Мистер Морг — страница 5 из 14

Глава 26

— Олли? Там тебя какой-то человек спрашивает.

Оторвавшись от работы, он поднял глаза на Присциллу, сначала постучавшуюся, а уже потом открывшую дверь в его мастерскую в задней части дома: она никогда не вторгалась в его пространство, если только не какое-нибудь важное дело, и он был благодарен ей за то, что она уважает его уединение, позволяющее ему сосредоточиться, хорошо поработать и поспособствовать прогрессу.

Оливер отложил в сторону пинцет и, чтобы ясно видеть ее, поднял прикрепленные к очкам увеличительные линзы. Линзы, отшлифованные в соответствии с его строгими требованиями оптиком доктором Сетером ван Кампеном здесь, в Филадельфии, могли сделать из комара слона, а из крошечной шестеренки — гигантское зубчатое колесо. Нет, он, конечно, не работал ни с комарами, ни со слонами, зато зубчатые колеса любых размеров всегда можно было увидеть на его рабочем столе, и сейчас он тоже был усеян ими. Но то, что кому-нибудь другому показалось бы беспорядком, для Оливера было приятной пестротой сложных и интересных задач или частей головоломки, ожидающих, когда для каждой из них будет найдено свое место.

Любовь была в его жизни не пустым звуком. Во-первых, он любил жену. Он радовался тому, что она на пятом месяце беременности, любил ее пухлость, вьющиеся каштановые волосы, блеск ее глаз, любил, как она называет его «Олли» — при свете дня чопорно и благочинно, а ночью, по правде говоря, немного порочно и даже неприлично, таким образом словно приближая благословенное событие, — любил, что она не нарушает его уединения и он может работать здесь, в залитой солнцем комнате с высокими окнами. Еще он любил блеск солнечных лучей на пинцетах и штангенциркулях, ножницах по металлу, щипцах, изящных миниатюрных плоскогубцах, кусачках для проволоки, напильниках, молоточках и других инструментах. Он любил тяжесть латуни и то, какова она на ощупь, любил текстуру дерева, резкие запахи ворвани и медвежьего жира, прекрасную, божественную геометрию зубьев на шестеренках, уверенную надежность винтов и веселую упругость пружин. Наверное, Присцилла сочла бы это слишком уж большим чудачеством (и это было еще одной из причин, почему он ценил свое уединение), а то он признался бы, что у него есть имена для всех инструментов: молотков, плоскогубцев и тому подобного; и порой, соединяя две детали, он тихо говорил: «Отлично, Альфред! Давай, влезай в Софи, поверни-ка ее как следует!» Или еще как-нибудь их подбадривал. Что, если призадуматься, тоже звучало неприлично, но кто сказал, что изобретатель должен быть приличным?

И вообще скучным?

Еще он любил порох. Его густой, почти земляной запах. Связанные с ним перспективы, его мощь. И опасность, которую он несет в себе. Да, это тоже часть любви.

— Кто это? — осведомился Оливер.

— Он только спросил, здесь ли живет Оливер Квизенхант. Говорит, ему жизненно необходимо поговорить с тобой.

— Жизненно необходимо? Так и сказал?

— Да. У него… мм… вид какой-то страшноватый. Если хочешь, я пойду и спрошу, как его имя.

Оливер нахмурился. Ему было двадцать восемь лет, он долго жил холостяком — закоренелым холостяком, как он уверял своих друзей за элем в харчевне «Семь звезд», — пока два года назад не встретил хорошенькую пухленькую кудрявую девушку с блестящими глазами, чьему богатому отцу понадобилось починить голландские часы в их гостиной. Эти часы он ремонтировал дольше, чем какие-либо другие. Странно это было — чинить часы и при этом желать, чтобы время остановилось.

— Да нет, не нужно. — Он отодвинул стул и встал. — Раз что-то жизненно необходимое, думаю, нам следует выяснить, в чем дело, правда?

Она схватила его за руку.

— Олли, — сказала она и умоляюще посмотрела на него. Посмотрела снизу вверх, потому что он был худ как жердь, ростом шесть футов три дюйма и возвышался над ней, маленькой и пухленькой. — Он… он может быть опасен.

— Да? Что ж, — сказал он с улыбкой, — опасность — мое ремесло. Во всяком случае, часть его. Пойдем узнаем, что ему нужно.

В комнатах для всего было место и все было на своих местах. Присцилла сумела внушить ему, что художнику не обязательно жить в хаосе. Не обязательно, чтобы дом был всюду завален книгами и исписанными бумагами, шестеренками, мешками с порохом и круглыми свинцовыми пулями, а под ноги лезли глиняные банки различной смазки, пачкавшей все вокруг, когда они разбивались. Да тем более на подходе новенький Квизенхант. Поэтому у Оливера была своя мастерская, и в ней то, что жена называла хаосом, составляло его рай, а в ее распоряжении был весь дом, кроме, разумеется, подвала.

И еще ему очень нравилось, что она называет его художником. Услышав в первый раз от нее это слово в саду ее отца, он посмотрел ей в лицо и спросил себя: «Да что такое, в конце концов, „закоренелый холостяк“?»

Отправляясь за Оливером, Присцилла закрыла наружную дверь. Сейчас она стояла рядом с ним, вцепившись в рукав его рубашки кремового цвета. Он открыл дверь, и к нему повернулся человек, перед этим сосредоточенно наблюдавший за парадом фургонов, повозок и прохожих, что тек по Четвертой улице.

— Оливер Квизенхант, — сказал незнакомец.

Справившись с легкой оторопью, Оливер кивнул. Ему показалось, что он услышал в голосе незваного гостя некоторое облегчение. Да, Присцилла оказалась права: похоже, этот кожаный чулок, грубый и костлявый, действительно притопал сюда прямо из леса. С самого пограничья, где индейцы отрубают людям руки-ноги и варят в котлах на ужин. А этому человеку, судя по его виду, явно довелось увидеть не один такой кипящий котел. Может быть, и самому едва удалось спастись из такого котла. Сколько ему лет? Примерно двадцать шесть, двадцать семь? Трудно определить, когда правая скула и лоб у него в синих кровоподтеках. А оба глаза налиты кровью. Прямо под левым наложен белый медицинский пластырь. Темные впадины глаз, и вообще лицо такое мрачное и грозное, как будто он из двадцатисемилетнего возраста перепрыгнул сразу за пятьдесят. Несколько дней не брился, черные волосы спутаны, ладони обмотаны грязной кожей. Драные темно-бордовые бриджи и жилет того же цвета, перепачканные чулки, замызганная белая рубашка, куртка из оленьей кожи с бахромой, покрытая коркой грязи. А на ногах — самые что ни на есть индейские мокасины.

Разведчик, предположил Оливер. Из тех, кто идет вперед, чтобы проложить путь, кто идет на риск, какой готовы взять на себя только самые храбрые — или самые безрассудные. Кажется, таких называют всадниками провидения.

— Я Мэтью Корбетт, — сказал незнакомец. — Можно войти?

— Э-э, знаете, сэр, я сейчас очень занят. То есть было бы лучше, если бы вы пришли как-нибудь в другой…

— Мне нужно поговорить с вами об одном из ваших изобретений, — упрямо продолжал Мэтью. — О взрывающемся ларце.

— Взрывающемся… Ах да. Вот вы о чем. Вы имеете в виду сундучок без ключа? Ловушку для воров?

— Называйте это как хотите. Мне просто нужно узнать, как он попал в руки убийцы по имени Тирантус Морг.

— Морг? — Квизенхант порылся в памяти. — Простите, но что-то не припоминаю. Я человеку с таким именем ловушку для воров не продавал.

— Вы в этом уверены?

— Абсолютно. Я веду строгий учет всех, кто покупает мои… — Он чуть было не сказал «произведения». Но вместо этого произнес: — Работы.

Мэтью не совсем понимал, чего можно ожидать от этого человека. Квизенхант был тощ и долговяз, руки его казались слишком большими для таких тонких запястий, а ступни походили на баркасы. У него были большие карие глаза, а голову украшали белокурые волосы с вихром, торчавшим на макушке, точно какое-то экзотическое растение. Густые светлые брови дугами изгибались над оправой его очков, как будто он беспрерывно задавал кому-то вопрос. Мэтью, наведя справки, уже знал, что Квизенханту двадцать восемь лет, но он казался моложе. В нем — в его легкой сутулости, в интонациях, повышавшихся на последнем слове каждого предложения, — было что-то почти детское. Это впечатление усиливалось множеством веснушек, разбросанных по его румяному лицу. Мэтью он казался диковинным переростком-двенадцатилеткой, одетым в отцовские туфли с пряжками, белые чулки, темно-коричневые бриджи и кремовую рубашку с галстухом в желтую полоску. Ему вспомнилось выражение «ошибка природы».

Пришло время выкатить пушку.

— Я представитель закона из Нью-Йорка, — сказал Мэтью. — В данном случае можете считать меня уполномоченным королевского суда. Я ищу Морга. Возможно, у вас есть нужные мне сведения.

— Вот как, — негромко ответил Квизенхант и потер нижнюю губу. — Хм, почему же тогда вас не сопровождают официальные лица Филадельфии? Я лично знаком с главным констеблем Абрамом Фаррадеем.

— Да-да, — сказал Мэтью. — Он-то меня к вам и послал.

— Я думал, вы индейский разведчик, — сказал Квизенхант, и в его голосе прозвучало почти разочарование.

— Можно? — Мэтью сделал движение, чтобы войти.

Наступил неловкий момент: хозяин дома посмотрел на жену, гадая, согласна ли она впустить в их владения этого оборванца, будь он хоть служителем закона, хоть индейским разведчиком или предводителем уличных попрошаек. Но она милостиво кивнула Мэтью, отступила назад и спросила, не желает ли он испить водички с лимоном.

Квизенхант провел Мэтью по коридору в свою мастерскую, где тот увидел, как человек может любить дело, которым занимается.

Три дня назад в слабом свете раннего утра Мэтью, спотыкаясь, вышел из леса к деревне за водяной мельницей. Он не успел зайти далеко, когда между двух домов появился человек в коричневой шерстяной шапке, сером сюртуке и с факелом и заорал:

— Кто это там идет?

Мэтью решил, что лучше ответить, поскольку человек еще и целился в него из мушкетона.

— Индейцы шалят, — сказал ему сторож, когда они отправились к местному констеблю, которого звали Иосафат Ньюкирк.

Это оказался не Колдерз-Кроссинг, а Хоорнбек, — по словам сторожа, сей населенный пункт находится на Филадельфийском тракте примерно в четырех милях от города. По дороге сторож рассказал, что на индейцах боевая раскраска. В голове у Мэтью по-прежнему болезненно пульсировало, в глазах то затуманивалось, то прояснялось, но худо-бедно жить было можно.

— Ого! Да они никак и тебя отделали?

— Кто? — спросил Мэтью.

— Индейцы, приятель! Ими тут все кишит!

Хоорнбек, городишко с видом на живописное озеро, находился в состоянии повышенной боевой готовности. Там и сям вооруженные люди вели куда-то норовистых лошадей. Женщины стояли группками, держа на руках младенцев или успокаивая испуганных детей, что постарше. Когда Мэтью был препровожден в кабинет констебля в беленом здании ратуши, секретарь сообщил, что констебль Ньюкирк отправился на обход проверять других сторожей. У Мэтью не было лишнего времени, и он попросил, чтобы его отвели к местному врачу. Через несколько минут он был у дверей белого дома с темно-зелеными ставнями, у самого озера.

Доктор Мартин Лоу, крупный, похожий на медведя человек с коротко подстриженными каштановыми волосами и каштановой бородой с проседью, взглянул на него через очки карими глазами, втащил его внутрь и положил на стол. С обеих сторон от головы Мэтью горело по три свечи. Врач начал осматривать раны, а его жена поставила кипятить воду для чая и горячих полотенец.

— Повезло вам, — сказал доктор рокочущим басом, отдавшимся у Мэтью в груди. Он коснулся больного места под его левым глазом, покрытого коркой крови; Мэтью только сейчас понял, что ногти Морга все-таки сделали свое черное дело. — Угоди эти когти чуть выше, и вы могли бы остаться без глаза. А тут, судя по размеру кровоподтека, вас здорово ударили по голове. Это очень опасно. Сколько пальцев я поднял?

— Три, — сказал Мэтью, когда ему удалось сосредоточиться и половина из шести лекарских пальцев рассеялась, будто струйки дыма.

— Рот откройте-ка. Зубы не проглотили?

— Сэр, пожалуйста, послушайте, я здесь не из-за себя. Я ищу человека, который, вероятно, приходил к вам… — «Когда же это было?» — пытался понять он. — Вчера. — Описать Морга не составляло труда. — Со стрелой в правом плече.

— А, вы про земельного спекулянта лорда Шелби, сэра Эдмонда Зубимею. Его привел констебль Ньюкирк.

— Сэра Эдмунда Зубимею?

— Ох и досталось же ему. Индейцы напали на его отряд из засады. И всего-то в пяти милях отсюда, даже ближе. Всех перебили. Я зашил ему рану на голове, вынул из руки наконечник стрелы, в общем, сделал все, что мог. Дал ему бутылку бренди, чтобы унять боль.

— И где он сейчас?

— Я сказал, ему нужно остаться здесь, чтобы я ночью понаблюдал за ним, но он захотел снять комнату в таверне. «Под грушей», на тракте. Вот ведь с железной волей человек.

— Мне надо идти. — Мэтью начал было слезать со стола, но тут откуда ни возьмись появились два врача с каштановыми бородами, похожие на медведей, и не дали ему уйти.

— Ну-ну, не так скоро. Сэр Зубимею должен вернуться к десяти, осталось чуть больше двух часов. Я должен еще раз проверить у него швы. А пока позвольте мне поработать над вами и расскажите, что, черт возьми, случилось.

Не прошло и пяти минут, как Лоу пулей вылетел за дверь искать констебля Ньюкирка.

Вернулись они не скоро: в довершение всей суматохи этого дня Мэтью позже узнал, что Ньюкирк разговаривал с одним сторожем, чьи глаза, очевидно, оказались не такими уж сторожкими, поскольку меньше часа назад его лошадь отвязали от коновязи на Главной улице и украли. Затем Ньюкирк, сухощавый седовласый человек с грустным лицом собаки, чье единственное желание — спокойно поспать, внимательно выслушал рассказ Мэтью, отчего еще больше погрустнел. Он закурил трубку, выпустил дым и со вздохом, как будто все было ясно, сказал:

— Ну ладно. Сейчас соберу людей, и мы навестим сэра Зубимею. Или как там его, черт возьми, зовут.

Услышав об украденной лошади, Мэтью, конечно же, решил, что это Морг умыкнул ее и ускакал в Филадельфию, до которой оставалось несколько миль. Но констебль, вернувшийся из таверны «Под грушей», привез Мэтью другую историю.

— Похоже, ваш мистер Морг вчера вечером хорошо поужинал, — сказал Ньюкирк, попыхивая трубкой, в то время как Лоу накладывал пластырь на рану Мэтью. — Все слушали развесив уши, как он рассказывал про индейцев, и рвались его угостить. Ну он им и понарассказывал. И меня надул. На самом-то деле в последний раз у нас стычка с краснокожими шесть или семь лет назад была, даже больше. Помнишь, Мартин? Они еще амбар Келти спалили и стога сена у него подожгли.

— Помню.

— Побегали, поорали, несколько стрел в крышу пустили, да и удрали. — Ньюкирк присвистнул и сделал движение рукой, показывая, как быстро они удирали. — Обратно, в лес. В свое царство. Да, надул он меня.

— Он украл лошадь, — сказал Мэтью. — Это так?

— Лошадь? А, у Бена Уитта? Да нет, не думаю. Разве что он был в двух местах одновременно. Ваш мистер Морг… — («Да какой он мой?» — хотелось сказать Мэтью), — познакомился вчера вечером в таверне с одним торговцем. Тот сказал Дейзи — Дейзи Фиск, моей снохе, — что он едет в Филадельфию. У него весь его товар в фургоне был. Так вот, ваш мистер Морг уехал с этим торговцем еще до того, как у Бена украли лошадь.

Сообщив это неприятное известие, Ньюкирк продолжал стоять, пыхтя трубкой.

— Констебль. — Мэтью отмахнул от лица дым. — Вышлите, пожалуйста, несколько человек на лошадях, да чтоб побыстрее скакали. Может, им удастся поймать его, прежде чем…

— Сейчас он уже в большом городе, — ответил Ньюкирк. — Теперь это их забота. — Он почесал макушку и устремил взгляд в окно, на озеро, как будто готов был отдать все, что у него есть, за одну утреннюю рыбалку. — И последнее, — сказал он. — Вы говорите, что в лесу лежат тела?

— Этого молодого человека пока нельзя никуда отпускать, — сказал доктор. — Я удивляюсь, что он вообще еще способен ходить.

— Тогда тела подождут, — решил Ньюкирк. — Забавно, однако.

— Что тут забавного?

— Да этот ваш мистер Морг. Вы говорите, этакий убийца и все такое. С торговцем уехал. — Ньюкирк сухо усмехнулся. — А тот ножами торгует.

…На пороге мастерской Оливера Квизенханта Мэтью стоял спустя три дня после визита в Хоорнбек. Перед ним предстал беспорядок и кавардак: стопки книг и бумаг на полу, полки, заставленные металлическими предметами и инструментами странных форм, шкаф для хранения документов, из которого вываливались еще какие-то бумаги, стол, усеянный латунными и деревянными шестеренками и другими мелкими деталями, а в центре всей этой неразберихи — классная доска на колесиках. Доска от края до края и сверху донизу была изрисована чертежами каких-то петель и штырей разной формы, зубчатых колес, сверл и механизмов, которых он никогда раньше не видел. Некоторые из них вполне могли быть завезены с какой-нибудь далекой планеты — например, штуковина, похожая на половинку тележного колеса со спицами, имевшая по обе стороны два крыла, как у летучей мыши.

