием: маска, сетка для волос и хлорка, убивающая ДНК. В глубине души он не ожидал, что ему удастся скрыться с места преступления, а в данном случае он скрываться не собирается. В этом плюющем на все мире он готов плюнуть дальше всех: на собственную жизнь.
Брейди сует Изделие два под свободную футболку. Оно чуть выпирает, и сквозь материю видна желтая лампочка, но и бугор, и лампочка исчезают, когда он ставит на колени фотографию Фрэнки. Подготовка закончена.
Очки с простыми стеклами сползают по влажной и скользкой от пота переносице. Брейди сдвигает их вверх. Чуть изогнув шею, видит себя в боковом зеркале «субару». С выбритым черепом и очкастый, он совершенно не похож на прежнего Брейди. И выглядит больным: бледный, потный, с темными мешками под глазами.
Брейди проводит рукой по макушке, ощущая гладкую кожу: волосы у него больше не отрастут. Он выкатывается из-за полуприцепа и направляет инвалидную коляску через автостоянку к толпе, увеличивающейся на глазах.
Час пик тормозит Ходжеса, и они прибывают в Норт-Сайд только в самом начале седьмого. Джером и Холли по-прежнему с ним, они хотят довести дело до конца, несмотря на последствия, а поскольку они понимают, какие это последствия, Ходжес решил, что не может им отказать. Да и выбора у него нет: Холли не делится своими догадками. Если они верны.
Хэнк Бисон выскакивает из дома и пересекает улицу еще до того, как Ходжес останавливает «мерседес» Оливии Трелони на подъездной дорожке дома Хартсфилдов. Ходжес вздыхает и нажимает кнопку, опускающую стекло водительской дверцы.
– Я хочу знать, что происходит! – выпаливает мистер Бисон. – Ваш второй приезд имеет отношение ко всей этой заварухе в Лоутауне?
– Мистер Бисон, – отвечает Ходжес, – я понимаю вашу озабоченность, но вы должны вернуться в дом и…
– Нет, подождите, – говорит Холли. Наклоняется через центральную консоль «мерседеса» Оливии Трелони, чтобы видеть лицо мистера Бисона. – Скажите мне, как звучит голос мистера Хартсфилда? Мне необходимо знать, как он звучит.
На лице Бисона – недоумение.
– Как и у всех, наверное. А что?
– У него низкий голос? Вы понимаете, баритон?
– Как у одного из этих толстых оперных певцов? – Бисон смеется. – Черт, нет. Что за странный вопрос?
– Не высокий и не скрипучий?
Бисон обращается к Ходжесу:
– Ваша напарница чокнутая?
Есть немного, думает Ходжес.
– Пожалуйста, ответьте на вопрос, сэр.
– Не низкий, не высокий и не скрипучий. Обычный! Что здесь происходит?
– Никакого особенного выговора? – настаивает Холли. – Скажем… э… южного? Или новоанглийского? Бруклинского?
– Нет, я же сказал. Он говорит как все.
Холли выпрямляется, откидывается на спинку сиденья, вероятно, удовлетворенная ответом.
– Идите в дом, мистер Бисон, – повторяет Ходжес. – Пожалуйста.
Бисон недовольно фыркает, но ретируется. Останавливается на ступеньках крыльца, чтобы оглянуться и бросить на «мерседес» сердитый взгляд. Ходжес видел такой много раз. Он означает: Это я выплачиваю тебе жалованье, говнюк. Потом старик уходит в дом, громко хлопнув дверью, чтобы у них не оставалось сомнений в его отношении к ним. Тут же появляется в окне, сложив руки на груди.
– А если он позвонит копам и спросит, что мы тут делаем? – спрашивает Джером с заднего сиденья.
Ходжес улыбается. Холодно, но искренне.
– Этим вечером желаю ему удачи. Пошли.
Он ведет их по узкой дорожке к двери черного хода, смотрит на часы. Четверть седьмого. Думает: «Как же летит время, когда ты при деле».
Они входят на кухню, Ходжес открывает дверь в подвал и тянется к выключателю.
– Нет, – останавливает его Холли. – Не трогайте.
Он вопросительно смотрит на нее, но Холли уже повернулась к Джерому.
– Это должен сделать ты. Мистер Ходжес слишком стар, а я – женщина.
Сначала Джером не понимает. Потом до него доходит.
– Контроль соответствует свету?
Она кивает. Лицо у нее напряженное и осунувшееся.
– Это должно сработать, если твой голос будет звучать так же, как и его.
Джером подходит к двери, откашливается, не отдавая себе в этом отчет, произносит:
– Контроль.
Подвал остается темным.
– У тебя от природы низкий голос, – говорит Ходжес. – Не баритон, но низкий. Поэтому по телефону тебя легко принять за двадцатипятилетнего. Попробуй изменить тональность на более высокую.
Джером повторяет слово, и в подвале вспыхивает свет. Холли Гибни, жизнь которой далеко не сахар, смеется и хлопает в ладоши.
