Сказав это, он неспешно зашагал по коридору, и больше Мэтью его не видел.
Мэтью пришлось спуститься по скользкому склону туда, где лошади и карета простояли всю ночь. Кучер оставался там и согревал лошадей одеялами, а себя — горячим чаем и кукурузным печеньем, которые приносила Бесс. Он немного поворчал, когда Мэтью объявил, что готов к долгой поездке обратно, но через пару минут Мэтью уже был внутри кареты и ее колеса вращались — пусть и медленно из-за того, что дорога все еще была местами покрыта белеющим льдом.
Они отъехали недалеко, когда Мэтью почувствовал, что карета едет почти со скоростью пешехода. Он выглянул в окно и увидел, что они подъезжают к дубовому мосту.
— Там что-то случилось! — сквозь шарф сообщил кучер.
Мэтью вытянул шею, чтобы лучше видеть. Карета почти остановилась. На мосту стояла группа мужчин, а на его настиле лежало… что-то, накрытое белой простыней.
Карета окончательно остановилась. К окну, из которого выглядывал Мэтью, подошел высокий, стройный человек с прожилками на лице, раскрасневшемся от холода. Под высоким лбом глубоко сидели карие глаза, а из-под зеленой шерстяной шапки выбивались завитки седых волос.
— Сэр, я викарий Бэррингтон, — сказал подошедший. — Вы живете где-то поблизости?
— Нет, я из Нью-Йорка. Возвращаюсь туда. А что стряслось?
— Боюсь, случилась трагедия. Погибла молодая женщина.
— Молодая женщина? — У Мэтью подпрыгнуло и заколотилось сердце. — Что произошло?
— Сторож услышал какой-то грохот. Он думает, что над мостом сломалась ветка со льдом и ударилась о крышу. Шум, должно быть, напугал лошадь. Та сбросила женщину, и она сломала шею о перила. Тело лежит здесь, потому что… кажется, никто не знает, кто она. Я пытаюсь найти хоть кого-нибудь, кто ее знает. Не могли бы вы взглянуть на нее, молодой человек?
— Я посмотрю. — Он стал выходить из кареты. Если это Кристина Мортимер, то действительно случилась трагедия: хоть как-то помириться с отцом, обрести какой-никакой мир в душе — и потом вот так погибнуть. — Когда это произошло? Пару часов назад?
— О нет, сэр, — сказал викарий. — Сторож говорит, что перед девятью часами.
Мэтью замер, успев лишь наполовину выбраться из кареты.
— Перед девятью часами? Сегодня утром?
— Сэр, сейчас только половина девятого. Это случилось вчера перед девятью часами вечера.
Мэтью так и застыл на месте. Он смотрел на завернутое в простыню тело, лежавшее всего футах в двадцати от него. Он вспомнил, как старинные часы пробили вчера вечером девять часов… через несколько минут после того, как раздался стук в дверь. Это невозможно, подумал он… Невозможно. Нет, сторож наверняка ошибается. Это случилось не вчера вечером, а сегодня утром. Да и… скорее всего, это вообще не Кристина Мортимер.
— Непонятно, что она делала на улице в такую погоду, — сказал викарий. Он тоже смотрел на тело. — Куда бы она ни направлялась, наверное, это было для нее очень важно. Пойдемте, сэр! Пожалуйста, взгляните! Это не страшно. Должно быть, она умерла мгновенно: у нее такой вид, как будто она просто спит.
Мэтью вспомнил, словно в горячечном сне. «Я не хочу пить и не голодна», — сказала она. И еще: «Никогда в жизни мне не было так холодно». И: «Как будто… что-то разбилось».
— Нет, — прошептал Мэтью. Холодный ветер уносил прочь призрачные облачка пара от его дыхания. — Нет, — повторил он, как будто мог изменить то, что уже свершилось.
— Правильно ли я понимаю, что вы не желаете посмотреть на нее? — спросил викарий.
— Я хочу… — Он не знал, чего он хочет. Нужно сосредоточиться и попробовать ответить снова. — Я думаю, вам надо послать человека в дом Мортимеров. Лорд Мортимер ночью скончался, так что вы там нужны. И… — Он едва мог говорить, во рту у него все пересохло. — И попросите Йеспера Оберли прийти и посмотреть на эту… эту отважную молодую женщину. На это… благороднейшее… существо, — сказал он, как будто Бэррингтон мог что-то из этого понять. — Возможно, он ее знает.
— Значит, не будете смотреть, сэр?
— Нет, — сказал Мэтью. — Не буду. Не могли бы вы ее немного подвинуть (осторожно, пожалуйста), чтобы мы могли продолжить наш путь?
— Как вам будет угодно, — ответил викарий. — Ну, тогда всего вам хорошего.
— Счастливо, — сказал Мэтью, уселся обратно на сиденье и закрыл дверцу.
Он все смотрел прямо перед собой на противоположную стенку, пока не почувствовал, что колеса пришли в движение и карета снова тронулась. Прошло много времени, прежде чем он расслабился, сменил позу и, сняв треуголку, провел рукой по лбу.
Он подумал, что… если верить в такие вещи (а он не верит)… Смерть освободила две души из клеток, в которых они страдали. Вошла в одну из них и приняла образ ее тела, и кто смог бы сказать, какая там часть была Смертью, а какая Кристиной Мортимер?
Если верить в такие вещи — а он не верит.