«Конечно, я знаю Оливера Квизенханта, — сказал сегодня утром главный констебль Фаррадей. — Сумасшедший часовщик. Нет, я к нему со всем уважением. На самом деле он очень талантливый изобретатель. Сконструировал ларец специально для нас. Да, мистер Корбетт, расскажите-ка мне еще раз, как это вы упустили Тирантуса Морга?»

Мэтью окинул взглядом еще одну полку — на ней стояли разнообразные циферблаты, сделанные как из металла, так и из дерева.

— Сколько всего вы их сделали?

— Часов? Двенадцать штук. Сейчас работаю над тринадцатыми. Я делаю три или четыре штуки в год — смотря насколько сложный механизм нужен заказчику.

— А это что?

Мэтью показал на колесо с крыльями летучей мыши.

— Это часть внутреннего устройства моих тринадцатых часов. Я не верю в плохие приметы — что число тринадцать приносит несчастье и все такое, — и с разрешения моего клиента делаю часы, которые будут… э-э-э… каждый час взмахивать крыльями, как летучая мышь. На схеме вы видите рычажки, по которым будут ударять молоточки, чтобы заставить крылья хлопать. Я подумываю о том, чтобы использовать здесь черную ткань, натянутую на деревянную раму. Циферблат будет черным, возможно, с красными эмалевыми цифрами. К счастью, мой клиент очень непредвзято относится к моим замыслам, и у него уже есть две мои работы.

Мэтью молча таращился на него.

— А почему бы вам не сделать так, чтобы они мяукали? Как черный кот?

— Ну, — сказал Квизенхант, изучая костяшки своих пальцев, — самый близкий к этому звук можно было бы извлечь из скрипки. Когда я усовершенствую свою механическую скрипку, тогда — может быть.

— Вашу механическую… — Мэтью решил оставить эту тему. — Меня интересуют не столько ваши часы, — сказал он, — сколько…

— Ловушка для воров, да, вы сказали. Значит, вы знаете и о другой области моих интересов?

Мэтью кивнул:

— Фаррадей мне рассказал.

— А-а. — (Вошла жена Квизенханта с чашкой бледно-желтой лимонной воды и подала ее Мэтью.) — Ну, тогда попейте, — сказал изобретатель, — и я покажу вам мою мастерскую в подвале.

— Там ужасно грязно, — предупредила женщина.

— Думаю, мистера Корбетта немного грязи не испугает.

Квизенхант замолчал, зажег свечу и жестом пригласил Мэтью следовать за ним.

Пока они спускались по лестнице, Квизенхант зажигал свечи в настенных подсвечниках. Как только открылась дверь, Мэтью почувствовал запах пороха. Квизенхант пошел дальше вдоль стен, и, когда загорелось еще несколько фитилей, Мэтью увидел, что они находятся в тире с каменным полом. На стене возле лестницы висело на крючках с полдюжины пистолетов. На другой стороне зала были расположены две обтянутые холстом круглые мишени, большая и поменьше, в них было достаточно отверстий, чтобы виднелась соломенная набивка. Мэтью подумал, что Эштон Маккаггерс, с его пистолетами и портновскими манекенами Элси и Розалиндой в качестве мишеней, чувствовал бы себя здесь совсем как дома.

— Огнестрельное оружие — моя давняя страсть, — сказал Квизенхант, когда была зажжена последняя свеча и отблески желтого света заиграли на пистолетах. — Вот эти я сконструировал сам. А этот на днях испытывал.

Он взял с круглого стола не пистолет, а короткий меч с богато украшенной рукоятью.

— Это же меч, — заметил Мэтью.

— Правда?

Квизенхант сделал пару взмахов клинком. Затем повернулся к мишеням. Мэтью услышал щелчок: это был взведен искусно замаскированный курок. Взметнулись искры и дым — выстрелил ствол пистолета, приделанный к лезвию меча. В середине большой мишени появилась дыра.

— Интересно, — сказал Мэтью. — Меч-пистолет.

— Да, так и было задумано. А спусковой крючок спрятан в рукояти. — Квизенхант показал его Мэтью. Из ствола все еще шел дым. — Я возлагаю на это оружие большие надежды, но, к сожалению, оно пока нуждается в хорошей доработке. Трудность в том, чтобы одинаково сбалансировать пистолет и меч.

Мэтью подумал, что начинающему фехтовальщику, вроде вот него, удобно было бы драться клинком, имеющим такой большой радиус действия. Среди оружия, висящего на стене, его внимание привлек один пистолет.

— Можно? — спросил он. Квизенхант кивнул, и Мэтью снял его с крючка. — А это что?

— Моя гордость и радость, — сказал изобретатель.

Это был пистолет с тремя стволами (один располагался поверх двух других), но с одним курком. Корпус у пистолета был деревянный — черный и гладкий, а стволы — синевато-стального цвета. Он был увесист, но весьма неплохо сбалансирован. Великолепное оружие, подумал Мэтью.

— Заряжаются все три ствола одновременно, — объяснял Квизенхант, поднеся свечу поближе, так что свет отразился от прекрасного пистолета-диковинки. — Когда стреляет первый ствол, вы снова взводите курок, и шестеренка ставит второй ствол в положение для стрельбы. Затем, когда выстрелит он, взводом курка в это положение переводится третий ствол.

— Как это у вас называется?

— Вертушка.

— А. — Мэтью был определенно впечатлен. — И все три ствола действительно стреляют?

— Ну… — Квизенхант опустил глаза в пол и поковырял камень туфлей. — Иногда да, иногда нет. Есть серьезные трудности с третьим стволом: по моим подсчетам, он срабатывает только в тридцати шести процентах случаев. — Он пожал плечами. — Но нет предела совершенству. Заметьте, у всех стволов одна общая полка, поэтому, к сожалению, порох на нее приходится подсыпать между выстрелами. Если вы откроете отделение в торце рукояти (там есть латунный рычажок), то найдете в нем три небольших бумажных патрона с необходимым количеством пороха для трех насыпок на полку. Мой замысел заключался в том, чтобы максимально ускорить процесс стрельбы — насколько это в человеческих силах.

— Ясно. — Мэтью поймал себя на том, что он говорит голосом потрясенного школьника. — Если вы не возражаете, я спрошу, сколько такое может стоить?

— Перед вами лучшая по своим характеристикам модель из имеющихся двух этой конструкции, но я бы не стал ее продавать. Тут еще есть над чем поработать.

Мэтью неохотно вернул вертушку на крючок. Он бы заплатил любую цену за то, чтобы у него в лесу было такое оружие против Морга! Взгляд его теперь остановился на другом пистолете — на этот раз с длинным стволом, поверх которого был прикреплен латунный цилиндр, похожий на подзорную трубу.

— Тирантус Морг, — неожиданно произнес изобретатель. — Да! Я вспомнил это имя. Разбойник, которого поймали… Кажется, два года назад?

— Чуть больше двух лет и четырех месяцев назад. Вы смастерили взрывающийся ларец для конкретной цели, так?

— Так. Главный констебль Фаррадей и городские власти попросили меня помочь им с поимкой грабителей, которые наводили ужас на всех, кто ехал по тракту. Власти знали о моем увлечении огнестрельным оружием, но, поскольку они квакеры, им хотелось, чтобы я сконструировал для них какое-нибудь приспособление, которое бы не убивало. Устройство, которое могло бы напугать разбойников, может быть, ослепить на достаточно долгое время, чтобы их можно было одолеть.

— Понятно. И вы всегда подписываете свои изделия?

— Да, все законченные изделия, — ответил Квизенхант. — Я горжусь своими работами.

Мэтью отпил лимонной воды и нашел ее скорее сладкой, чем кислой. Но заживающую ранку во рту все равно защипало.

…Когда Мэтью понял, что Моргу удалось улизнуть из Хоорнбека, он не знал, что делать дальше. Конечно, можно было поискать в Филадельфии, и он уже навел в конюшне справки, не видели ли там человека, подходящего под описание Морга, но, в общем, можно было сказать, что его уже и след простыл.

За исключением одного — взрывающегося ларца, в котором Морг прятал награбленные сокровища. Ларца, на нижней стороне которого было выжжено: «О. Квизенхант, Фила.», а затем цифра 6.

…Мэтью сказал:

— Я знаю, что в ларце есть ударное устройство, которое поджигает порох. И молоточек, который падает и издает звук выстрела. Но скажите, как открыть ларец, не приводя в действие ударник?

— Очень просто. Защелки соединены с пружинами. Есть два варианта спускового механизма. В первом — если защелки до их открытия повернуты в любое положение, кроме горизонтального, то отпускается боевая пружина и срабатывает ударник. Во втором варианте защелки должны стоять вертикально, иначе будет задействован ударник. Защелки сконструированы так, чтобы оказывать некоторое сопротивление: это что-то вроде раннего предупреждения, так сказать, потенциальному вору.

Мэтью осознал замысел: вспышка и клубы дыма должны были огорошить злодеев и поспособствовать их скорейшему аресту. Он вспомнил, что на ларце, который открывал Грейтхаус (не без труда — это он тоже помнил), защелки были повернуты вертикально, значит «безопасное положение» защелок было бы горизонтальным. Само собой, Морг знал, какая у него версия ларца.

— Сколько таких ларцов вы сделали?

— Шесть. В первом оказался непредвиденный дефект, и ларец пострадал от преждевременного возгорания. Второй упал с кареты и разбился. Третий и четвертый прослужили несколько месяцев, но так и не… мм… не были использованы по назначению: разбойников поймали раньше.

— А пятый и шестой?

— Помню… Я продал их за довольно хорошую цену. Для этого заказчика я еще и часы сделал.

— Значит, пятый и шестой ларцы никогда не использовались никем, кроме этого заказчика?

— Насколько я знаю, да. Она сказала, что ей нужна ловушка для воров, потому что она не доверяет полностью некоторым из своих работников. И решила купить оба.

— Она? — переспросил Мэтью. — Как ее имя?

— Миссис Джемини Лавджой, — сказал Квизенхант. — Хозяйка Рая.

— Рая, — повторил Мэтью.

— Миссис Лавджой — хозяйка фермы «Райский уголок», — пояснил Квизенхант. — Это к югу от города, в нескольких милях отсюда, между Ред-Оуком и Честером.

— Фермы.

«Наверное, я сейчас похож на идиота», — подумал Мэтью.

— Это называется фермой, — сказал изобретатель, — но миссис Лавджой — между прочим, очень добрая, очаровательная женщина — приютила там пожилых людей.

— Пожилых людей.

«Прекрати это!» — сказал Мэтью себе.

— Совершенно верно. Это место, куда… как бы это сказать… пожилых людей, которым нужен уход, отдают их родственники, которые больше не могут с ними жить.

— То есть они больны?

— Кто-то болен. С кем-то трудно справиться: они становятся неуправляемыми. Как некоторые дети. Их трудно кормить или… мм… ну и всякое такое. Она мне подробно об этом рассказывала.

— Это заведение квакеров?

— Я думаю, она получает какие-то деньги от города, если вы об этом. Но она автор концепции. Она полагает, что со временем эта идея будет приобретать все большую популярность.

— Интересная концепция, — тихо сказал Мэтью.

Он снова посмотрел на пистолеты. Лицо его было спокойно, но в душе всколыхнулось воспоминание о том, как в тот первый день в Уэстервикской лечебнице Грейтхаус зачитывал вымышленные имена Морга из распоряжения о передаче: граф Эдвард Баудевайн, лорд Джон Финч и граф Энтони Лавджой.

Лавджой.

И совпадение интересное.

— Послушайте, — сказал Квизенхант, почесывая затылок. — Вы хотите сказать, что одна из ловушек для воров, которую я продал миссис Лавджой, оказалась в руках этого преступника Морга?

— Да. Шестая.

— Это очень странно. Я продал их ей… мм… у меня в книге учета записано когда — она лежит наверху, но я уверен, что это было задолго до того, как разбойников поймали. А с тех пор я видел ее много раз, но ни разу не слышал от нее, что ее ограбили или украли ларец.

— Да, — согласился Мэтью. — Странно.

— Тогда как это можно объяснить?

Мэтью обдумывал этот вопрос. Рассматривал его с самых разных сторон. И наконец задал свой собственный:

— Вы не подскажете, где тут можно купить костюм?

Глава 27

— Дорогой мистер Шейн! — сказала женщина, поднявшаяся со стула, когда он вошел в комнату. — Очень приятно познакомиться с вами.

Она медленно, грациозно подошла и протянула руку. Мэтью взял ее и, как положено, поцеловал. «Интересно, не размышляет ли она сейчас над тем, каким способом убить меня?» — подумал он. Но улыбалась она вполне дружелюбно.

— Садитесь, пожалуйста. — Она указала на стул, стоявший с другой стороны черного лакированного стола. — Опал! — обратилась она к молодой девушке, впустившей его. — Возьми, пожалуйста, у мистера Шейна шляпу и плащ. И принеси ему… Что вы будете, сэр? Чай? Кофе? Стаканчик бренди?

— Чай будет в самый раз. Если можно, очень крепкий.

Он повернулся и посмотрел на служанку, а она, как ему показалось, бросила взгляд на его промежность. Мэтью снял только что купленный темно-серый плащ и темно-зеленую треуголку и отдал их девушке, которая, поворачиваясь, чтобы уйти, потерлась бедром о его бедро (и это ему уже точно не померещилось). Мэтью подумал, что у нее, должно быть, большой опыт в такого рода делах: она прикрыла свой маневр плащом, и все закончилось очень быстро, оставив лишь ощущение покалывания.

— Садитесь, садитесь! — сказала миссис Лавджой, показывая на стул.

Она продолжала по-прежнему дружелюбно улыбаться и, может быть, вовсе не собиралась его убивать. Может быть, она ничего не знает о чудовище по имени Тирантус Морг, может быть, существует вполне разумное объяснение тому, как шестая ловушка для воров, изготовленная по ее заказу Оливером Квизенхантом, оказалась у Морга.

Может быть, может быть, но Мэтью все равно намеревался сойти сегодня за молодого адвоката по имени Михей Шейн и сыграть свою роль как следует. Шейном его окрестила Фейт Линдсей, а Михеем звали очень доброго и трудолюбивого портного со Спрус-стрит. Портной взглянул на золотую монету, которую ему предложил Мэтью, и принялся переделывать темно-зеленый костюм, оставшийся в ателье после того, как молодой торговец, которому он предназначался, проиграл кругленькую сумму на собачье-крысиных боях в лесу к северу от города. Мастер немного подобрал тут, чуть-чуть выпустил там, и вот — этот пес готов сражаться.

…За два дня, прошедшие после визита Мэтью в дом изобретателя, бритье и горячая ванна сделали чудеса. От кровоподтеков остались одни лишь намеки, хоть они и норовили еще влезть в любой разговор, и, конечно, пластырь еще какое-то время должен был оставаться под левым глазом. Прошлым вечером в своей комнате в пансионе миссис Энгуайр на Пятой улице он снял кожаные повязки с ладоней и ступней и обнаружил, что раны и ссадины вполне сносно зажили. Он задумался: как там Грейтхаус? Хорошо бы здоровяк выкарабкался. Но сейчас нужно думать только о завтрашнем дне и о встрече с Джемини Лавджой.

И вот прохладным солнечным утром он взял в конюшне на Четвертой улице лошадь, поехал по приятной, тихой сельской дороге, проходящей между пологими лесистыми холмами, плодородными фермерскими полями, обширными пастбищами и аккуратными каменными стенами, и сразу за таверной «Шустрый плуг» повернул свою скакунью на ухоженную дорогу, идущую на северо-запад. Вскоре он увидел огромную кованую арку, выкрашенную в белый цвет, с голубой надписью «Райский уголок», и проехал под ней. Очевидно, он сейчас увидит, как кто-то представляет себе Небеса.

— Полагаю, скоро нас коснется первое дыхание зимы, — сказала миссис Лавджой, сев напротив него.

— Вне всякого сомнения, — ответил Мэтью.

— Люблю осень. От этого бодрящего воздуха после летнего уныния чувствуешь себя такой свежей, такой живой.

— Да, живее всех живых.

Он увидел, как ее внимательный взгляд скользит по его синякам и пластырю.

— Значит, у вас для меня письмо?

— Да, мадам.

Мэтью достал из внутреннего кармана сюртука конверт. На нем рукой Квизенханта было написано: «Любезнейшей Джемини Лавджой, касательно мистера Михея Шейна». Никогда не помешает иметь с собой хорошее рекомендательное письмо. Мэтью вручил его миссис Лавджой. Она взяла со стола медный нож и вскрыла конверт одним быстрым движением. Пока леди читала письмо, Мэтью пытался прочесть леди.

Ей было, наверное, лет сорок пять, она была очень хороша собой, и в ее красоте было что-то от львицы. Мэтью, конечно, никогда не видел львиц, но читал о них. Миссис Лавджой подходила под эти описания по всем статьям. Горделивая корона рыжевато-каштановых волос, убранных назад и уложенных эффектно ниспадающими на плечи локонами, пожалуй, скорее подошла бы льву, а не львице. Седина была пока не так заметна, хоть и начала появляться на висках. Женщина она была не маленькая, но и не слишком крупная. Она не пыталась скрыть, что широка в кости, и не носила для этого платьев с пышными складками и оборками. Одета она была просто, в очень красивое платье цвета индиго, с облачками изящных кружев кремового цвета у горла и на запястьях, а на ногах у нее были удобные черные туфли, украшенные черными бантиками.

Мэтью наблюдал, как она читает. Она жадно вбирала каждое слово, подпирая рукой подбородок. Он мог представить себе, как эта львица возлежит на своем каменном троне где-нибудь на склоне африканского холма и вглядывается в красноватую даль — не видно ли там пыльного следа какого-нибудь зверя послабее. Он уже заметил, что глаза у нее ясные, зеленые, широко посаженные, слегка миндалевидной формы, подбородок квадратный, твердый, а лоб высокий, как и подобает царственной кошке. Нос у нее был длинный и острый, а рот большой — вполне пригодный для того, чтобы обглодать парочку костей. Боже милостивый, подумал он, я рассуждаю совсем как Хадсон Грейтхаус. Мэтью еще не успел рассмотреть ее зубы и не был уверен, что хочет этого. Она медленно, никуда не спеша, моргнула. Колец на ней не было, но на обоих запястьях красовались золотые браслеты филигранной работы.

