— Может быть, — сказал Оберли. — Но завтра может быть поздно.
Мэтью кивнул. Бродд Мортимер, несомненно, очень сильный и решительный человек, но его время на исходе. Мэтью снова прошел через комнату к постели, и в этот момент издалека раздался глухой стук… Стук… стук.
Это кусок угля. Дверной молоток. Кто-то приехал.
Лорд Мортимер неожиданно приподнялся на локтях. Его блестящее лицо, измученное нарывами, исказилось. Видящий глаз нашел Мэтью.
— Умоляю вас! — Его голос был суров, даже когда он просил. — Помогите! Если это дочь, проводите ее ко мне! Если это он… ради всего святого… уговорите его дать мне еще несколько часов!
— Сэр, я…
— Пожалуйста! Момент настал! Прошу вас!
— Хорошо, — сказал Мэтью. — Я пойду.
Он отвернулся от постели и того, что еще оставалось от богача, и направился к выходу, когда рядом с ним вдруг оказался доктор Баркер. Врач прошептал Мэтью на ухо:
— Чахотка лишила его рассудка. Вы ведь это понимаете?
— Я знаю, что мне заплатили за то, чтобы я выполнил задание. Это я и сделаю в меру своих способностей.
Мэтью направился к выходу из комнаты. Подоспел Оберли со свечой в руке и открыл дверь. Они вместе вышли и спустились, чтобы поприветствовать ночного гостя.
3. Грехи и мерзости
Когда они спускались по лестнице, начали бить старинные часы. Они ударили девять раз. Оберли велел Бесс не подходить к самой двери. Мэтью отодвинул засов, открыл дверь, и его обдало ледяным дождем и ветром, пронизывающим до костей.
— Я пришла повидаться с ним, — сказала женщина, закутанная в черный плащ с капюшоном.
— О… пожалуйста… — Проявляя рвение, Оберли оттеснил Мэтью. — Пожалуйста, мисс Кристина, входите.
Она переступила порог и поежилась. Оберли закрыл за ней дверь.
— Позвольте ваш плащ?
Она покачала головой:
— Нет, пока нет. Очень холодно. Пока нет.
— Вам подать чаю с кукурузными лепешками? — предложила Бесс.
— Я не хочу пить и не голодна, — сдавленным, отрывистым голосом ответила Кристина Мортимер. — Я лишь хочу поскорее покончить с этим… и — домой.
— А мне принесите, пожалуйста, чаю, — сказал Мэтью служанке. — С сахаром, если можно.
Затем он полностью сосредоточил свое внимание на дочери богача. Она почти с отчаянием терла руки, пытаясь согреться.
— Никогда в жизни мне не было так холодно, — сказала она. Ее карие, как у отца, глаза оглядели холл. — Боже милостивый, что я делаю в этом доме?
— Я думаю, вы правильно сделали, что приехали, — сказал Мэтью.
В ответ Кристина посмотрела на него так, будто лишь сейчас увидела — секунду назад он был только тенью, едва заметной при свете свечей. Она нахмурилась, сдвинув каштановые брови:
— Кто вы?
— Меня зовут Мэтью Корбетт. Я приехал из Нью-Йорка.
— Это мне ни о чем не говорит. Откуда вы знаете моего отца?
— Он нанял меня.
— С какой целью, сэр?
Скрывать не было смысла.
— С целью обмануть Смерть. Вернее… попросить Смерть дать вашему отцу отсрочку, чтобы он смог поговорить с вами.
— А… эта старая история. — Кристина едва заметно и весьма надменно улыбнулась. — Значит, вы здесь по поручению помешанного.
— Но это все-таки поручение.
— Хм, — сказала она, и они, кажется, оценили друг друга по достоинству.
Кристина Мортимер сбросила капюшон, — может быть, чтобы Мэтью получше рассмотрел, с кем имеет дело. Ее густые рыжевато-каштановые волосы рассыпались по плечам. Лицо у нее было бледное, подбородок твердый, глаза смотрели в упор. Роста она была среднего, крепко сбита — цитадель гордых намерений. Мэтью чувствовал рядом с ней какое-то необъяснимое беспокойство. Ему теперь было понятно, как отец и дочь могли разбить вдребезги все, что было между ними. Она пристально, не мигая смотрела ему в глаза.
— Не думаете ли вы, сэр, что это вздор?
Бесс принесла коричневую кружку с чаем. Мэтью сделал глоток, прежде чем ответить:
— От моего мнения здесь ничего не зависит. В отличие от мнения вашего отца.
— Понятно. — Она стала снимать черные перчатки, но потом, прищурившись, передумала. — Холодно, — тихо сказала она. — Не нужно мне было выходить из дому в такой вечер.
— Слава Богу, что вы приехали, — сказал Оберли. — Может быть, все-таки выпьете чаю, чтобы согреться?
— В этом доме нет тепла, — ответила она. — Я буду мерзнуть здесь, даже если наполню утробу огнем.
— Но вы здесь, — сказал Мэтью, и она снова посмотрела на него своим пронизывающим, вселяющим тревогу взглядом. — Чтобы приехать, вы бросили вызов стихиям. Значит, вам, по крайней мере, интересно услышать, что хочет сказать вам отец.
Она молчала. Потом открыла рот, снова закрыла и как-то странно наклонила голову.
— Стихиям, — проговорила она и на несколько секунд как будто унеслась куда-то. Затем сказала: — Да. Простите меня… Мои мысли… — Она покачала головой. — Не люблю этот дом. Я днем проходила тут. И мне стало тоскливо. А ночью здесь просто… — Она подняла руку в перчатке и погладила себя по затылку. — Невыносимо, — договорила она.