К ЦКИ Таня Робинсон подъезжает в шесть двадцать и, присоединившись к очереди автомобилей у въезда на парковку, жалеет о том, что не послушала девочек, которые умоляли ее выехать на час раньше. Три четверти стоянки уже заполнены. Люди в оранжевых жилетках регулируют транспортный поток. Один предлагает ей взять левее. Она поворачивает, едет медленно, потому что в это путешествие отправилась на внедорожнике «тахо» Джинни Карвер, и меньше всего ей хочется что-нибудь поцарапать. На заднем сиденье Хильда Карвер, Бетси Девитт, Дайна Скотт и Барбара подпрыгивают – в прямом смысле этого слова – от волнения. В проигрыватель «Тахо» загружены компакт-диски «Здесь и сейчас» (всего шесть), и девчонки визжат: «Ой, это моя любимая!» – всякий раз, когда начинается новая песня. В салоне шумно, это напрягает, но, к изумлению Тани, ей нравится.
– Осторожно, миссис Робинсон, калека, – предупреждает Бетси и указывает, где он.
Калека щуплый, бледный и лысый, одет в мешковатую футболку. На коленях держит вроде бы фотографию в рамке, и Таня видит мочеприемник. Неуместно задорный вымпел «Здесь и сейчас» торчит из бокового кармана инвалидной коляски. Бедняга, думает Таня.
– Может, нам ему помочь? – спрашивает Барбара. – Он так медленно едет.
– Да благословит Господь твое доброе сердце, – отвечает Таня. – Давай припаркуемся, а потом, если он еще не доедет до дверей, мы ему обязательно поможем.
Она заезжает на пустую парковочную клетку и со вздохом облегчения глушит двигатель одолженного «тахо».
– Вы только посмотрите на эти очереди! – восклицает Дайна. – Тут, наверное, миллиард человек.
– Не так много, но достаточно, – отвечает Таня. – Они скоро откроют двери. Места у нас хорошие, так что волноваться не о чем.
– Билеты у тебя, да, мама?
Таня демонстративно проверяет сумку.
– Все здесь, милая.
– И мы можем купить сувениры?
– По одному каждая, и не дороже десяти долларов.
– У меня свои деньги, миссис Робинсон, – говорит Бетси, когда они вылезают из «тахо». Девочки немного нервничают при виде растущей толпы у ЦКИ. Они сбиваются в кучку. Их тени сливаются в темное пятно на асфальте, залитом яркими лучами опускающегося к горизонту солнца.
– Я в этом уверена, но эти сувениры от меня, – отвечает Таня. – А теперь послушайте, девочки. Я хочу, чтобы вы отдали мне ваши деньги и мобильники на хранение. Такое количество людей обычно привлекает карманников. Я вам все верну, как только мы займем наши места, но после начала шоу никаких эсэмэсок и разговоров… Это понятно?
– Мы можем сначала сделать фотографии, миссис Робинсон? – спрашивает Хильда.
– Да. Каждая по одной.
– По две! – молит Барбара.
– Хорошо, по две. Только быстро.
Они делают по две фотографии, обещая потом переслать их друг другу по электронной почте, чтобы у каждой получился полный комплект. Таня следует их примеру и фотографирует всех четырех девочек, которые встают рядом, положив руки друг дружке на плечи. Она думает, что они очаровательны.
– Хорошо, дамы, а теперь, пожалуйста, наличные и кудахталки.
Девочки сдают тридцать с небольшим долларов и яркие мобильники, цветом похожие на леденцы. Таня убирает все в сумку и запирает внедорожник Джинни Карвер нажатием кнопки на ключе-брелоке. Слышится щелчок закрывающихся замков, означающий, что автомобиль в полной безопасности.
– А теперь слушайте меня, безумные женщины. Мы все беремся за руки и не расцепляемся, пока не доберемся до наших мест. Да?
– Да-а-а! – кричат девочки и хватаются за руки. Все они в лучших обтягивающих джинсах и лучших кроссовках. Все в футболках «Здесь и сейчас», а конский хвост Хильды перевязан белой шелковой ленточкой с надписью красными буквами «Я ЛЮБЛЮ КЭМА».
– Мы приехали сюда, чтобы отдохнуть, да? Отлично провести время, да? Отвечайте.
– ДА-А-А-А!
Удовлетворенная Таня ведет их к ЦКИ. Путь долгий, по горячему асфальту, но никто не жалуется. Она оглядывается в поисках лысого мужчины в инвалидной коляске и замечает его, направляющегося к концу очереди для людей с ограниченными возможностями. Она гораздо короче, но все равно грустно видеть всех этих бедолаг. Тут инвалидные коляски приходят в движение. Первыми в зал пропускают инвалидов, и Таня думает, что это правильно. Пусть хотя бы большинство из них успеет добраться до отведенного им сектора, прежде чем начнется столпотворение.