Потратив одну из монет, переданных ему Моргом после резни в доме Линдсеев, Мэтью позаботился о том, чтобы самому выдержать тщательный осмотр. Новый костюм, новый плащ, новая треуголка — все это было необходимо для обмана. Вернее, для расследования. На ногах у него были черные сапоги, которые его приятель-портной добыл для него у своего приятеля-сапожника по божеской цене. Мокасины свое отслужили — когда Мэтью снял их, они чуть только не разваливались.

— Мистер Шейн, — внезапно сказала миссис Лавджой, не отрываясь от письма, как будто просто повторяя это имя. — Как поживает мой друг Оливер?

— Хорошо. Вы знаете, что Присцилла родит через четыре месяца?

— Знаю. Я видела ее на рынке, где-то… в конце августа. — Она с мимолетной непроницаемой улыбкой отложила письмо в сторону. — А вот и наш напиток.

Опал, любительница потереться бедрами и бросить взгляд на чью-нибудь промежность, вернулась с серебряным подносом, на котором стояла чашка чая для Мэтью. Он взял у нее чашку и льняную салфетку. Опал смотрела на него в упор, ее розовые губы были чуть приоткрыты, и он подумал: «Кто же тут на самом деле львица?» На ней было платье из серого плотного муслина и бесформенный серый чепец, нисколько не усиливавший женского очарования, — возможно, так и было задумано. Волосы у Опал были черные как смоль, а глаза, пронизывавшие Мэтью насквозь, — ярко-голубые, чуть ли не искрившие от горячего желания разглядеть его. Она была, как принято говорить, совсем девочка — тоненькая, гибкая и крепкая, ростом, может быть, чуть за шестьдесят дюймов — даже на громоздких черных каблуках. В нижней губе и правой ноздре у нее были маленькие металлические кольца. Она наводила на него жуткий страх.

— Спасибо, Опал, — сказала миссис Лавджой, возвращая письмо в конверт. — Здесь ты мне больше не понадобишься. Ступай в прачечную и помоги там.

— Слушаюсь, мэм.

Опал быстро присела перед ними в реверансе и вышла с подносом из комнаты.

— Всегда полно работы, — пояснила миссис Лавджой. — Стирка, готовка, уборка, ремонт и тому подобное. Но теперь это моя жизнь, мистер Шейн. Мое призвание.

— И призвание, достойное восхищения, — так считает Оливер.

Он внутренне поморщился и сам себя предостерег: впредь не стоит проявлять такого идиотского рвения.

— Иногда достойное, а иногда просто трудное. — Она слегка наклонила голову, как бы рассматривая его под другим углом. — Хочу, чтобы вы понимали: «Райский уголок» — это очень дорого. Моим гостям — я всегда называю их своими гостями, потому что отношусь к ним с большим уважением, — нужны лучшая еда и максимум заботы и внимания. Но прежде чем я озвучу годовую плату по самому недорогому варианту, хотелось бы, чтобы вы рассказали о себе.

Мэтью ответил не сразу, отпил чаю — и ринулся в бой.

— В начале года я открываю адвокатскую контору. Мы с женой будем…

— В Филадельфии? — спросила она. — Контору открываете?

— Да. Мы с женой переезжаем сюда из Нью-Йорка. У нас сын, и на подходе еще один ребенок.

— Поздравляю.

— Спасибо. — Он заставил себя нахмуриться. — А вот с дедушкой у нас… Трудности. Он очень пожилой. Семьдесят два года. В декабре исполняется, — решил добавить он, просто ради фактуры. Он будто рисовал картину — как Берри. — Бабушка моя умерла несколько лет назад, отец скончался, когда пересекал океан, а мать… Мать встретила в Нью-Йорке другого джентльмена, они поженились и вернулись в Англию.

— Ох уж этот мир, — сказала миссис Лавджой без всякого выражения.

— Да, суровое место. Но… Дело в том, что мой дедушка…

— Как его фамилия?

— Уокер, — ответил Мэтью. — Все его называют Странник[13].

— Энергичная фамилия энергичного человека?

— Именно. — По губам Мэтью скользнула мимолетная улыбка. Он решил, что теперь самое время прикоснуться к пластырю под глазом. — К сожалению… В последнее время он даже слишком энергичен.

— Мне как раз хотелось спросить. Прошу прощения, если вы заметили, что я вас разглядываю.

На этот раз она на мгновение показала зубы — и сразу спрятала. Ясные зеленые глаза не улыбались. Совсем.

Ему ничего не удавалось узнать от нее. Не удавалось ничего почувствовать. Но чего он ожидал? Он обвел взглядом комнату, словно пытаясь подобрать слова, чтобы продолжить свои откровения о том, как суров этот мир, особенно к молодому адвокату, которому необходимо избавиться от неприятной кисты, мешающей ему жить и делать карьеру. Дом, снаружи выкрашенный в белый цвет со светло-голубой отделкой в точности такого же оттенка, как надпись «Райский уголок», был просто симпатичным двухэтажным особнячком, которым могла бы владеть любая состоятельная леди. Комнаты меблированы со вкусом, все выдержано в спокойных тонах, на оконных стеклах ни пятнышка, на ковриках — ни малейших следов грязной обуви. Не лежит ли сейчас наверху, в спальне, Тирантус Морг, залечивающий здесь свои раны? Мэтью пришел к выводу, что Лавджой Лавджоя видит издалека, они и прилечь вместе вполне могут.

— Недавно он меня ударил, — продолжал Мэтью. — Как видите, даже несколько раз. Я знаю, его злит нынешнее положение, но — как есть, так есть. Он замыкается в себе, вечно дуется, делать ничего не может, и, должен сказать, мне не нравится, что жена и сын остаются с ним, а она еще и на сносях.

— А кто с ним сейчас? Только жена и сын?

— Нет, он под стражей у… Простите, под присмотром у друзей в Нью-Йорке.

Миссис Лавджой смотрела прямо ему в глаза, а по ее глазам снова ничего нельзя было понять.

— Случай, похоже, непростой.

То ли ее холодная, лощеная манера держаться заставила его двигаться быстрее, чем он планировал, то ли ему просто хотелось встряхнуть ее, и он сказал:

— Честно говоря, я боюсь, что как-нибудь ночью он возьмет нож и из наших постелей мы отправимся в морг.

Никакой реакции не последовало. Лакированная поверхность, лежавшая между ними, выражала больше, чем львиное лицо этой женщины.

— Ну это я фантазирую, — добавил Мэтью, немного смутившись.

Она подняла руку:

— О, я понимаю. Очень хорошо вас понимаю. Я такое наблюдаю постоянно. Пожилой человек, не привыкший от кого-то зависеть, вдруг обнаруживает, что его возможности ограничены из-за болезни, слабеющих сил или изменившихся обстоятельств, и тогда очень часто он испытывает гнев. На вас и вашей жене семья, у вас работа, и, конечно, вам трудно. Вы говорите, в декабре Страннику исполнится семьдесят два? — Она подождала, пока Мэтью кивнет. — Он сильный человек? В хорошей физической форме?

— Я бы сказал, что по большей части да.

Он все еще ждал, что она как-то отреагирует — хоть как-нибудь. Правда, он уже не был уверен, что понял бы, какие там у нее чувства.

Миссис Лавджой принялась поигрывать ножом для вскрытия писем.

— Мистер Шейн, за пять лет работы на этом поприще — следуя этому призванию — я обнаружила, что гости, склонные к физической агрессии, к сожалению, как правило… — Она поискала подходящее слово. — Рассыпаются, оказавшись в ситуации, где их контролируют. Со временем все они рассыпаются, да, но такие, как ваш дедушка, обычно разваливаются первыми. Понимаете, о чем я?

— Я вас прекрасно понимаю.

«К чему это она клонит?» — подумал он. Возможно, миссис Лавджой что-то увидела по его глазам и подумала, что ему становится скучно, так как она подалась к нему и сказала:

— Когда такие люди, как ваш дедушка, попадают сюда, редко кому из них удается прожить дольше двух лет — и это в лучшем случае. Но мы, конечно же, сделаем все возможное, чтобы ему жилось удобно и счастливо. Чтобы он хорошо питался, не терял сил и нашел себе какое-нибудь занятие. Наши гости работают в меру сил в саду, теплице и амбаре, пользуются библиотекой. Есть женщины, которые приезжают к нам из города, читают им вслух, рассказывают что-нибудь. Уверена: когда вы устроитесь, вашей жене захочется поподробнее узнать, кто такие «Синие птицы». Они занимаются самой разнообразной благотворительной деятельностью. — Она протянула руку и очень профессионально похлопала его по руке. — Мы тут обо всем позаботимся. Как только вы подпишете договор, все будет улажено. Ваша жизнь будет снова принадлежать вам, и вы сможете посвятить ее семье и своему будущему. И не беспокойтесь о будущем вашего дедушки — мы надеемся (как, я уверена, и вы), что он счастливо проживет еще много лет, но… но… когда придет день Божьего благословения, ваш дедушка, с вашего разрешения, найдет упокоение на частном кладбище «Райского уголка». Вы можете не думать и не тревожиться о нем, мистер Шейн, и знайте, что до конца его дней с ним будут обращаться как с самым дорогим гостем нашего «Райского уголка». Это я вам торжественно обещаю.

— Угу, — кивнул Мэтью. — Это обнадеживает.

— Пойдемте! — Она встала, шурша тканью. — Прежде чем мы перейдем к обсуждению денежного вопроса, позвольте мне показать вам, что именно вы купите на свою монету.

Мэтью взял плащ и шляпу. Через несколько минут миссис Лавджой вела его по усыпанной гравием дорожке, шедшей мимо ее дома на территорию усадьбы. Место было названо удачно: здесь, несомненно, было красиво. Тут росли рощицами вязы и дубы, щеголявшие на солнце яркой листвой, на лугу паслись овцы, а по зеленому пруду сновали взад и вперед утки.

На ходу миссис Лавджой продолжала рассказывать. В настоящее время у нее двенадцать гостей мужского и шестнадцать женского пола. Мужчины и женщины проживают в разных зданиях, потому что, как она выразилась, снег на крыше не обязательно означает, что камин остыл. Возраст — от почти семидесяти до восьмидесяти с лишним лет, старшему — восемьдесят четыре. Тут есть гости из Бостона, Нью-Йорка, конечно же, Филадельфии, Чарльз-Тауна и многих городишек, расположенных между ними. Благодаря доброй молве и развивается ее дело. Жизнь ускоряется, люди загружены все больше, и многие мучаются, не знают, что им делать со своими престарелыми родителями. Иногда гости противятся тому, чтобы здесь оставаться, но постепенно смиряются со своим положением и понимают, что это делается ради блага их близких. Эх, попадаются и буйные гости, бывает, что ругаются и дерутся, но обычно они успокаиваются или же просто долго не выдерживают.

До врача тут можно доехать за полчаса, заверила она его. Кроме того, доктор навещает их несколько раз в неделю, проверяет, нет ли у гостей каких-либо недугов и каково общее состояние их здоровья. По воскресеньям после обеда приезжает священник, и в церкви «Райского уголка» под его руководством совершается богослужение. Семь работниц готовят еду, стирают, все отмывают, отчищают и занимаются тому подобными делами. Все девушки очень порядочные.

— Вот наша прачечная, — сообщила ему миссис Лавджой за поворотом дорожки.

Они стояли перед чистеньким белым кирпичным зданием с двумя трубами, из которых валил дым, и поленницей дров вдоль него, готовых к тому, чтобы их сожгли под котлами для стирки. Дверь была распахнута настежь. Рядом с ней, болтая и смеясь, стояли три молодые женщины в серых платьях и чепцах. Мэтью сразу заметил, что они еще и нюхают табак из табакерки. Увидев миссис Лавджой, они замерли, смех затих. Две девушки отвернулись и бросились внутрь, чтобы дальше мешать шестами белье в котлах, — там, наверное, стояла невыносимая жара. Третья, видимо, слишком поздно поняла, что подруги ее бросили — оставили с табакеркой в руке.

Девушка не успела скрыться в прачечной, и миссис Лавджой резко сказала:

— Опал! Отдай это мне. — И едва слышно пробормотала, обращаясь к Мэтью: — Я говорила им, что такие отвратительные привычки у нас недопустимы. Простите, но мне придется прибегнуть к плети.

Приближаясь к ним, Опал держала табакерку за спиной, как будто это могло ей как-то помочь. В глазах ее была тревога и одновременно… Что? — пытался понять Мэтью. Едва сдерживаемое веселье? Рот ее был плотно сжат. Она что, готовится рассмеяться мэм в лицо?

Узнать это ему не было суждено. В тот же момент послышался хруст копыт по гравию. Со стороны дома миссис Лавджой по дорожке бежали рысью две лошади, тащившие повозку. При их приближении Мэтью и хозяйка заведения посторонились. Вожжи держал крепко сбитый молодой человек с могучими плечами — возможно, ровесник Мэтью или чуть старше его. На нем была серая монмутская шапка, рубашка красновато-коричневого цвета, коричневые бриджи и чулки, а на его плечи был накинут коричневый плащ. Насколько сумел разглядеть Мэтью, голова его как будто была обрита наголо. Лицо у него было широкое, бледное, с мясистыми губами, а кустистые черные брови сходились посередине.

— Чем могу помочь? — спросила миссис Лавджой.

— Поговорить надо, — сказал молодой детина.

Что-то было не так с его ртом или языком: даже эта простая фраза прозвучала искаженно.

— Я занята, — решительно сказала она.

Он сжал пальцы в огромный кулак и три раза ударил по борту повозки.

Миссис Лавджой прокашлялась:

— Опал! Покажи дальше мистеру Шейну наш «Райский уголок». И пожалуйста, убери куда-нибудь эту табакерку. Мистер Шейн, я тут пока нужна. Встретимся у меня дома минут… через… пятнадцать-двадцать.

Она уже шла к повозке, чтобы забраться на сиденье. Мэтью последовал за ней, дабы сделать то, что положено джентльмену.

— Это не обязательно, — сказала она, но позволила помочь ей.

Когда миссис Лавджой взяла его за руку и шагнула на ступеньку, Мэтью заглянул в глубину повозки.

Там среди опавших листьев были разбросаны в беспорядке всякие принадлежности рабочего человека: несколько досок разной длины, кирка, лопата, фонари, пара кожаных перчаток, деревянная киянка, а под ней — грязный мешок, на котором…

— Мистер Шейн? — услышал он голос миссис Лавджой и подался назад.

— Да!

— Можно уже отпустить мою руку.

— Конечно.

Он дал ей высвободить руку и сделал шаг назад, но прежде еще раз взглянул на то, что, как ему показалось, он увидел — ведь его зрение то ухудшается, то восстанавливается, вдруг он иногда видит то, чего нет.

Но оно там было.

— Тогда до скорого, — сказала миссис Лавджой. — Опал, займись мистером Шейном.

— Хорошо, мэм, займусь.

Повозка тронулась с места и направилась вглубь усадьбы. Интересная повозка, подумал Мэтью, наблюдая, как она едет по дорожке и исчезает за рощицей. Интересная, потому что под киянкой лежит этот грязный мешок.

Мешок, на котором красной краской написано: «Таакое…» Если бы можно было поднять этот мешок и встряхнуть, чтобы расправились складки с морщинами и слетели сухие листья, то он прочел бы название целиком: «Колбаски миссис Таак», а ниже — фирменную надпись: «Таакое удовольствие».

Глава 28

— Хотите понюхать?

Открытая табакерка с горкой желтого порошка неожиданно оказалась прямо под носом у Мэтью. Он чуть отступил. Мысли его все еще были заняты удовольствием миссис Таак.

— Нет, спасибо.

— Нечего зубы скалить, потаскушки! — прикрикнула Опал на ухмыляющихся подружек, что показались из клубящихся паром недр прачечной. Она втянула в ноздри две понюшки и чихнула с ураганной силой. Глаза ее увлажнились, она подхватила Мэтью под руку, радостно прокричала: — А я мужчину себе отхватила! — и потащила его за собой, как будто он был соломенным чучелом.

Мэтью не стал сопротивляться.

— Ну! — сказала она, бодро шагая. — Что вы хотите увидеть?

— А на что тут стоит посмотреть?

Она улыбнулась, и на щеках ее заиграли ямочки.

— Хорошо ответили! — Она оглянулась посмотреть, не наблюдают ли все еще за ними ее соучастницы, и, убедившись, что они вернулись к своим трудам, отпустила его руку. — Нечего здесь особо смотреть, по крайней мере вот тут, — призналась она и оглядела его от сапог до треуголки. — Слушайте! Вы же еще не в том возрасте, чтоб маманю или папаню в эту бархатную тюрьму сбагривать!

— Я деда сдаю. И мне кажется, что миссис Лавджой вряд ли понравилось бы, как вы называете «Райский уголок».

— Ну я-то себе Рай не так представляю! — фыркнула она и сморщила нос — Мэтью даже испугался, как бы из него не вылетело кольцо. — Ой, черт! — Она, кажется, вдруг поняла, что ведет себя неосторожно. Щеки у нее покраснели, и она отошла от Мэтью на несколько футов в сторону. — Послушайте, вы же не проболтаетесь про то, что я тут язык распустила, правда? Язык мой — враг мой. Меня и так чудом под зад коленом с этой работы еще не выпихнули.

— Не проболтаюсь, — пообещал Мэтью, находя девушку блестящей собеседницей — как раз то, что ему нужно.

— Хотя, может, мне и без того уже придется вещички паковать — из-за этого вот порошочка. — Опал подняла табакерку, сделанную из дешевой бересты, — такая могла бы лежать на одной из полок фактории Джейко Милчела. — Мизз Лавджой меня на этой неделе уже дважды из-за него распекала. Если бы Башкан не подъехал, она бы меня точно прям сразу вышвырнула.

— Башкан?