— Пойдемте к лорду Мортимеру? — тихо и опасливо спросил Оберли.
— Пойдемте. Хорошо. Я здесь… Не знаю, долго ли пробуду, но я здесь.
— Надеюсь, достаточно долго, — сказал Мэтью, — чтобы оказать честь умирающему?
— Честь, — проговорила она, словно произнесла гадкое ругательство. — Вы, сэр, должно быть, не знаете значения этого слова. Отведите меня к нему, — велела она слуге.
Они направились к лестнице.
— Вашей лошади удалось подняться по склону? — спросил Оберли.
— Моей лошади? — В свете свечи было видно, как Кристина нахмурилась. — Моя лошадь… кажется, убежала. — Глаза ее заиндевели, они были как обледенелое стекло. — Я пыталась… ухватить поводья, но… Кажется, она убежала.
Оберли и Мэтью быстро переглянулись.
— Мисс, вам нехорошо? — спросил Оберли.
— Мне… Не знаю. Наверное… не нужно мне было приезжать. Зря это, наверное.
Она остановилась у лестницы и посмотрела вверх. Мэтью увидел, что она дрожит.
— Все будет хорошо, — сказал Мэтью.
— Зря, — повторила она с некоторым напором. — Зря. Все это… — Она приложила руку ко лбу и пошатнулась, а когда оба мужчины попытались поддержать ее, она отпрянула и сказала: — Не прикасайтесь ко мне! Я не хочу, чтобы меня трогали! — с такой яростью, что и Мэтью, и Оберли немедленно отступили назад.
Или эта женщина уже на грани помешательства, подумал Мэтью, или ей нужно что-нибудь покрепче чая с сахаром, чтобы успокоить нервы. Ему и самому уже хотелось принять чего-нибудь для храбрости, например ромового пунша. И чтобы в нем было побольше рома.
— Я могу идти дальше, — тихим, но твердым голосом сказала Кристина. — Могу идти дальше.
И с этими словами она стала подниматься по лестнице.
Почти поднявшись наверх, Кристина опять шатнулась и стала лихорадочно озираться. Мэтью с Оберли остановились в нескольких ступеньках от нее.
— Мисс Кристина? — обратился к ней Оберли.
— Вы слышали? — спросила женщина. — Этот звук.
— Звук, мисс?
— Да, вот этот! — Она как будто что-то искала вокруг, лицо ее было бледно, а в глазах застыл страх. — Как будто… что-то разбилось. Что-то… Не знаю. — Она встретилась глазами с Мэтью. — А вы не слышали?
— Боюсь, что нет, — ответил Мэтью, думая, что дочери богача не помешало бы чуть поправить свое душевное здоровье.
Она кивнула, кажется, взяла себя в руки и снова пошла вверх, а мужчины последовали за ней.
Оберли открыл перед ней дверь. Она проскользнула внутрь. Умирающий уже сидел на кровати в ожидании, откинувшись на промокшие подушки. Невероятная победа распадающегося разума над разложившейся материей, подумал Мэтью. Он допил чай и, почувствовав себя немного бодрее, поставил кружку на стол. Он смотрел, как Кристина бесшумно идет по ковру. Врач отошел, освобождая ей место и стул, чтобы она могла сесть, если захочет. Она приблизилась к кровати и посмотрела на то, что там лежало. Мэтью и Оберли тоже подошли.
Было слышно лишь, как богач со свистом дышит. Воздух в комнате казался таким же промерзшим и коварным, как земля за окнами. Все стало смутным и сомнительным.
— Дочка, — прохрипел лорд Мортимер.
Она ничего не ответила. Рука в перчатке снова поднялась и прижалась ко лбу. Кристина качнулась на ступнях взад и вперед. Потом оглядела комнату, стены и потолок — как пойманное в ловушку животное, которому больше негде спрятаться, подумал Мэтью.
— Поговори со мной, — почти умоляющим голосом произнес отец. — Пожалуйста.
Она продолжала молчать.
— Кристина! — сказал лорд Мортимер так, как будто стоял на коленях перед Крестом.
Мэтью увидел, что ее взгляд упал на отца. Увидел, как она вздрогнула. Как ее руки в перчатках сжались по бокам в кулаки. Но, будучи с ним одной крови и, возможно, имея такой же характер, она оставалась твердой.
— О чем мне говорить? — тихо спросила она зловеще сдержанным голосом. — О моей матери… твоей жене… о том, как ты довел ее до самоубийства? О том, как Морган не выдержал твоего гнева? О том, как мы с Морганом всегда тянулись к тебе с любовью, а ты отворачивался от нас? Потому что… папа, ты всегда, всегда был так занят. — Не дожидаясь ответа, она непреклонно продолжала зачитывать список сокрушающих обвинений. — Не поговорить ли мне с тобой о сотнях — а может быть, и тысячах — людей, которые мучились в твоих шахтах и мастерских, на твоих полях и в теплицах-потовыжималках? О том, как нам было стыдно, когда мы узнали, что ты используешь людей… и получаешь от этого удовольствие? О семье Нэнс, о Коуплендах и Энгельбургах? Которые были друзьями нашей семьи — до тех пор, пока для своих нужд ты не уничтожил предприятия их отцов и не разрушил все мечты их детей. А может, нам с тобой поговорить о здании Уиттерсена и о погибших рабочих? И об адвокатах, которых ты нанял, чтобы из года в год не платить того, что был должен? О чем мне говорить? Обо всем этом или и о других грехах и мерзостях? Об остальных людях, обиженных тобой, о прочих твоих злодеяниях? Скажи мне.