И ему подумалось, что в эту ночь Смерть явилась великодушной тенью. В этом мире людей постигают несчастья, болезни. Иногда отцы творят зло, которое потом не в силах полностью исправить, а дочери не в силах совсем забыть, но тут… было предложено хоть как-то помириться, и это предложение было принято, — может быть, о большем нельзя было и мечтать. И уже за одно это нужно быть благодарным.
Если верить в такие вещи.
Мэтью отдернул черную занавеску на окне. Из-за молочно-белых облаков выглянуло солнце. Небо снова становилось голубым. Мир оттаивал, как это всегда бывает после ледяной бури.
Откидываясь на спинку сиденья, он решил: скажу Хадсону Грейтхаусу, что дело оказалось пустяковым. Лучше так, чем позволить здоровяку думать, будто Мэтью верит в то, что Смерть может в человеческом облике прийти за богачом.
— Нет, — сказал он себе.
Но он знал, что столик в «Рыси да галопе» и кружка эля зовут его к долгому общению с духами безмолвия и царством неизведанного — сферой, в которой он сущий ребенок.
Карета с грохотом мчалась, ломая колесами мокрый лед.
Иногда такой же растерянный и неуверенный в себе, как и все люди на нашем крутящемся земном шаре, но очень часто оказывающийся самым подходящим для работы человеком, эксперт по решению проблем ехал домой.
Мир Мэтью Корбетта
Я надеюсь, что вам понравилось в мире Мэтью Корбетта и вы продолжите следить за похождениями Мэтью. Эта серия книг задумывалась как своего рода машина времени — не только для того, чтобы рассказать детективно-приключенческую историю с постоянно развивающимся сюжетом, но и чтобы показать, как люди жили в колониальные времена.
Сказав это, я должен оговориться: да, историческая действительность не отражена в этих произведениях с безупречной достоверностью — и в то же время нельзя сказать, что она показана совсем недостоверно. Это, наверное, равносильно утверждению, что есть много оттенков серого, но ведь оттенков серого и правда много. Я не уверен, что кто-то вообще способен абсолютно достоверно описать какую-либо историческую эпоху, — просто потому, что мы в ней не живем (и не можем жить). Мы опираемся на существующие исследования и книги, на дневники, документы и карты, но дело в том, что, даже дотошнейше изучив материалы и учтя мельчайшие детали, мы продолжаем смотреть на ушедшую эпоху сквозь призму наших сегодняшних представлений. И мы неспособны смотреть на нее иначе. Мы знаем только то, что прочли, и то, что предположили исследователи, а они тоже видят ту эпоху сквозь призму своих собственных представлений. То есть в каком-то смысле прошлое всегда будет оставаться областью, которую невозможно охватить полностью и описать достоверно, но мы, несомненно, можем попасть в нее в своем воображении.
Как беллетрист, я немного подгонял историю под свое повествование. Вот несколько примеров того, как и почему я это делал.
Я, конечно, не эксперт. Можно дни и ночи посвятить штудиям и историческим изысканиям, но достичь идеала не получится — просто потому, что это невозможно. Следует также понимать, что, хотя в подлунном мире найдутся эксперты по любому предмету, не существует специалиста сразу по всем предметам, а вы как раз должны хотя бы попытаться стать таковым, когда пишете исторический роман — особенно если это исторический детектив. Я учусь по ходу дела, но мне никогда не добиться совершенства — не будут совершенными также мои исследования и сочинения.
Показательный пример — деньги. В колониальную эпоху царила такая неразбериха с хождением разных видов денег, что тут даже у эксперта голова пойдет кругом. Голландские деньги, испанские монеты; конечно же, английская чеканка, вампумы[17], бартер — с ума сойти! Соедините все это, учтите, что курс обмена в течение колониальной эпохи очень быстро то рос, то падал, и получите жуткую путаницу, с которой нужно как-то разобраться, если вы где-нибудь собираетесь упоминать о деньгах. Мне нужно было о них упоминать, и поэтому я упростил денежный вопрос, чтобы не перегружать читателя. Не вполне достоверно, но и не совсем недостоверно.
Не самый трудный, но интересный вопрос: как называть три приема пищи в течение дня? Завтрак, ланч и обед? Но в то время, о котором я пишу, говорили: завтрак, обед и ужин. В предыдущих книгах серии я писал об этом так, как говорят сегодня, но теперь для большей достоверности решил использовать язык колониальной эпохи. Но когда один персонаж предлагает другому пообедать с ним в полдень, возникают трудности. Это выбивает читателя из колеи. Что, обед в двенадцать часов дня? Наверное, опечатка. Читатель вполне может сказать: черт возьми, да в этой дурацкой книге полно опечаток! Обед днем? А вечером ужин? «Ужин»? Вроде бы так говорят только в глухих деревнях? Понимаете, к чему я клоню? Сам я вырос на юге, и у нас словом «ужин» называли вечернюю трапезу, но я не уверен, что большинству современных людей знакомо такое употребление этого слова, и уж конечно, они не говорят «обед» вместо «ланча». Поэтому я стараюсь навести тут какой-то порядок, и хотя в этой книге пару раз «обедом» названа вечерняя трапеза, я теперь больше склоняюсь к использованию в этом случае слова «ужин». А вместо слова «обед» для обозначения приема пищи в полдень я пишу просто «полуденная трапеза». И тут не вполне достоверно, но и не совсем недостоверно.