— Ну, который на повозке подкатил. Она его так зовет. Идемте сюда.

Она показала на тропинку, идущую от главной дорожки в лес. Мэтью был сыт по горло прогулками по лесу, но пошел в указанном ею направлении. Он немного подождал, прежде чем задать следующий вопрос, замаскированный под утверждение.

— Вроде бы миссис Лавджой сказала, что здесь только женщины работают.

— Так и есть. Ну, то есть все, что здесь живут. А Башкан в другом месте живет. Сюда приезжает, чтобы починить что-нибудь. Крышу там поправить, стены покрасить и все такое. Ну и могилы он тоже копает.

— Вот как, — сказал Мэтью.

— Вон, кстати, и кладбище, — сообщила Опал.

Они вышли из леса и оказались перед кладбищем, окруженным белой кованой оградой. Здесь царил идеальный порядок: сорняки были выполоты, маленькие деревянные кресты стояли стройными рядами. Мэтью насчитал сорок девять. Он не знал, много это или мало для подобного заведения, проработавшего пять лет, учитывая возраст и условия проживания гостей. Вряд ли кто-нибудь из них был вполне здоров, когда их сюда привозили, а потом лучше им не становилось.

— Когда стемнеет, одной могилой больше станет, — сказала Опал. — Вчера ночью вдова Форд померла. Хорошая старушка была, хлопот с ней почти не было. Так весело еще смеялась.

— Когда стемнеет? — Мэтью остановился и прислонился к ограде. Любопытство, не унимавшееся в нем после того, как он увидел мешок с надписью, лишь усилилось. — Почему это?

Она пожала плечами:

— Да потому. Если вы придете сюда завтра, то увидите свежую могилу, которую ночью вырыли. Так это тут делается.

— А похорон что, не бывает?

— Служба бывает, если вы об этом. Сначала врач тело осматривает, объявляет, что человек умер, а потом священник произносит свои слова. Вон там, в церкви. — Она показала на небольшое белое строение, видневшееся сквозь деревья. — Все, кто может и хочет, приходят попрощаться. Гроб в церкви весь день стоит. А потом, когда стемнеет, Башкан берет… Слушайте, а чего это вы все выспрашиваете?

— Хотелось бы знать, чего ожидать, — ровным голосом произнес Мэтью, — когда придет время моего дедушки.

— Ах. Ну конечно. Так вот, а потом… — Она умолкла и покачала головой. — Может, пусть вам лучше Мизз Лавджой расскажет? Мне и так уже достанется — дальше некуда.

— Хорошо. — Мэтью решил не напирать, чтобы не спугнуть ее. — Куда мы идем дальше?

Они прошли по тропинке мимо кладбища и церкви. Рядом с церковью проходила дорога, — видимо, она соединяется с главной аллеей, предположил Мэтью. Дальше среди деревьев стояла скамейка, а за этим наблюдательным пунктом земля полого спускалась к лугу. В поле зрения показалось еще несколько беленых домов.

— Там они и живут. В смысле, гости, — объяснила Опал. — В том, что справа, — мужчины, слева — женщины. Между ними — огород. А вон там, дальше, в домике поменьше, живем мы. Не ахти что, зато у каждой своя комната. А за домом — хлев. Она там коров и свиней держит. Корову я подоить могу, но свиное дерьмо месить не собираюсь, я ей так и сказала.

— Молодец, — сказал Мэтью. — А это что? — Он показал на приземистую постройку за домом работниц — она состояла как будто сплошь из стекла, сверкавшего на солнце. — Теплица?

Он вспомнил, что миссис Лавджой упоминала о ней.

— Так точно, — сказала Опал. — Она там остренькое выращивает.

— Остренькое?

— Перцы свои. Мизз Лавджой на них помешана. Туда как войдешь, сразу глаза слезятся и все чешется. Ну у меня — точно.

— У нее есть еще одно предприятие? — спросил Мэтью.

— Какое еще предприятие?

— Ну я думаю, что она, наверное, продает свои перцы на рынке. Товар недешевый, хватает надолго.

— А вот и нет, — сказала Опал. — Мизз Лавджой этими перцами гостей кормит. В молотом виде их во всю жратву сует, извините за выражение. Даже соком перечным их утром, днем и вечером поит.

Мэтью нахмурился:

— Но зачем, скажите на милость?

— Якобы кровь разгоняет, так она говорит. Все органы, мол, работать заставляет. Не знаю, у нее спросите. Одно скажу: видели бы вы, как эти гости-старички ужинают и стонут, а по щекам у них слезы текут. Ужас просто.

Тут она поднесла руку ко рту, но не смогла сдержать смеха.

— Ну и жестокая же вы девушка, Опал, — сказал Мэтью, сам изо всех сил стараясь сохранить невозмутимое выражение лица после того, как представил себе описанную ей сцену.

Значит, он и сам жестокий, подумал он. Чтобы не рассмеяться, он тоже поднял руку, чтобы прикрыть рот, но не успел: Опал развернулась и поцеловала его.

Вернее, прямо-таки на него набросилась. С безудержной страстью впилась губами в его губы, и Мэтью подумал, что перцы по сравнению с огнем Опал — лед. Он отпрянул, но она держала его мертвой хваткой. Она вжималась в его рот, языком исследовала его язык, одной рукой схватила его за ягодицы. Сейчас она, наверное, бросит его на землю и изнасилует под деревьями. И вправду «Райский уголок».

— Давай же, давай, — выдыхала она ему в ухо, приклеиваясь к нему, словно вторая кожа. — Можем в лес пойти, какая разница. Я знаю хорошее местечко. Пошли, ты когда-нибудь делал это за церковью? — (Он испугался, что она сейчас стянет с него бриджи.) — Ты не знаешь, — сказала она, почти рыдая и таща его. — Тут кругом одни старики, больные, умирают прямо у тебя на глазах, давай, золотце, пошли, дай мне только…

— Опал, — сказал он.

— …хоть капельку, хоть чуточку тепла, это все, о чем я…

— Остановись.

Он схватил ее за подбородок, заглянул в ошалевшие синие глаза и увидел, что дело вовсе не в нем, нет — дело в этом месте, с его белой краской и голубой отделкой и миленькими домиками, прятавшими темную сторону «Райского уголка». Дело в морщинистой плоти, в старческих пятнышках, в старухах, рассказывающих о возлюбленных, что давно умерли, в стариках, чьи похождения теперь усохли до размеров ночного горшка. Дело в полуночной тишине, в инее на оконном стекле, в том, как медленно тянется день и в то же время как быстро он пролетает, и в том, как веселый смех доброй старой вдовы Форд закончился бессильным судорожным вздохом. Мэтью понимал, что это за место, и Опал понимала: сюда человека отвозят, чтобы забыть.

— …прошу, — договорила она, и вдруг на глазах ее показались слезы и затуманили синеву, и она посмотрела на него так, будто ее ударили.

Она попятилась. Мэтью подумал, что она сейчас повернется и убежит, но она остановилась на некотором расстоянии от него и стояла, уставившись в землю, как будто что-то потеряла и теперь ищет это.

— Я… — начала Опал, снова умолкла и стала тереть губы рукавом. Так ведь и до крови можно, подумал он. — Я… — Она опять замолчала, и Мэтью понял, что она обдумывает свое положение. Когда она подняла на него взгляд, он горел враждебностью. — Если чего, то я скажу, что это ты на меня накинулся. — Ее глаза сверкали. — Если чего, — повторила она.

— «Если чего» не будет, — мягко ответил он.

— Я не плохой человек, — продолжала она. — В жизни, конечно, всякое бывало, но я не плохая. Вот.

— Мне нужна твоя помощь, — сказал он.

Она молчала. На мгновение лицо ее приняло непонимающее выражение. Сейчас у нее действительно был такой вид, будто она может в любую секунду повернуться и броситься прочь.

— Не уходи, — сказал Мэтью. — Просто послушай меня. — «Вот-вот ведь даст деру», — подумал он. — Возможно, миссис Лавджой попала в беду.

Мэтью говорил тихо, прекрасно понимая в то же время, что здесь никто (тем более хозяйка «Райского уголка» или этот ее Башкан) не сможет неслышно прокрасться по тропинке.

Опал посмотрела на него так, как он сам на днях смотрел на гремучую змею под своей треуголкой.

— Кто ты?

— Вопросы буду задавать я. Не было ли недавно у миссис Лавджой какого-нибудь посетителя мужского пола? Например, в последние пять дней?

— Посетителя? Какого посетителя?

— Слушай меня, Опал. В последние пять дней не приезжал ли к ней какой-нибудь мужчина? Крупный, с широкими плечами. — («Широкими, правда, они становятся, только когда он раздувается», — подумал Мэтью.) — Светлые, рыжеватые волосы с пробором посередине. Седина на висках. У него могла быть повязка на левой стороне головы, чуть выше уха. Блеклые, бледные голубые глаза. Как лед. Видела такого?

— Здесь? — спросила она.

— Да, здесь. Пожалуйста, Опал, это важно.

— А почему это важно?

«О боже!» — воскликнул он про себя.

— Если ты про Китт, то я ничего не знаю, — сказала Опал.

— Китт? Кто такая Китт?

Мэтью почувствовал себя так, как будто снова оказался в ночной глуши и не может рассмотреть даже руки, поднесенной к лицу.

— Я ничего не знаю.

— Ну хорошо. — Мэтью протянул руку, чтобы успокоить девушку, хотя она стояла футах в десяти от него или даже дальше. — Расскажи мне про Башкана. Он живет где-то в другом месте? — Она кивнула, и он спросил: — Где?

Она помотала головой.

Он попытался выстрелить наугад, думая, что, возможно, есть какая-то связь между тем, что ларец Морга (купленный миссис Лавджой) был завернут в мешок из-под колбасок миссис Таак, и тем, что теперь мешок из-под колбасок миссис Таак обнаруживается в задней части повозки ее работника.

— Тебе знакома фамилия Таак?

— Как?

Колбаски, пожалуй, слишком большая роскошь для ее кошелька, подумал он. И для кошелька Башкана тоже?

— Вернемся к Башкану. И своим собственным башканом тоже, пожалуйста, соображай. — Он отмахнулся от того, что она собиралась сказать, прежде чем она успела открыть рот. — Башкан привозил сюда какого-нибудь мужчину к миссис Лавджой? За последние пять дней? Может быть, когда уже стемнело?

Но откуда ей было знать? Девушки живут довольно далеко от дома миссис Лавджой.

Опал лишь смотрела на него широко раскрытыми глазами. Наверное, пытается принять какое-нибудь решение, подумал Мэтью. Каким бы оно ни было, это нелегко.

— Я расследую дело, связанное с миссис Лавджой, — сказал Мэтью. — Лучше тебе не знать моего настоящего имени. Но я предполагаю, что человек, которого я ищу, возможно…

— Китт узнала, что Башкан не схоронил мистера Бела, — выпалила она. — Она мне рассказала. Все, что видела той ночью.

Мэтью замолчал, услышав это странное утверждение; он понятия не имел, о чем она говорит, но, похоже, для нее это что-то очень важное, чем очень нужно поделиться. Он сказал:

— Продолжай.

— Гроб с мистером Белом выставили в церкви, — сказала Опал. — Для прощальной службы. Китт сказала мне: смотри, мол, Джинджер вырядила его, надела на него шикарный кружевной галстух, что он всегда носил, и обидно, что такие красивые кружева в землю закопают. Она хотела вернуться до того, как Башкан похоронит его, и забрать галстух, но я сказала, что если она попадется Мизз Лавджой, то ее выгонят с позором. — Она помолчала, дабы убедиться, что Мэтью поспевает за ее рассказом.

— Джинджер — тоже работница? — спросил Мэтью.

— Да, сейчас ее здесь уже нет. Но Китт сказала, что ей без этого кружева никак, и просила, чтобы я пошла за ним вместе с ней после того, как мы накормим стариков ужином. Я не хотела в этом участвовать. Ну и Китт решила, что быстренько пойдет в церковь, проскользнет внутрь и прихватит кружево до того, как Башкан выкатит гроб.

— Выкатит?

— У него есть тележка с колесиками, чтобы гробы катать. Гробы он тоже делает. И как стало темнеть, Китт пошла туда, но опоздала: фонари Башкана уже горели. И тут она… тут она увидела, как Башкан запихивает гроб в повозку сзади — она не знала, что и думать, ну и шмыгнула в лес, чтоб поглядеть.

— Он тогда уже выкопал могилу?

— Я не про это сейчас, — ответила Опал. — Китт рассказала, что видела, как он открыл гроб и смотрел в него какое-то время. Потом протянул руку, приподнял голову мистера Бела (она сказала, что видела его волосы в свете лампы), и вдруг — вжик! Стянул кружевной галстух с мистера Бела и намотал себе на шею. Потом закрыл крышку и пошагал себе на кладбище как ни в чем не бывало.

— Значит, могилу он тогда еще не вырыл?

— Нет, слушай же! — Она подошла поближе и остановилась на расстоянии вытянутой руки. — Китт ни черта не поняла, что происходит, и пошла за ним. И увидела там, на кладбище, что Башкан уже заканчивает трамбовать землю на холмике мистера Бела. Могилка была готова. Но мистер Бел в это время был в гробу — в повозке!

— Башкан его не похоронил, — сказал Мэтью.

— Вот именно! Он его не похоронил! Но обставил все так, как будто похоронил! Ну и Китт решила, что ей там нечего делать, и рванула оттуда по тропинке. И тут вдруг кто-то выскакивает из лесу прямо перед ней — чуть не налетел на нее — и фонарем ей в лицо тычет. Она так заорала, что странно ей было, говорит, как это до меня ее крик не долетел. Ну и тогда она просто хвост поджала и дала деру. И еще она мне сказала: «Опал, никому ни слова об этом, и я сама из памяти выброшу, что видела там что-то». А я ей: «А что видела-то?» А она говорит: «Не знаю, что я там видела, только я этого не видела».

— Может быть, экономят на гробах, — предположил Мэтью. — Один и тот же каждый раз в церкви ставят.

— Я тоже об этом думала. — Она подалась к нему, снова глядя на него расширенными глазами. — Но что стало с мистером Белом?

После ее вопроса хотелось задать еще один. Лежит ли хоть в одной из этих сорока девяти могил чье-нибудь тело? Или их закапывали где-то в другом месте? А может быть, просто выбрасывали в лесу, за пределами «Райского уголка»? Если это так, то что все это, черт возьми, значит?

— На следующий день, — сказала Опал, — я пошла посмотреть сама. Да, могила была вырыта и засыпана, и надгробие уже стояло. И я призадумалась: а есть ли в могилах вообще кто-нибудь?

— Любопытно, — согласился Мэтью.

Правда, это никак не было связано с Тирантусом Моргом. За исключением того, что, если миссис Лавджой знает об этом мошенничестве, это свидетельствует о воровском складе ее ума. Но какую выгоду она может получать от таких проделок? Несколько шиллингов, сэкономленных на досках для гроба?

— Ты или Китт еще кому-нибудь об этом рассказывали? — спросил он.

— Я — точно нет. За Китт не могу поручиться. К тому же она дня через три после этого собралась и сбежала. Так Мизз Лавджой нам говорит. Мол, Китт, наверно, надоело работать, вот она и удрала среди ночи. И она не первая, кто вот так с места снимается. Я глянула — вся одежда из ее комнаты исчезла, и сумка ее дорожная тоже. — Опал подняла палец. — Но, — сказала она, — Китт не ушла бы, не попрощавшись со мной. Ну не могло такого быть. Я это нутром чувствую. И сразу после этого Мизз Лавджой заявляет, что хочет побеседовать с каждой из нас наедине — чтоб выяснить, из-за чего Китт могла сбежать вот так, даже жалованья за неделю не получив. Она сказала: «Чтобы выяснить, что могло быть для Китт такой тяжелой ношей». Я, когда у Мизз Лавджой сидела, только про то думала, кто бы это мог быть — ну, который перед Китт нарисовался и ей в лицо фонарем светил. А рот я на замке держу. Вот и все.

Опал огляделась по сторонам — не подкрался ли кто-нибудь и не подслушивает ли.

Странная история, подумал Мэтью. Ничего не поймешь. Могила вырыта и засыпана, но в ней нет ни гроба, ни тела? Гроб и тело грузят в повозку и увозят — куда? Очевидно, это знает Башкан. Мэтью подозревал, что и миссис Лавджой знает. А что стало с Китт? Действительно она сбежала или…

Мэтью помнил, что в задней части повозки у Башкана лежала здоровенная киянка. Но что такого страшного увидела Китт, чтобы ее за это убивать? Видимо, тут какая-то важная тайна.

Если, например, девушка-работница решила попросить небольшой прибавки к жалованью в обмен на свое молчание, может, и пришлось пустить в ход киянку. А может, было решено сразу воспользоваться киянкой потому, что если бы та же девушка-работница связалась с родственниками кого-то из умерших и подговорила их приехать да раскопать могилу…

— Сегодня вечером, — сказала Опал, — он проделает то же самое с вдовой Форд.

Мэтью теперь знал: все, что делает Башкан, омерзительно. А делать что-нибудь омерзительное — главное качество Тирантуса Морга. Есть ли тут какая-то связь? Непонятно. Но может быть, один мерзкий слизистый след приведет к другому.

— Давай-ка я отведу тебя обратно, — предложила Опал, вдруг заговорив усталым голосом и как будто постарев. — Да, а мужчина, о котором ты спрашивал, — я никого такого не видела.

Она пошла обратно, в сторону кладбища, но Мэтью не последовал за ней, и она остановилась, чтобы подождать его. Он спросил:

— Как твое полное имя?

— Опал Далила Блэкерби.

— Хорошо, Опал Далила Блэкерби. Вот, держи. — Он сунул руку в карман темно-зеленого жилета, нащупал то, что, как он знал, должно там лежать, и извлек на свет божий. — Подойди и возьми.

Она медленно подошла и, взяв вещицу, которую он ей протягивал, сначала удивленно посмотрела на нее, потом на него и снова на нее.

— Оно… Оно настоящее?

— Да. — Кольцо, конечно, было из настоящего золота. Был ли красный камень рубином? Это пусть она сама выясняет. И никто не сможет сказать, что сокровище Морга не дало кому-то шанса спастись. — Я бы на твоем месте не стал его никому показывать. И не задерживался бы здесь долго.

— Почему ты мне это даешь?

— Потому что ты мне нравишься, — честно ответил он. — Я думаю, из тебя вышел бы хороший детектив.

— Кто?

— Не важно. Если когда-нибудь будешь в Нью-Йорке, приходи в дом номер семь по Стоун-стрит. Запомнишь?

— Запомню ли? Да черта с два я когда-нибудь это забуду!

— Дорогу назад я найду, — сказал он. — Только будь осторожна, слышишь?

— Буду, — пообещала она.

Он пошел было обратно по тропинке, оставив ее разглядывать золотое кольцо с красным камешком (рубином?), но она вдруг схватила его за рукав и спросила:

— Можно я тебя поцелую?

Мэтью не стал возражать, и Опал сдержанно, но от всего сердца поцеловала его в щеку. Это, конечно, не «за церковью делать» кое-что, подумал он, но, может быть, в этом поцелуе была чуточка тепла.

Он вернулся к дому миссис Лавджой. На его стук в дверь ответила другая работница.

— Нет, сэр, миссис Лавджой нет дома, — сказала она. — Миссис Лавджой просила передать вам, что ей пришлось срочно уехать по личному делу, но она будет рада завершить переговоры, если вы заедете завтра или послезавтра.

— Спасибо, — ответил Мэтью. — Скажите ей…

«Скажите ей, что я вернусь сегодня вечером», — сказал он про себя.

— Скажите миссис Лавджой, что я буду с нетерпением ждать возможности снова побыть в ее очаровательном обществе, — сказал он и направился к своей лошади, стоявшей у коновязи.

Глава 29

Мэтью, притаившемуся в лесу рядом с кладбищем «Райского уголка», не пришлось долго ждать появления Башкана.

Стояли мглистые голубые сумерки. Свою лошадь Мэтью привязал к дереву на опушке примерно в двухстах ярдах, если идти к вывеске «Райский уголок». Ждал он чуть больше десяти минут, и вот на дороге, ведущей к церкви, показалась повозка Башкана.

Башкан остановил упряжку перед церковью, поставил повозку на тормоз и слез. Потом зажег два фонаря и поместил их в задней части повозки. Надев перчатки, он отнес кирку и лопату на кладбище, вернулся за фонарями, сбросил плащ и с невероятным усердием принялся копать могилу.

Мэтью откинулся на ствол дерева. Ему было видно из леса, что Башкан работает если не в спешке, то, во всяком случае, неотрывно. Интересно, конечно, не то, как он копает, а то, что потом происходит с гробом и трупом.

Сегодня после обеда он наведался в ближайший к «Райскому уголку» населенный пункт, милях примерно в двух, — городок Ред-Оук. Его окружали фермы и тучные пастбища, на которых в золотистом свете щипали траву коровы. В самом Ред-Оуке был оживленный фермерский рынок, главная улица с лавками и мастерскими, тремя тавернами и двумя конюшнями и тридцать-сорок домов, разделенных садами, штакетником и оградами из бутового камня. Передвигаясь по городку, Мэтью, как чужак, удостоился нескольких любопытных взглядов, но по большей части его принимали за человека, у которого здесь дела, и оставляли в покое. А дела его заключались в том, чтобы зайти в несколько лавок и поспрашивать там о местном мастере на все руки по имени Башкан. Единственным, кто ответил, что вроде бы знает такого, был кузнец, сказавший, что, кажется, есть такой молодой человек, которого зовут Башкан, — в Честере живет, но потом вспомнил, что у того другое прозванье — Стукан. Мэтью сердечно поблагодарил кузнеца и пошел дальше.

У завсегдатаев таверн тоже не удалось ничего узнать. Мэтью снова сел на лошадь и проехал еще несколько миль — до Честера, где потратил еще один бесполезный час. Затем, когда день уже клонился к вечеру, он вернулся по дороге, ведущей в «Райский уголок», и решил остановиться у «Шустрого плуга», чтобы перекусить и выпить.

— Башкан? — Трактирщик помотал своим собственным лысым башканом с крючковатым носом. — Извините, не слышал про такого.

Мэтью, несолоно хлебавши, перекусил пирогом с потрохами, а потом сидел за кружкой эля, дожидаясь, когда сгустятся сумерки. Вошли и вышли несколько посетителей, одного буйного пьяницу вытолкали метлой под зад. У Мэтью, одиноко сидевшего за столиком, наверное, был не очень счастливый вид, потому что трактирщик крикнул:

— Эй, Джексон! Ты не знаешь парня по имени Башкан?

Джексон, толстяк в черной одежде и напудренном парике (точь-в-точь проповедник адского пламени или судья-вешатель), оторвался от второй кружки эля и сказал скрипучим, как шаги по гравию, голосом, ставя жирную точку:

— Не припоминаю.

— Я знаю, кто это, — сказал другой джентльмен — тоже толстяк, но помоложе, сидевший за столиком позади Джексона. — Малый по имени Башкан делал для меня кое-какую работу прошлым летом. А кто спрашивает?

Начало темнеть. Мэтью наблюдал, как Башкан копает землю. Если верить фермеру, который жил недалеко от городка Николсбург, рукастый мужик по имени Башкан умеет починить крышу амбара просто исключительно. Дрова колет до потери памяти. Краску кладет ровно-ровно. Он сказал фермеру своим странным голосом, что ему приходится подрабатывать, так как его главная нанимательница — скупая…

— …Сука — так он ее назвал, — поведал фермер за кружкой эля, которой его угостил Мэтью.

— Грустно слышать, что он так отзывается о леди, — сказал Мэтью.

— Да ну? — Фермер вскинул густые каштановые брови. — Вы знаете миссис Таак?

Мэтью потребовалось некоторое время, чтобы это переварить.

— Миссис… Таак?

— Это та, у которой он работает, — так он говорит. У нее свиноферма к северу от Николсбурга. Колбаски эта леди делает.

— Вот как, — сказал Мэтью, стряхивая с жилета невидимую пылинку. — Колбаски, значит.

— Говорят, в Филадельфии на них большой спрос. А для нас, местных, уж больно дорого.

Мэтью слушал, как в кронах деревьев шумит ветер. И вот он услышал, что лопата Башкана перестала скрести по земле. А еще через мгновение земля посыпалась обратно в могилу.

Фермер не смог сказать, как выглядит миссис Таак. Он никогда ее не видел. Скрытная, видимо, дама. О миссис Лавджой он слышал, но и ее никогда не видел. Тоже, наверное, скрытная.

Еще фермер сообщил, что Николсбург находится милях в семи отсюда. Он нечасто ездит в ту сторону, но сегодня утром, направившись на ярмарку скота, доехал почти до Филадельфии.

— Зачем вам понадобился Башкан?

— Да я слышал, что он хороший работник, — сказал Мэтью. — Вот и решил поискать его.

— Не думаю, что он из тех, кого можно найти, — последовал ответ. — Он сам вас находит.

Уже почти совсем стемнело. Мэтью смотрел, как Башкан утрамбовывает землю лопатой: он хорошо делал свою работу, никуда не спешил. Потом Башкан вернулся к повозке, достал оттуда деревянное надгробие и вогнал его в землю, от души ударив по нему два раза киянкой. Убрав инструменты, Башкан отнес один фонарь в церковь, а Мэтью сидел и размышлял, может ли человек достичь когда-либо дна в том зле, которое творит.

Башкан вернулся, катя свою тележку с гробом, на котором стоял фонарь. Он с легкостью втолкнул гроб в повозку сзади. Потом отвез тележку обратно в церковь для следующего раза, а придя назад, открыл крышку и посмотрел в лицо вдове Форд, как будто решая, нельзя ли тут чем-нибудь поживиться. При свете фонаря Мэтью увидел, что неживое, бычье лицо Башкана лишено какого бы то ни было выражения. И даже тени любопытства. Башкан явно был дока в этом деле; его дурные манеры даже позволили ему зевнуть в лицо вдове, прежде чем он захлопнул крышку. Для приличия он прихватил с собой старое, потрепанное серое одеяло и накрыл им гроб. Затем снял перчатки и бросил их вглубь повозки, надел плащ и повесил два фонаря на крючки по обе стороны от сиденья возницы. Лошади, готовые тронуться, громко заржали и стали переступать с ноги на ногу.

Башкан развернул повозку и поехал обратно, к главной дороге. Мэтью вышел из своего укрытия и, стараясь двигаться как можно быстрее и незаметнее, направился через луг к своей лошади. Сев на нее, он посмотрел сквозь деревья, стоявшие на другом краю луга, в сторону дома миссис Лавджой. Света в окнах не было.

Он поворотил лошадь, по мерцанию фонарей приметил повозку Башкана и пустился в погоню, впрочем не торопясь, потому что Башкан сам не спешил попасть в свой пункт назначения.

У Мэтью времени тоже было предостаточно. Он не выпускал фонари из виду и ехал за Башканом под тем же звездным небом, что давешней ночью в лесу смотрело на Ларк, Фейт и Странника. Он продолжал чувствовать себя стрелой Странника, пущенной сквозь тьму сюда. Может быть, ему потребуется время, чтобы попасть в цель, но он в нее попадет. Он продолжал стараться — ради Ларк.

С тех пор как он оказался в Филадельфии, ужасные события в домах Бертона и Линдсеев снились ему в кошмарах каждую ночь. Наверное, еще много ночей он будет просыпаться от них в холодном поту. Так и должно быть: он не может легко забыть то, что там произошло. Это часть его покаяния.

Но одно не давало ему покоя и напоминало о себе и средь бела дня, и в кромешной тьме — стеклянные шарики брата Ларк, которые он видел на столе и на полу в комнате, где произошло убийство, и которые потом катились по полу водяной мельницы. Кто бросил их тогда в окно?

В призраков Мэтью не верил. Ну, то есть, вообще-то, верил — например, в то, что в доме номер семь по Стоун-стрит обитают неупокоенные души двух торговцев кофе, убивших там друг друга. Он мог объяснять себе, что эти стуки и глухие удары вызваны оседанием голландских камней в английскую землю, но довольно часто у него было ощущение, что за ним наблюдают, или он слышал тихий смешок или краешком глаза видел тень, пробежавшую там, где тени быть не должно. В таких призраков он верил, но чья неупокоенная душа швырнула горсть шариков в окно водяной мельницы?

Он думал об этом, пусть и не хотел думать — потому что ответа не было. Он убеждал себя, что на самом деле в окно влетели вовсе не стекляшки погибшего мальчика, которые увидел его разгоряченный и измученный болью мозг, а просто какие-то камешки. Какой-нибудь проходивший мимо парнишка с фермы услышал крики дерущихся, заглянул в окно и бросил туда несколько камешков, чтобы один человек не убил другого. А затем, пока Морг бушевал и ярился, мальчишка сбежал.

Но почему этот парнишка нигде больше не объявился? Почему не пошел за констеблем? Почему за все время пребывания Мэтью в Хоорнбеке никакой мальчишка не появился там и не рассказал, что произошло?

Призрак? Но шарики были совсем не призрачные. Упав на пол, они довольно громко стучали, а один больно ударил его в шею. Или же это все-таки были просто камешки?

Мэтью решил так: сделав свои дела здесь и сообщив местному констеблю, что умершие гости миссис Лавджой не попадают в свои могилы, он вернется на водяную мельницу посмотреть, лежат ли там на полу эти шарики — или камешки. Но сперва нужно покончить с сегодняшним делом, а миссис Лавджой должна объяснить, как в ее ловушке для воров оказались спрятанные сокровища Морга. Миссис Лавджой? Миссис Таак?

Какое отношение хозяйка «Райского уголка» имеет к королеве острых колбасок?

Он вспомнил, что сказала Опал о перце, который выращивают в их теплице: «Мизз Лавджой этими перцами гостей кормит. В молотом виде их во всю жратву сует, извините за выражение. Даже соком перечным их утром, днем и вечером поит».

Мэтью смотрел на фонари, покачивавшиеся далеко впереди вместе с повозкой.

«А есть ли в могилах вообще кто-нибудь?» — спрашивала Опал.

Перед его мысленным взором возник образ Хадсона Грейтхауса, сидящего у Салли Алмонд и поедающего за завтраком колбаски миссис Таак. «Ух, дерет так дерет!» — сказал тогда он, вытирая со лба пот салфеткой.

А Эвелин Шелтон сказала: «Они у нас только несколько дней в месяц бывают, так что, если хотите попробовать, поторопитесь заказать!»

— Полегче, полегче, — прошептал Мэтью своей лошади, хотя это он сам вздрогнул оттого, что ему на затылок вдруг как будто легла холодная рука.

Он гнал от себя мысль, только что пришедшую ему в голову. Отказывался впускать ее внутрь. Закрыл книгу на этом месте. Захлопнул крышку гроба. У миссис Таак свиноферма к северу от Николсбурга. Свиноферма. Свинина, слышишь?

Вот Опал спрашивает: «Но что стало с мистером Белом?»

А потом возникает главный вопрос: что могло произойти со всеми сорока девятью пожилыми людьми, которые якобы были похоронены в «Райском уголке» за пять лет?

Миссис Лавджой? Миссис Таак?

Сестры по преступлению? Или одно и то же лицо?

Мэтью понятия не имел. Он постарался выбросить из головы эти дикие, несусветные и просто тошнотворные измышления и сосредоточился на свете фонарей Башкана. Повозка все ехала вперед, а всадник на лошади, окутанный ночной тьмой, следовал за ней на некотором расстоянии.

Прошло два часа. Мэтью ни на шаг не приближался к повозке и не отставал от нее. Порывом холодного ветра до него донесло зловонный запах свиных отбросов, и он понял, что Башкан прибывает к месту назначения.

Повозка повернула налево. Свет ее фонарей внезапно исчез. Мэтью пришпорил лошадь и через несколько минут увидел лесную дорогу, по которой поехал Башкан. Никаких огней за деревьями не было видно, но свинарником воняло нестерпимо. Он погнал свою скакунью вперед, но даже эта выносливая лошадь возроптала, не желая двигаться дальше. Проехав ярдов пятьдесят-шестьдесят по дороге среди густого леса, Мэтью вновь увидел фонари. Он тут же спешился, отвел лошадь в чащу и привязал к дереву. Набравшись храбрости, он оставил треуголку и плащ в седельной сумке и крадучись двинулся в сторону желтого слоистого дыма, что висел в воздухе, отравленном миазмами вонючего свинарника, от которых к горлу подступала тошнота.

Вечер обещал быть восхитительным.

Сквозь деревья и низкий подлесок Мэтью увидел, что повозка Башкана остановилась у одноэтажного дома, выкрашенного в тускло-серый цвет. Деревянное крыльцо ограждали веревочные перила, ставни на окнах были выкрашены в тот же серый цвет, что и стены дома. В окнах горел свет, на крючке рядом с закрытой дверью висел фонарь. Интересно, не Башкан ли смастерил этот дом, подумал Мэтью: хотя на первый взгляд казалось, что построен он добротно, присмотревшись, можно было заметить, что в строении есть нечто уродливое, что стены кривоваты, а все окна разной величины. Желтая крыша сидела на доме, как мятая шляпа на голове неряхи-пьяницы, из каменной трубы валил дым. Может быть, Башкан и мастер на все руки, но талантом строить дома он явно обделен.

У коновязи в дальнем конце дома стояла черная лошадь с белой звездой на лбу. За домом, там, где мерцал неверный свет нескольких фонарей, а мгла сгущалась так, что ее, наверное, можно было пощупать руками, виднелись темные очертания других строений. Кажется, амбар, какая-то длинная постройка вроде сарая — вероятно, один из хлевов, — еще какое-то хозяйственное сооружение (бойня?) и, наконец, обшарпанное прямоугольное здание — возможно, коптильня. Из хлевов доносилось чавканье и хрюканье свиней.

Владения миссис Таак. Да, совсем не «Райский уголок», подумал Мэтью.

Башкан исчез из виду. Крышка гроба была открыта. Мэтью прошел несколько шагов и увидел распахнутую дверь подвала. На ее доски падал слабый отблеск грязного света.

Мэтью опустился на колени и задумался. Проще всего было бы поехать прямо сейчас в Николсбург и стучаться там во все двери, пока он не разбудит какого-нибудь служителя закона. Добраться туда можно минут за двадцать. Ходить от дома к дому и, если придется, поднимать шум. «Извините, что разбудил вас, сэр, но работник миссис Таак, Башкан, крадет из „Райского уголка“ миссис Лавджой умерших гостей, свозит их сюда, на свиноферму, и тащит в подвал, и не могли бы вы, сэр, убрать мушкет от моего лица?»

Внезапно из двери подвала появился Башкан, и Мэтью пригнулся еще ниже к земле. Он успел увидеть кожаный фартук, покрытый темными пятнами, и мастер на все руки побрел к строениям на заднем дворе. Вскоре его поглотила мгла.

За спиной Мэтью что-то шевельнулось. Он сначала почувствовал это, а потом услышал. По его загривку побежали мурашки. Раздался тихий звук, как будто кто-то пробирался сквозь кусты. Мэтью резко обернулся, широко раскрыв глаза: он подумал, что на него сейчас набросится кто-то, чьего появления здесь он не ожидал, и ему придется драться не на жизнь, а на смерть.

Но нет, там никого не было.

Сердце Мэтью бешено колотилось. Он с трудом отдышался. Видимо, прошмыгнуло какое-то животное. Черт, наверное, виски поседели.

Башкан уже возвращался к дому, неся в каждой руке по ведру. Вот он неторопливо спустился в подвал, словно обычный работник, занимающийся привычным делом.

Сегодня он занимается им в пятидесятый раз, подумал Мэтью.

Он больше не чувствовал себя здесь в безопасности. По коже продолжали ползать мурашки. Еще немного, и Башкан вернется и закроет дверь подвала. Мэтью встал. В глубине повозки должны лежать лопата, кирка и киянка — если Башкан не успел занести их в подвал. Мэтью думал, что они все-таки остались в повозке. Нужно быстро принять решение, хоть оно и может оборвать его жизнь прямо здесь и сейчас. Чем дольше медлить, тем будет хуже. Он продрался сквозь кусты, на цыпочках подступил к повозке, секунды три раздумывал, какое из этих орудий лучше прихватить, сперва сделал выбор в пользу кирки, но передумал, потому что не хотел проломить Башкану череп, и взял киянку. Он стоял у двери подвала со вскинутой киянкой и ждал, когда появится Башкан.

Ждал и ждал, но Башкан не появлялся.

Из подвала доносились далекие звуки, похожие на удары топора. Мэтью боялся даже подумать, что там рубят; явно не дерево.

Он глубоко вздохнул и заглянул внутрь. С потолочных балок свисало несколько фонарей. Стены подвала были земляные, он напоминал лабиринт — сплошные комнатки и коридоры. Словно ходы крысиного гнезда, подумал Мэтью. Или выработки угольной шахты. В большом помещении перед собой он увидел несколько бочек, бухты цепей и тросов, шкаф в углу, а на полу — стопку мешков с фирменной красной надписью миссис Таак.

Удары топора доносились справа. Мэтью бесшумно сбежал по ступенькам в подвал и увидел в коридоре тень, падавшую в свете лампы из комнаты. Тень держала в руках тень топора и рубила какую-то еще тень, которая, кажется, свисала с потолка. Мэтью услышал звук стекающей в ведро жидкости. Это явно было не то место, где ему хотелось находиться.

— …Нельзя просто вернуться и продолжить, как будто ты ушел только вчера…

Приглушенный голос доносился сверху. Голос был женский.

Тук-тук-тук, — глухо стучал топор.

— …Если бы ты помогла мне, эта дверь могла бы не… — отвечал мужской голос.

Голос был очень знакомый. Точнее, знакомый до тошноты.

— Ти, послушай меня! — резко сказала женщина. — Он не возьмет тебя обратно. Ни сейчас, ни когда-либо потом.

Ти понизил голос и стал вкрадчиво и льстиво уговаривать свою собеседницу. Какая бы там помощь ни нужна была Ти, он твердо вознамерился ее получить. Мэтью поднял киянку, как будто хотел ударить говорящего, пусть они и были отделены друг от друга перекрытием из неровных досок. Сердце его колотилось, на лбу блестели капельки холодного пота. Да, это голос Тирантуса Морга. А женщина, называвшая его Ти, говорила совсем как Джемини Лавджой, правда на этот раз не так учтиво и резче.

А здесь, внизу, в комнате, выходившей в коридор, Башкан продолжал что-то рубить. Впереди Мэтью увидел лестницу, поднимающуюся к какой-то двери. Когда он наступил на вторую ступеньку, она так скрипнула, что у него кровь застыла в жилах; он замер на месте, ожидая, что или сейчас откроется дверь, или Башкан выскочит в коридор, но наверху не прекращали бормотать и пререкаться. Похоже, Лавджои о чем-то поспорили. Мэтью собирался выяснить, что нарушило гармонию любви между убийцей и — кто там она? Он осторожно поднялся по ступенькам и заглянул в щель между дверью и стеной. Видна была лишь комната с темно-коричневыми обоями, освещенная желтым светом лампы, так что оставалось только приложить ухо к щели и послушать, как бранится чета Лавджоев.

— …не нужно было сюда приходить, — сказала она. — Додумался, куда явиться.

— Я же говорил, что и так злоупотребил гостеприимством пансиона в Честере. Не самое притягательное местечко, скажем прямо.

— Да ну тебя к черту! — гневно бросила она, и Мэтью услышал, как царапнул по полу стул. Может быть, они оба сидят? За столом? — Я ведь давно тебе сказала, что больше не хочу иметь с тобой дела! Я не могла больше тебе помогать!

— Ах, Лира! — медоточивым голосом проговорил Морг. — Не могла или не хотела?

— И то и другое. Слушай, мы с тобой это уже весь вечер обсуждаем. Сколько еще ты собираешься воду мутить?

— Ну, — сказал он, и Мэтью представил себе, как он пожимает плечами и холодно улыбается, — пока рыбку не поймаю.

Она помолчала.

— У тебя опять голова потекла, — наконец отозвалась она.

— Да, так бывает, когда я волнуюсь. А чего ты хочешь, если швы накладывал деревенский болван? Дай мне, пожалуйста, чистую тряпку.

Нервы у Мэтью были на пределе. Удары топора стихли. Но вот они возобновились, и Мэтью немного расслабился, — по крайней мере, он знает, где находится Башкан. Вот стало слышно, как миссис Джемини Лавджой (она же ее близнец, миссис Таак) прошлась взад-вперед по комнате. Снова сдвинули стул, — видимо, она села. Наверное, сидят за кухонным столом, подумал он, услышав, как что-то звякнуло — не то тарелка, не то стакан.

— Спасибо, — сказал Морг. — Видела бы ты меня в деле, Лира! Прежний огонь, все мои таланты снова при мне. Не жизнь, а праздник.

— Я все равно тебе не верю. Насчет трех констеблей и индейца.

— Трое самых крутых констеблей в мире, — стоял он на своем. — Опытные стражи порядка из ополчения. Забрали меня из дурдома, обращались со мной как с обыкновенным преступником. Индеец, как я сказал, появился позже. Но я всех их убил. Обвел вокруг пальца и уложил. Индеец в меня попал, это да, но я и его чикнул, когда настал момент. Вот когда я бываю на высоте, Лира. Когда меня к стенке припирают. А сейчас как раз приперли, моя дорогая. Сейчас меня как раз в угол загнали.

— Я не «твоя дорогая». И хватит бахвалиться. Я твои таланты знаю. Проблема не в этом.

— Проблема в том, — сказал Морг, — что ты говоришь мне, будто ему не нужны мои таланты. А ведь ты тоже знаешь, что я был его любимцем. Помнишь ведь, что заниматься подведением счетов он доверял прежде всего мне. — Миссис Таак молчала, и Морг добавил: — Как ловко я в свое время чикнул Ричарда Герральда, а? Это ведь все-таки что-то значит, разве нет?

У Мэтью чуть не подогнулись колени. Чикнул Ричарда Герральда? Что за ерунда?

— Профессор Фелл возьмет меня к себе снова, — сказал Морг в комнате, отделенной от Мэтью дверью. — Он не позволит такому таланту, как мой, пропасть даром.

Тут Мэтью чуть не сел. Он приложил глаз к щели, но двух злодеев так и не увидел. Наверное, сидят справа. Башкан перестал рубить, теперь было слышно, как лезвие скребет по кости.

Мозг Мэтью готов был взорваться от того, что он узнал: Тирантус Морг был наемным убийцей, работавшим на профессора Фелла в Англии. Он подводил счеты для профессора, в том числе убивал врагов Фелла, получивших кровавые карты. Ричард Герральд, муж Кэтрин и основатель агентства «Герральд», был в списке приговоренных Феллом к смерти, и около десяти лет назад в Лондоне его постигла ужасная участь.

«Грейтхаус… — сказал тогда Морг в домике преподобного Бертона. — Фамилия мне незнакома, но где-то я вас, ей-богу, видел».

Может быть, у Морга что-то всплыло в памяти потому, что Грейтхаус довольно похож на своего старшего полубрата, правда, связать одного с другим убийца не мог.

Морг убил Ричарда Герральда по поручению своего работодателя профессора Фелла — очень строгого работодателя, имевшего привычку отправлять на тот свет сообщников, если они попадали в тюрьму, — дабы обеспечить секретность своей деятельности. Поэтому Морг нахождению в тюрьме (хотя бы даже краткосрочному) предпочел попасть в Уэстервикскую лечебницу, притворившись сумасшедшим.

Как сказал сам Грейтхаус, «тот, кто перешел дорогу профессору Феллу, не жилец на этом свете». Значит, это касается даже наемных убийц, работающих на профессора.

— С тех пор как ты выполнил это задание, прошло много времени, — возразила миссис Таак. Звякнуло стекло о стекло — она, наверное, наливала вино из бутылки. — И это было до того, как он узнал о твоей самодеятельности. Прикидываешься аристократом и убиваешь этих девушек! Ну ей-богу, Ти! Без его разрешения, не выплачивая ему никаких процентов! Ты же знал, что, если останешься там, ты покойник, и сейчас знаешь, что назад дороги нет.

Некоторое время Морг молчал. А когда снова заговорил, голос его звучал хрипло и неуверенно, как будто беглый арестант уже не чувствовал себя таким сильным.

— Тогда скажи, — сказал он тихо и даже немного испуганно, — куда мне податься?

— Только не сюда. Будь любезен уйти. Сегодня же. Если он узнает, что я поддерживаю с тобой связь, то горло перережут мне.

Слова настоящей деловой женщины, просматривающей бухгалтерский баланс и видящей пассивы. Интересно, подумал Мэтью, не та ли это партнерша, с которой Морг в юности, в бытность свою цирковым акробатом, прыгал сквозь горящие обручи. Он так и представил афишку, напечатанную праздничным шрифтом: «На арене бесстрашные Ти и Ли!»

— Ты передо мной в долгу. — Морг снова заговорил с достоинством, голос его был холоден как камень. — Я ведь подал тебе эту идею. Посоветовал тебе, как это дело провернуть, и смотри, до чего всем полюбились колбаски миссис Таак с некой дополнительной перчинкой! Люди просто сходят по ним с ума, правда ведь? Да, черт возьми, сходят, как я и предсказывал! — Послышался громкий хлопок: он ударил ладонью по столу. — Не надо так сердито на меня смотреть, женщина! Я все твои скелеты в шкафу наперечет знаю, и наличные, и отсутствующие!

Мэтью зазнобило. Он вытер лоб рукавом.

«Это было похоже на свинину, — сказал тогда Морг. — Только слаще. Вкушая человеческое мясо, чувствуешь квинтэссенцию той еды и тех напитков, которые тело потребляло в более счастливые времена. Я слышал, что некоторые, если их предоставить самим себе, могут так приохотиться к человечине, что им уже ничего другого и не нужно».

Да, в таверне Салли Алмонд это блюдо пользуется большим успехом. Колбаски, вероятно, делаются в основном из свинины, но с добавлением человеческого мяса, насыщенного острым перцем. Мэтью вспомнил завтрак Грейтхауса, маслянистые и лоснящиеся колбаски у него на тарелке. Эта новость убила бы его наповал.

Боже мой, подумал Мэтью, как сейчас пригодился бы пистолет-вертушка Квизенханта!

— Лира, — мягко сказал Морг. — Я не хочу с тобой ругаться. После всего, что мы пережили вместе. После того, как я столько раз приходил к тебе на помощь.

— Мы с тобой в расчете, — ответила она. — Я купила тебе этот чертов ларец — чтобы ты знал, как выглядят эти штуки, когда столкнешься с одной из них. Ты по глупости своей не вышел из игры вовремя.

— Я подставлю спину под твою плеть. Можешь выпороть меня за мою глупость — за мое честолюбие, — ударь хоть тысячу раз, если это доставит тебе удовольствие. Но то, о чем я тебя прошу, — это единственное было бы для меня спасением. Умоляю тебя, как никогда не умолял никого другого и никогда не буду умолять, пожалуйста, дай мне кого-нибудь убить.

— Не могу.

— Можешь. Лира, в твоей власти вернуть мне его благосклонность. Одно имя — это все, о чем я прошу. Кого-нибудь, чьей смерти он хочет. Это не обязательно должно быть что-то сложное. Или пусть это будет самое трудное задание, мне все равно. Пожалуйста. Смотри внимательно, ты никогда больше не увидишь, чтобы Ти Морг так унижался… хорошенько запомни это знаменательное событие.

Мэтью услышал, как она вздохнула.

— Ты сумасшедший дурак, — сказала она, но ее жесткий тон смягчился.

— Это правда, — ответил убийца, — но я навеки твой верный сумасшедший дурак.

Лира Таак пробормотала ругательство, какого Мэтью никогда еще не слышал из женских уст; он удивился, что женщина вообще способна вообразить такую запредельную непристойность.

Послышался скрип отодвигаемого стула.

— Пойдем вниз, — сказала она.

Глава 30

Дверь открылась. Двое убийц стали спускаться по лестнице, дама шла впереди.

Внизу, в темноте, Мэтью уже скрючился на земляном полу. Он рискнул выглянуть из своего укрытия, но лишь настолько, чтобы на него не упал свет фонаря. Миссис Таак, в строгом сером платье, с черной сеткой на львиной шевелюре, подошла к шкафу, отодвинула щеколду и распахнула дверцы. Сапоги Морга топали по ступенькам, джентльмен был одет в черный костюм. Видимо, он или, как Мэтью, нашел портного, который быстро его обшил, или, что вероятнее, кому-то пришлось умереть, дабы обеспечить его одеждой. Мэтью безмерно возрадовался, увидев, что румянца на лице Морга поубавилось, оно имеет оттенок платья миссис Таак и что к зашитой ране на голове он прижимает синюю в крапинку тряпку.

— Самое то, что нужно! — сказал Морг, с восторгом изучая содержимое шкафа.

Отблески света играли на разнообразном оружии, развешенном по крючкам. Мэтью насчитал три пистолета, четыре ножа разной длины и формы, две пары кастетов, один из которых был усеян маленькими лезвиями, и два черных шнура из тех, что используются в искусстве удушения. Пустое место над шнурами свидетельствовало о том, что какое-то орудие убийства недавно отсюда изъяли.

Инструменты ремесла, подумал Мэтью.

Миссис Таак засунула руку вглубь шкафа и выдвинула полку. На ней стояла пятая ловушка для воров, сделанная Квизенхантом. Дама открыла ее так быстро, что Мэтью не успел заметить, в горизонтальное или вертикальное положение она повернула защелки. Она подняла крышку, а Морг сдернул с крючка один из ножей и стал разглядывать лезвие с видом художника, рассматривающего новую кисть.

В ларце зашуршали бумаги. Миссис Таак достала маленькую коричневую конторскую книгу и открыла ее, встав под ближайшим фонарем, чтобы легче было читать.

— По последним записям, есть двое в Бостоне, — сказала она. — Один в Олбани. Это была бы для тебя легкая работенка. Отставной судья, пятьдесят восемь лет. Покалечился в прошлом году, упав с лошади. Карточку получил в Лондоне в марте девяносто седьмого. А, вот. Этим можно угодить профессору. — Она постучала пальцем по листу. — К командировке готов?

— Могу прокатиться.

— Ехать надо в колонию Каролина. Это дней двенадцать — смотря как коня пришпоривать будешь. Но он никуда оттуда не денется. Летом он покинул Нью-Йорк, где был мировым судьей. Теперь устроился управляющим на табачной плантации лорда Питера Кента, к западу от городка Кингсвуд. Его зовут…

Мэтью чуть не произнес имя вслух, только за это его бы убили.

— …Натаниел Пауэрс, — продолжала она. — Друг Герральда, между прочим. Карточку получил в Лондоне в июле тысяча шестьсот девяносто четвертого. Отплыл из Портсмута в Нью-Йорк с семьей в сентябре того же года. Очевидно, питает здоровое уважение к приговору профессора. Пора его исполнить.

— Конечно пора, — согласился Морг, любовавшийся своим отражением в блестящем лезвии ножа.

— Бери, что приглянулось.

— На днях я обзавелся целой коллекцией клинков. Пистолет у меня вполне себе неплохой. — Он повесил нож обратно на крючок. — Но скажи мне, что было здесь? — Он коснулся пустого места над шнурами.

— Новое оружие, из Южной Америки привезли. Духовая трубка. Стрелки смазываются лягушачьим ядом, от которого…

— Наступает мгновенная смерть?

Морг произнес эти слова с благоговением.

— Коченеют мышцы и сжимается горло, — поправила она. — Несколько секунд — и жертва обездвижена. Сейчас идут полевые испытания.

— Кому поручили?

— С тех пор как у нас не стало тебя, в братстве появилась новая кровь.

— Отрадно знать, что наша профессия не умрет из-за нехватки молодежи, — сказал Морг, а потом все: он, дама и Мэтью — посмотрели туда, где из подвального коридора вышел Башкан, тащивший мокрый фирменный мешок миссис Таак; с мешка, наполненного чем-то тяжелым, капало. Башкан вынес его через дверь подвала, направляясь в какое-то место, о котором Мэтью не хотелось думать.

— А вот этому можно доверять? — спросил Морг.

Миссис Таак закрыла ларец и задвинула полку обратно.

— Он делает то, что я ему приказываю, и тогда, когда я приказываю. Он туповат, но у него хватает ума не задавать вопросов. — Она прикрыла створки шкафа и задвинула щеколду. — Время от времени я отдаю ему одну из девушек в «Райском уголке».

Вот что за судьба постигла Китт, осознал Мэтью. И скольких еще?

— Дивлюсь я тебе. — Морг повернулся к миссис Таак. Он сдвинул вниз тряпку, которой была перевязана его голова, обнажив выбритый участок с алеющей раной, зашитой уродливыми швами. — Твоему неутомимому духу трудолюбия. Ты десятерых можешь работой в могилу загнать.

— Ты знаешь, откуда я родом. Через что прошла и что повидала. Нищета и страдания всегда были величайшими стимулами. Ну и, — сказала она, чуть улыбаясь, — я зарабатываю состояние для себя и для профессора.

— Как будто ему не хватает.

— Ему всегда не хватает. Как и мне.

Некоторое время они смотрели друг на друга. Потом Морг протянул руку, чтобы коснуться щеки миссис Таак. Она отстранилась, лицо ее помрачнело. Морг опустил руку.

— Когда выполнишь задание, — сказала она, — возвращайся сюда. Пришли за мной Башкана. Тогда подумаем, что делать дальше. Я ничего не обещаю.

— Понимаю, — сказал Морг тоже совершенно деловым тоном; огонь в его глазах погас.

— Деньги у тебя есть?

— Да, и достаточно.

— Тогда изволь немедленно убраться отсюда, — сказала она и стала подниматься по лестнице.

Морг, не говоря ни слова и опустив окутанное тенями лицо, последовал за ней.

Дверь закрылась.

Мэтью услышал, как по доскам заскрипели шаги. Лавджои шли в переднюю часть дома. Оттого, что ему пришлось прятаться затаив дыхание, у него кружилась голова. Он глубоко вздохнул, не отводя взгляда от двери подвала и ожидая, что Башкан может в любую минуту вернуться. Вряд ли пистолеты в шкафу заряжены, думал он, иначе он бы уже вскочил и бросился туда, если бы только смог уговорить ноги пошевелиться. Итак, Морг отправляется в Каролину убивать Натаниела Пауэрса. Миссис Таак заведует рассылкой кровавых карточек и организацией убийств по поручению профессора Фелла. Мэтью, конечно, тоже в этом списке — интересно, как бы отреагировал Морг, услышав его имя? И как у нее тут поставлена работа? Получает ли она от профессора Фелла или кого-нибудь из его приспешников сообщение с указанием, чье имя следует добавить в список? А потом изготавливает здесь кровавую карточку? Используя кровь свиней или (для большей жути) выпотрошенных гостей «Райского уголка»? Не кровью ли мистера Бела сделан отпечаток на карточке, присланной Мэтью? В голове у него родилась странная загадка: какого цвета Бел на белом?

А доставляет карточки Башкан? Может быть, пакетботом из Филадельфии? Или же их развозит кто-то другой? Так много вопросов, на которые нет ответов, и так мало времени.

Мэтью все смотрел на шкаф. Там — пятая ловушка для воров, сделанная Квизенхантом, а в ней — книга с именами из списка приговоренных Феллом к смерти. Что еще может быть в этой книге и какие еще бумаги могут лежать в ларце?

— Башкан! Башкан! — позвала своего работника миссис Таак, вышедшая из дома.

Морг, наверное, уже ускакал. Похоже было, что миссис Таак двигается вглубь территории фермы, к хлевам или хозяйственной постройке.

Времени действительно было немного. Мэтью встал, подошел к шкафу и нащупал щеколду. Отложив киянку, он открыл шкаф, выдвинул полку и увидел ловушку для воров.

— Башкан! — крикнула миссис Таак, все еще находившаяся у задней части дома.

Мэтью лихорадочно размышлял: этот ларец — ловушка-оружие против воров или просто запертый сундучок без ключа? Он провел пальцами по защелкам. Одна стояла почти горизонтально, другая чуть отклонялась от вертикали вправо. Если он повернет защелки не в ту сторону, то из замочной скважины вырвутся дым и искры? А если порохового заряда нет, но ударный механизм взведен? В любом случае на шум прибежит миссис Таак. Можно просто взять ларец с собой, решил он. Это будет безопаснее всего. Взять его и уносить отсюда ноги. Но нужен свет лампы, чтобы видеть, что он делает. В темноте не получится поставить защелки точно по вертикали или по горизонтали. Какая же это из двух версий?

Можно вдобавок прихватить фонарь. Он снял фонарь с крючка и поставил его на ларец. Затем поднял ларец обеими руками. Тяжело, но терпимо.

Он повернулся к двери из подвала, сделал шаг и замер на месте, как будто ему дали пощечину.

Он был тут не один.

На его пути стояла миссис Таак.

Она натянуто улыбалась; в свете фонаря казалось, что в ее глазах горят красные огоньки.

— Добрый вечер, мистер Шейн, — сказала она тихим, напряженным голосом.

Сделав усилие, Мэтью ответил:

— Здравствуйте, миссис Таак.

Они уставились друг на друга: львица в сером платье и ее жертва. Оба застыли в неподвижности, словно персонажи картины. Вдруг миссис Таак не без некоторой женской грации подняла руку. Из-за ее спины показался топор, подобранный ею в задней части дома. Она заранее приготовилась выполнить свою долю ночной работы. Улыбка ее погасла. Она показала зубы.

— Башкан! — закричала она, и лицо ее исказилось в демонической гримасе.

А может быть, это она произнесла слово «башка», обозначая свою цель, подумал Мэтью, потому что, схватив рукоять обеими руками и ринувшись вперед, она обрушила топор ему на голову.

Он вскинул навстречу ларец. Лезвие топора врезалось в дерево, и ларец вместе с фонарем грохнулись на пол. Мэтью развернулся за каким-нибудь оружием из шкафа, но снова услышал свист опускающегося топора. Он бросился влево, и лезвие впилось в шкаф. Пистолеты, ножи и остальные предметы смертоносной коллекции соскочили со своих крючков.

Не успел он выпрямиться, как она снова кинулась на него. Топор летел прямо ему в лицо. Мэтью отпрянул, и лезвие просвистело рядом, едва не лишив его носа. Прежде чем она успела занести топор для следующего удара, Мэтью потянулся к стопке мешков, схватил верхний и хлестнул ее по глазам. От второго удара мешком она пошатнулась, а Мэтью прыгнул вперед и, несмотря на то что она женщина, заехал ей кулаком в лоб.

Миссис Таак упала на бухту троса, но топор из рук не выпустила. Теперь Мэтью думал только о том, как бы выбраться отсюда — черт с ним, с ларцом и всем его содержимым. Однако не тут-то было: миссис Таак восстала с пола и, стиснув зубы и подняв топор, перегородила проход.

— Башкан! — крикнула она так громко, что могла бы проснуться вдова Форд. — Иди сюда!

Понимая, что ему конец, если тут появится Башкан, Мэтью наклонился за куском цепи, но дама снова ринулась в атаку. Топор сверкнул в свете фонаря. Мэтью отдернул голову, и лезвие с глухим стуком врезалось в стену. Мэтью ухватился за топор, и они стали драться за него, кружа друг друга по подвалу, шатаясь и ударяясь о бочки. Все слилось в каком-то сумбурном, безумном кошмаре: миссис Таак пинала его по ногам, плевала в глаза и кусала за руки, а он пытался вырвать топор из ее железной хватки.

Внезапно она сильно толкнула его к стене. Потом ее колено взлетело вверх и ударило его прямо в пах. От боли у него перехватило дыхание, он почувствовал себя едва ли не калекой. Ноги у него подкосились, и он сполз по стене на пол. Дама отступила назад, чтобы замахнуться и вышибить ему мозги, но пока она старалась принять положение поустойчивее, Мэтью успел чуть ли не на четвереньках отползти. Он оказался в коридоре, из которого вышел Башкан, и, отчаянно желая выиграть время и найти какое-нибудь оружие, со всех ног поковылял к освещаемой лампой комнате, откуда перед этим падали страшные тени.

— Башкан! — завопила она, надрывая горло.

Мэтью знал, что она и без Башкана от него не отстанет. Он бросился в комнату, упал на колени и сквозь затуманившую зрение дымку боли увидел Таакое удовольствие во всем его блеске.

С потолочных балок в этой комнате с земляными стенами свисало несколько забрызганных кровью фонарей и еще полдюжины цепей, на каждой из которых футах в пяти от пола был закреплен острый железный крюк. Насаженное на некоторые из этих крюков на первый взгляд можно было принять всего лишь за глубоководных морских существ, выловленных рыбацкой сетью: тут были наколоты какие-то спиралевидные синие жгуты, похожие на водяных червей, там поблескивала некая масса, напоминавшая малинового ската, здесь красовался серовато-фиолетовый комок размером с кулак, со шнурами, болтающимися, словно щупальца медузы. Под деревянным корытом со смесью запекшейся крови и какого-то вещества, на которое лучше было долго не смотреть, стояли два ведра, наполненные кровью. Запах в комнате стоял тоже морской: здесь пахло солью и отливом. На полу, рядом с собой, Мэтью, к своему изумлению, увидел пару босых ступней, отрубленных по щиколотку, пару морщинистых рук, а около них — отделенную от тела седую голову пожилой русалки; глаза ее были полуоткрыты, как будто она с трудом пробуждалась ото сна, а серые губы плотно сжаты, храня тайну.

Здесь вдову Форд порубили на куски. Дополнительная перчинка для следующей партии колбасок.

Мэтью уставился на висевшие и слегка покачивавшиеся внутренности. Да, миссис Таак весьма рачительно распоряжается мертвым телом — ничто из плоти, ни один орган не пропадает зря. Костный мозг, скорее всего, тоже идет в ход. Ногти она, правда, в продукт все-таки не добавляет. И зубы. Голову, наверное, раскалывают последней, чтобы достать мозги. Затем все варится вместе со свининой, делаются колбаски, помещаются в оболочки, а потом отправляются в коптильню. Очень экономически выгодно, весьма рентабельно.

Он думал, что сойдет с ума, стоя здесь на коленях — перед этим алтарем зла.

С яростным воплем миссис Таак ворвалась в комнату. Она занесла топор, он обрушился на голову Мэтью и глубоко вонзился в нее.

Вернее, в голову вдовы Форд, поднятую им с пола и резко выставленную перед своей головой.

Миссис Таак увидела, что разрубила не ту голову, и попыталась стряхнуть ее с лезвия топора, но тот засел крепко. Дама стала бить головой об пол, но это не помогло. Тогда она с гневным воплем наступила на голову ногой и стала спихивать, добавив к печальной участи вдовы Форд еще и такое издевательство. Предоставив миссис Таак этому занятию, Мэтью подполз к одному из ведер с кровью и ухватился за него. Преодолевая боль в ушибленных причиндалах, он кое-как поднялся на ноги и выплеснул кровь прямо ей в лицо.

Отплевываясь чужой кровью, миссис Таак выпустила из рук топор с головой, в которую он был воткнут. По ее лицу, волосам и передней части платья стекала темно-красная жижа. Шатаясь и подняв руки, чтобы протереть глаза, она вывалилась в коридор. Для верности Мэтью швырнул вслед ведро, но она уже успела отойти, и ведро с грохотом ударилось о стену там, где только что была миссис Таак.

Мэтью понимал, что она отнюдь не закончила. Он также понимал, что она ушла, дабы найти что-нибудь еще, чем бы его убить. Он огляделся по сторонам и увидел другой топор — прислоненный к корыту, с окровавленным лезвием. Инструмент мастера на все руки. Но куда же, черт возьми, подевался Башкан? Мэтью услышал, как миссис Таак снова позвала его. В ее срывающемся пронзительном голосе звучало отчаяние. Она, как и Мэтью, знала, что раз Башкан к этому времени не пришел, значит уже и не придет.

Мэтью поднял топор и, развернувшись к дверному проему, принял боевую стойку (от боли в паху — в полуприседе).

Когда миссис Таак вернулась, лицо ее было покрыто стекающей кровью, как маской. В каждой руке она сжимала по ножу из своей коллекции.

— Я не хочу вас убивать, — сказал Мэтью, потрясая топором.

Если она и боялась, то виду не подавала. Она сделала ложный выпад, чтобы Мэтью подставил себя под удар, но он не шевельнулся.

— Ты в могиле, — прошептала она, рассекая ножами воздух. — В могиле. О да, ты в могиле. — Она не сводила с него глаз, бросая вызов и дразня его. Сделала два шага влево, потом обратно вправо. — В могиле, — повторила она. — Даже не сомневайся. Ты…

Сверкнув ножами, она бросилась на него.

У Мэтью не было времени подумать, он мог только реагировать. И чтобы прицелиться, времени у него тоже не было. Миссис Таак метила одним ножом ему в лицо, а другим — в горло, он же махнул топором наобум.

Она не успела достать его — что-то хрустнуло, миссис Таак по-звериному хрюкнула, отлетела в сторону и упала в грязную красную жижу. Она моргнула, глаза ее расширились от потрясения, а может быть, и оттого, что она впала уже в настоящее безумие. Она попыталась встать, но левая рука отказывалась ей повиноваться.

— Оставайтесь на месте, — сказал он.

Она стояла на коленях и смотрела на нож в своей правой руке, как будто черпая из него силу. Трясясь не то от злобы, не то от боли, она поднялась.

— Не надо, — сказал Мэтью, снова держа топор наготове.

Но он понимал, что ее не остановить. Она перестала быть человеком и превратилась в существо, которому нужно убивать, чтобы выжить. Мэтью вспомнился зуб чудовища на чердаке Маккаггерса. «Верховный хищник, — сказал тогда Маккаггерс. — Сотворен для убийства и для выживания».

Миссис Таак одной породы с Моргом, подумал Мэтью. Сотворены для одного и того же: убивать или быть убитым.

Он смотрел, как она приближается к нему, на этот раз медленно, в жуткой тишине. Клинок в вытянутой руке: зуб чудовища жаждет плоти. Мэтью отступил, стараясь не задеть цепи с висящими на них кусками мяса.

Сейчас она — существо, целиком созданное не Богом, а профессором Феллом. Кем бы ни был профессор, он обладает способностью взять сырую человеческую глину и вылепить из нее нечто чудовищное.

Зуб чудовища. Свидетельство того, о чем Бог рассказал Иову, — о бегемоте и левиафане.

«Господь отвечал Иову из бури, — сказал Маккаггерс. — Господь велел Иову препоясать, как мужу, чресла и смотреть в лицо тому, что должно произойти. Он сказал: „Я буду спрашивать тебя“».

Миссис Таак атаковала неожиданно быстро и яростно. Зубы ее были стиснуты, глаза дико блестели на окровавленном лице, нож был устремлен в сердце Мэтью.

Он махнул топором. Лезвие вонзилось в ее плоть и раскололо кость, но в то же мгновение Мэтью осознал, что нож проткнул его жилет и рубашку: острие чудовищного зуба вжалось в его кожу и готово вспороть ему живот…

…Но вдруг напор острия иссяк.

Миссис Таак выронила нож и начала падать навзничь. Утратив часть головы, дама рухнула на цепи, затем, пошатнувшись, ударилась об корыто и сползла на пол. Туловище ее дрожало, ноги тряслись в страшном судорожном танце.

Невероятно, но, опершись здоровой рукой об пол, она, кажется, пыталась снова встать. Подняв к нему обезображенную голову, она вцепилась пальцами в землю и попыталась ползти. От выражения холодной, беспримесной ненависти на ее лице Мэтью замер на месте.

Оно говорило: «Не думай, что ты победил, малыш. Совсем нет, ведь я — наименее страшное из того, что тебя ждет».

Из ее груди вырвался жуткий, судорожный вздох, потом глаза ее затуманились, лицо застыло. Голова ее упала вперед, но пальцы продолжали вгрызаться в землю, царапнули один раз, второй, третий и, наконец, оцепенели. Рука окаменела клешней.

Мэтью все не мог пошевелиться. Но вот до него полностью дошло, что он убил человека. Хромая, он вышел из подвала к повозке Башкана. Его рвало долго, до сухих спазмов, но топора за все это время он из рук не выпустил.

Он расстегнул жилет и приподнял рубашку. От ножа поперек ребер осталась рана длиной дюйма два, неглубокая и вроде бы не очень серьезная. Не такая серьезная, как хотелось миссис Таак. А вот в паху сильно болело. Счастье, если он завтра сможет ходить.

Но Морг отправился убивать Натаниела Пауэрса. Подводить счеты для профессора Фелла. Непонятно, как Мэтью завтра или послезавтра будет ходить, но сейчас ему придется как-то препоясать чресла, чтобы взобраться на лошадь, поехать в Николсбург и обратиться там к кому-нибудь за помощью. Не повезет тому фермеру, который сегодня отзовется на его стук в дверь. Но сначала нужно открыть ларец, оставшийся в подвале.

Разобравшись со всем этим, он поскачет на юг, в Каролину, — нужно оказаться у Натаниела Пауэрса раньше, чем Морг.

Мэтью прислонился к повозке, ожидая, когда прояснится в голове и успокоятся нервы. Это, наверное, произойдет не мгновенно. Он посмотрел на пустой гроб и лопату, лежавшие в глубине повозки.

Кажется, чего-то не хватает.

Черт возьми!

Куда подевалась кирка?

Глава 31

По дороге под серым ноябрьским небом ехал одинокий всадник. Прямая дорога шла между молодыми деревьями. В конце ее стоял двухэтажный плантаторский дом из красного кирпича с белой отделкой, белыми ставнями и четырьмя трубами на крыше. По обеим сторонам дороги, за деревьями, тянулись табачные поля, коричневые, голые — теперь уже до апреля. Одинокий всадник ненадолго придержал вороного коня, обводя взглядом расстилавшийся вокруг пейзаж, а затем продолжил свой путь.

Джентльмен был хорошо одет в это холодное и хмурое утро. На нем были бриджи песочного цвета, белые чулки, начищенные черные сапоги, темно-синий жилет и темно-синий сюртук с голубым пейслийским узором. На голове у него был со вкусом подобранный белый парик, не слишком кричаще завитой, а сверху — черная треуголка. Черные перчатки, черный плащ и белый галстух довершали его тщательно продуманный наряд.

Он ехал прямиком из таверны и гостиницы «Привал джентльмена» в Кингсвуде, где провел последние две ночи. Там он представился сэром Фонтероем Мейкписом, помощником лорда Генри Уикерби из поместья Уикерби, что близ Чарльз-Тауна. Этот титул был также упомянут в письме, написанном весьма официальным стилем и отправленном сэром Мейкписом с юным курьером из Кингсвуда в плантаторский дом, к которому сейчас приближался всадник. Так общаются друг с другом люди благородного происхождения, и таковы привилегии, получаемые с хорошим воспитанием.

Конюх, предупрежденный об этом визите, увидел сэра Мейкписа, едущего верхом по подъездной дорожке, и вышел из своего кирпичного сторожевого домика возле главного входа. Он поднялся по ступенькам крыльца, чтобы предупредить других слуг стуком медного дверного молотка, имевшего форму табачного листа, а затем поспешил принести подставку для ног и придерживал ее, пока сэр Мейкпис спешивался. Конюх предложил отвести коня джентльмена в конюшню, но сэр Мейкпис сказал, что в этом нет необходимости: его дело займет совсем немного времени и животное вполне можно подержать здесь.

Конюх почтительно поклонился и сказал:

— Как вам будет угодно, сэр Мейкпис.

— Доброе утро, сэр Мейкпис, — сказал коренастый лысеющий слуга, спустившийся по ступенькам ему навстречу.

Посторонний наблюдатель отметил бы, что сэру Мейкпису тяжеловато подниматься к входной двери. Он достал из кармана сюртука платок и промокнул пот, каплями выступивший на лице. Затем убрал платок, оглянулся и, убедившись, что конюх надежно держит его коня, позволил слуге проводить его в дом.

Вышла девушка-служанка, чтобы взять у сэра Мейкписа плащ, шляпу и перчатки, но он сказал:

— Я пока оставлю это при себе, мисс. Я, знаете ли, мерзляк.

Она вежливо улыбнулась ему и быстро присела в реверансе.

— Кабинет мистера Пауэрса там, сэр, — сказал слуга, указывая на лестницу.

Сэр Мейкпис посмотрел на ступеньки, ведущие наверх. На его лице мелькнула тень беспокойства.

— Кабинет обычно находится на первом этаже, — сказал сэр Мейкпис.

— Да, сэр, возможно, — ответил слуга, — но лорд Кент предоставил мистеру Пауэрсу кабинет вверху, чтобы ему всегда были видны поля.

— Вот как. — Сэр Мейкпис кивнул, но его улыбка получилась натянутой. — У меня дело к мистеру Пауэрсу, а лорд Кент тоже здесь?

— Нет, сэр, лорд Кент сейчас в Англии и вернется не раньше лета. Сюда, пожалуйста.

Сэр Мейкпис последовал за слугой вверх по лестнице, а потом к закрытой двери в правой части дома. Лакей постучал, раздалось приглушенное «Войдите», и слуга открыл дверь, чтобы впустить сэра Мейкписа. И сразу же, как только посетитель переступил порог, закрыл ее.

Сэр Мейкпис окинул роскошно обставленный кабинет быстрым взглядом. Тут были кресла, обитые воловьей кожей, коричневый кожаный диван, а в углу справа от него — черная с золотом лакированная китайская ширма. С потолка свисала люстра на шесть свечей. В дальнем конце комнаты стоял письменный стол. Сидевший за ним мужчина лет пятидесяти пяти с темно-каштановыми волосами, тронутыми сединой на висках, снял очки для чтения и поднялся со стула.

— Мистер Пауэрс? — сказал сэр Мейкпис, направляясь к столу по красному ковру.

— Да, — ответил Натаниел Пауэрс.

После ухода с должности мирового судьи в Нью-Йорке он успел отрастить седую эспаньолку — его жена Джудит даже полагала, что та очень ему идет. Два окна за его спиной выходили на поля; из окон справа открывался вид тоже на поля и на несколько рабочих построек плантации.

— Рад с вами познакомиться, — сказал сэр Мейкпис. На ходу он снял перчатки. — И весьма признателен вам за то, что нашли время для встречи. У меня к вам дело.

— Я так и предполагал. Должен сказать, однако, что я не знаком с лордом Уикерби и о поместье Уикерби никогда не слышал.

— Это не важно. У меня тут есть кое-что, касающееся ваших старых счетов — их нужно подвести. Чикнуть, так сказать.

С застывшей улыбкой сэр Мейкпис потянулся рукой к карману сюртука.

— Мистер Морг, — раздался голос сзади и заставил его замереть. — Руки по швам, пожалуйста.

Знатный господин медленно развернулся. Вышедший из своего укрытия за китайской ширмой Мэтью стоял на полпути между ней и Тирантусом Моргом.

— Простите, — с недоумением сказал знатный господин. — Мы с вами знакомы?

Мэтью держал руки за спиной. Он был спокоен, но ум его напряженно работал, оценивая возможные действия противника. В кармане сюртука у Морга нож или пистолет (а может быть, и то и другое). В одном из сапог может быть спрятан клинок. Нож может скрываться даже под этим дурацким париком. Однако со времени их последней встречи Морг несколько сдал. Лицо его посерело и опухло, под глазами залегли темные круги. На висках блестел пот. Может быть, стрелы Странника все-таки сделали свое дело и кровь Морга отравлена, подумал Мэтью. Но раненый и попавший в ловушку зверь — самый опасный.

— Лира Таак мертва, — сказал Мэтью. — Книга счетов профессора Фелла, которые должны быть подведены, у меня. — (При этих словах Морг вздрогнул.) — Ваша карьера закончилась, сэр. У человека, который стоит за этой дверью, пистолет, равно как и у конюха, который держит вашего коня. Конечно, мы не были уверены, кто такой сэр Фонтерой Мейкпис на самом деле, поэтому позволили вам нанести этот визит.

Он не стал говорить, что кабинет Пауэрса всегда был внизу, а здесь — переделанная спальня лорда Кента. Цель переноса была в том, чтобы завлечь Морга подальше от выхода, хотя бы для того, чтобы усложнить побег.

— Мистер Пауэрс? — Морг поднял руки, как бы отмахиваясь от сказанного. — Этот юный джентльмен спятил?

Пауэрс перевел взгляд с Морга на Мэтью и обратно.

— Я полностью ему доверяю. Он намерен доставить вас в Нью-Йорк, но, послушав то, что он рассказал мне о вас за последние несколько дней, я бы, будь моя воля, пристрелил вас, как только вы сюда вошли.

— Ах вот как! — Джентльменский лоск слетел с сэра Фонтероя Мейкписа, и на свет божий вылезло, порыкивая, чудовище с воспаленными, красными узкими глазами, родившееся, быть может, задолго до того, как крыса тихо вгрызлась зубами в кость в угольной копи Суонси. — Но, сэр, я что-то не вижу у него пистолета или чего-нибудь еще, чем он мог бы принудить меня отправиться туда, куда я отправляться не желаю.

— Ну, на самом-то деле, — сказал Мэтью и достал из-за спины трехствольный черный пистолет-вертушку, любезно одолженный ему Оливером Квизенхантом, — пистолет у меня есть.

Морг пришел в движение.

Опустив плечо, он, как бешеный бык, метнулся влево и вышиб окно вместе с рамой. Мэтью нажал на спусковой крючок, целясь Моргу в ноги. В стене образовалась дыра с рваными краями, но сквозь клубящийся дым Мэтью увидел, как убийца выпрыгивает наружу.

— Боже мой! Боже! — кричал Пауэрс.

Дверь распахнулась, и в комнату влетел слуга по имени Дойль с пистолетом наготове. Мэтью успел добежать до проема, где только что было окно, и увидеть внизу Морга: тот съезжал по наклонной крыше пристройки, на которую приземлился. Его треуголка и парик с белыми завитками катились следом. Морг спрыгнул на землю, пошатнулся и чуть не упал, но удержался на ногах и, заметно хромая, побежал к скоплению мастерских и сараев. За ними лежали триста акров табачного поля, а дальше — леса Каролины.

Морг промчался мимо озадаченных работников кузницы, а затем исчез во тьме другой мастерской. Черт возьми, какой прыжок! Мэтью никогда бы не подумал, что Морг рискнет сломать себе шею, лишь бы удрать, но такова природа зверя: лучше умереть, чем сдаться.

— Сэр! — сказал ему Дойль. — Что нам делать?

Мэтью не представлял себе, какое еще оружие может быть у Морга. Да и не имел он права просить кого-то еще сражаться в его битве. Он открыл отделение в рукоятке вертушки и достал оттуда второй бумажный патрон с порохом.

— У меня есть мушкет! — Лицо Пауэрса от волнения раскраснелось. — Продырявлю мерзавца к чертовой матери!

— Нет, сэр, вы останетесь здесь. — Мэтью разорвал патрон и засыпал порох на полку. — Дойль, оставайтесь с судьей. Тьфу, то есть… — Он запутался, как следует называть своего бывшего работодателя в его новой должности. — Короче, будьте его телохранителем, — сказал он.

— Мне не нужен телохранитель! — вскричал Пауэрс, распаляясь еще больше.

«Где-то я уже это слышал», — подумал Мэтью и сказал:

— Ваши родные с вами не согласились бы.

Слава Богу, они живут в другом месте. Он услышал, как по лестнице поднимаются люди. Это были служанка Коринна и повариха, миссис Аллен. Они направились в комнату — действовать на нервы Пауэрсу, а Мэтью проскользнул мимо них, сбежал вниз по ступенькам, прошел сквозь дом и выскочил через черный ход, который вел к рабочим строениям.

Хотя работа на табачной плантации не прекращалась никогда, в это время года дел здесь было не так много и людей было меньше. Мэтью двинулся к мастерской, в которой скрылся Морг.

Мэтью преследовал вопрос: а где же он? Не Морг, а тот, другой. Тот, кто взял из повозки Башкана кирку и ударил ею Башкана же по голове, когда мастер на все руки сидел в лесу на корточках, справляя нужду. Человек с проломленным черепом не мог ответить на призыв, сколь угодно отчаянный.

К тому времени, когда на следующее утро констебль из Николсбурга нашел Башкана в лесу мертвым, с киркой в голове, Мэтью уже знал, кто это сделал. Невероятно, но это должен быть он — тот же, кто бросил горсть шариков в зубчатое колесо водяной мельницы. Тот же, кто день за днем следовал за ним на некотором расстоянии верхом на лошади по дороге на юг — Мэтью видел его. У Мэтью не было сомнений в том, кто это. Находчивый человек, способный сам о себе позаботиться. Способный выдержать жестокое избиение и потом преодолевать милю за милей. Умеющий читать по земле и по небу. Разводить костер, охотиться, ставить силки. Способный заставить себя испытать человеческую выносливость на разрыв, имеющий железную волю к жизни. И лошадь украсть тоже умеющий — что он и сделал в городке Хоорнбеке тем утром, когда Морг уехал с торговцем ножами.

В последние дни Мэтью стал перед наступлением темноты оставлять ему на опушке леса кувшин с водой и немного еды. На следующее утро еда всегда исчезала, а кувшин был пустой. Правда, в этом не было особой необходимости: поблизости протекал ручей и бегало множество кроликов. Можно было подумать, что еду забирает какое-нибудь животное, но это было не так. Хотя в каком-то смысле это и так. Мэтью высматривал, нет ли где-нибудь отблесков костра, но за все долгие ночи в пути, когда ему не удавалось найти гостиницу и приходилось ночевать под открытым небом, он ни разу так и не увидел ничего, кроме своего собственного костра, — так почему же он вдруг заметит что-то сейчас? Но все-таки он где-то там. Ждет. Вот только где именно он сейчас?

Мэтью добежал до строения, в котором исчез Морг, и осторожно скользнул внутрь, держа пистолет наизготовку. Он медленно, с оглядкой пересек склад запасной упряжи, хомутов, деталей для фургонов и тому подобного. В противоположной стене была открытая дверь. Он вышел в нее и снова оказался на открытом воздухе.

Ярдах в сорока впереди виднелся большой красный амбар. Там выдерживались табачные листья, их укладывали в тюки или бочки для отправки. В поле, которое видел отсюда Мэтью, Морга видно не было. Дверь амбара была приоткрыта.

Он подошел к амбару, помедлил, укрепляя решимость, и, держа палец на спусковом крючке, вошел.

Лившийся внутрь свет был тускл и пылен. Мэтью увидел стоявшие вокруг штабеля бочек высотой с человека и толстые тюки табачных листьев, перевязанные веревками. Выжидательно замерли ручные тележки, а впереди виднелась повозка, наполовину нагруженная бочками. Мэтью шел осторожно, останавливаясь после каждого шага и прислушиваясь к малейшему движению.

По загривку у него ползли мурашки.

Он почти дошел до повозки и тут услышал, как что-то быстро скользнуло по полу. Как будто кто-то подволакивал раненую ногу. Звук тут же стих. Донесся он справа. Мэтью повернул в ту сторону, сердце его бешено колотилось.

Сделав еще три шага, он услышал почти прямо перед собой щелчок взводимого курка.

У Морга есть пистолет.

Мэтью выбросил вперед руку с вертушкой, так что Морг, вдруг поднявшийся с пистолетом из-за штабеля табачных тюков буквально в нескольких шагах, не застал его врасплох. Мэтью напряг палец на спусковом крючке, но не нажал. Он увидел, как ствол пистолета Морга сдвинулся вправо. Морг тяжело моргнул, будто пытаясь сфокусироваться на цели. Мэтью подумал, что, наверное, падая, тот сильно ударился и у него двоится в глазах.

А может быть, силы его уже совсем на исходе. Потное лицо Морга искажала боль. Вокруг страшной раны на голове все распухло, и швы разошлись, обнажив влажную, блестящую плоть. По щеке стекали струйки серой жидкости. Мэтью почуял запах гниения.

— Умрем вместе? — спросил Морг, наводя ствол на Мэтью. — Мне не страшно.

— Опусти пистолет.

— Нет, я, пожалуй, не буду этого делать. Я, пожалуй, спущу курок, ты тоже, и все, конец. — Ему удалось криво улыбнуться. — Как тебе такое предложение?

— Я бы еще немного пожил, — ответил Мэтью, не сводя глаз с пальца Морга, лежавшего на спусковом крючке. — Ты тоже можешь выбрать жизнь. Это не конец света.

— Нет, это конец. Конец моего света. Что еще…

Раздался звук: что-то очень быстро двигалось.

Кто-то пронесся по воздуху справа от Мэтью. Молниеносно сверкнуло лезвие ножа и вонзилось сбоку в шею Морга. Лицо Морга перекосилось, он повернулся, чтобы выстрелить в нападавшего, и Мэтью ничего не оставалось, кроме как нажать на спусковой крючок. Он попал Моргу в бок, где-то посередине грудной клетки.

Пистолет Морга выстрелил вниз, выбросив сноп искр и облако дыма. В воздух взлетели кусочки табачных листьев. Убийца шатнулся назад, зажимая рану в шее, из которой на плащ, галстух и узорный сюртук полилась кровь, и пистолет выпал из его руки.

Изумленно, с недоумением он смотрел в лицо, которого не узнавал.

— Кто ты?

Мальчик похудел. Волосы у него немного отросли. Одежда на нем была грязная, глаза — серо-стальные, а острие ножа, который он держал в руке, — кроваво-красное.

Мэтью вспомнил, что сказал Странник, увидев, как кто-то идет за ними по тропе (Мэтью тогда отмахнулся от этого, как ему показалось, бреда): «Следом идет. Я уже два раза видел. Очень быстро идет». — «Кого ты видел?» — спросил Мэтью. А Странник ответил: «Смерть».

Том ответил на вопрос Морга холодным будничным тоном:

— Вы сделали больно моей собаке.

Морг сунул руку в карман сюртука, достал нож и бросился на Тома, но мальчик успел отойти. Тогда Морг, стиснув зубы и страшно сверкая глазами, полными предсмертной ярости, принялся размахивать клинком направо и налево. Наверное, этим ножом преступник и собирался перерезать горло Натаниелу Пауэрсу, а затем быстро сбежать, предположил Мэтью.

Том поднял свой клинок, чтобы еще раз ударить Морга, но остановился, глядя, как истекающий кровью несчастный злодей ожесточенно рассекает лезвием воздух. Том медленно опустил нож и отступил.

Морг все не сдавался. Он упал на тюки и стал остервенело бить по ним ножом, словно вспарывая чью-то плоть. В стороны разлетались коричневые ленты табака. «Кого же или что он пытается убить? — подумал Мэтью. — Кого или что он так или иначе всегда пытался убить?»

Том отошел подальше и опустился на корточки.

Конец был близок, часы Морга должны были вот-вот остановиться. Он выпустил нож из руки, голова его свесилась вниз.

— Мэтью? — Это был голос Натаниела Пауэрса, упрямого человека, не нуждавшегося в телохранителе. — Мэтью?

Дверь амбара распахнулась шире. За ней стояло человек шесть или семь, прибежавших на звуки выстрелов.

Морг выпрямился. Он провел рукой по сюртуку с пейслийским узором, словно лорд, разглаживающий его перед встречей с публикой. Жизнь уходила из него вместе с кровью, вытекавшей из шеи и цветком расплывавшейся вокруг дыры в боку, а он смотрел на Мэтью глазами, в сгущающейся тьме которых все еще поблескивал свирепый красный огонек.

— Поздравляю, — признал он свое поражение. — Я же сказал тебе тогда: «Достойно…» Но, Мэтью, один на один ты ни за что не смог бы меня одолеть.

Мэтью кивнул. Он помнил слова Морга, сказанные на водяной мельнице: «Чтобы чикнуть меня, нужны двое таких, как ты».

Но он ошибся. Для этого понадобились трое.

И вот, кажется, его действительно наконец чикнули.

— Ты помог осуществить мою мечту, — сказал Морг. — Получить титул. Там, куда я отправляюсь, меня примут в королевскую семью.

Вздернув подбородок, он нетвердо шагнул в сторону двери. Потом сделал еще шаг, волоча раненую ногу. Шатаясь, он двигался дальше, а Мэтью следовал за ним. У выхода Морг упал на колени. Люди отступили, давая умирающему место. У Пауэрса был мушкет, у Дойля — пистолет, конюх тоже вооружился стволом, и у всех остальных были при себе дубины или другие орудия насилия. В задних рядах миссис Аллен сжимала в руке большую скалку.

Тирантус Морг судорожно вздохнул и заставил себя встать. Шатаясь, сжав кулаки, он снова двинулся вперед. Вдруг он поднял правый кулак и отвел его назад, словно собираясь метнуть в этих людей молнию зла. Они отпрянули, и лица у всех напряглись от страха, преодолеть который не помогали ни стволы, ни дубинки, ни скалка.

Морг сделал еще два шага к ним, держа поднятый дрожащий кулак, и собравшиеся тоже отступили на два шага.

И тут Морг засмеялся своим медленным грудным смехом, так похожим на звон погребального колокола.

Мэтью смотрел, как Морг разжимает кулак и сквозь его пальцы высыпается пригоршня пыли.

Когда рука опустела, колокол смолк.

Морг рухнул вперед и растянулся плашмя.

Часть шестая. Встреча полуночников