Глава 32
Ясным, ветреным днем в середине ноября после часового плавания через Гудзон плоскодонная баржа-паром из Уихокена пришвартовалась к верфи Ван Дама и высадила пассажиров на причал.
Коляска, влекомая упряжкой лошадей, с грохотом съехала с парома на доски. Возница направил лошадей в поток, двигавшийся по Кинг-стрит, потом свернул направо, на оживленный Бродвей, а мальчик, сидевший рядом с ним, впитывал в себя картины, запахи и звуки Нью-Йорка.
Когда они проезжали перекресток Бивер-стрит и Бродвея, держа курс на юг, к Большому доку, трое мужчин, занятых беседой у лавки торговца сальными свечами, что фасадом выходила на Бродвей, и отпускавших ехидные замечания по поводу тошнотворно-зеленого цвета новой шляпы лорда Корнбери, умолкли и пригляделись к коляске. Низенький господин с грудью колесом, стоявший в центре этой группки, перевел дыхание и с некоторым отвращением сказал:
— Мать честная! Корбетт вернулся!
С этими словами Диппен Нэк припустил бегом в сторону ратуши.
Порой Мэтью окликали с тротуаров, но он не обращал на это внимания. Как ни был он рад вернуться (он ведь думал уже, что этого никогда не случится), город казался ему каким-то чужим. Другим. Такой же чужой ему вначале предстала деревня Странника. Неужели месяц с лишком назад, когда они с Грейтхаусом уезжали, здесь было так же много домов и разных зданий? Так же много людей, повозок, фургонов? Неужели здесь было так же шумно и царила такая же суета? Или это вместе с ним вернулась какая-то часть Странника? Он как будто смотрел теперь на Нью-Йорк другими глазами и спрашивал себя: сможет ли он когда-нибудь видеть его так, как прежде, сможет ли почувствовать себя просто одним из жителей этого города, которые не были свидетелями таких жестоких убийств, такого насилия и зла, которым не пришлось убить топором женщину и всадить пулю в мужчину?
Он вернулся домой, но не таким, каким уходил. К добру ли, к худу ли, но он обагрил руки кровью. Как и сидевший рядом с ним Том — но если мальчика и мучили какие-либо угрызения совести в связи с его причастностью к смерти Тирантуса Морга, он держал их запертыми в глубоком подземелье своей души. Мэтью он сказал лишь, что смотрит на это как на казнь, а законна она или нет — все уже свершилось, так что же об этом еще говорить.
Но Лиллехорн найдет что сказать по этому поводу — тут Мэтью не сомневался.
— Мэтью! Здравствуй! — Рядом с коляской бежал его друг, подмастерье кузнеца Джон Файв, в сентябре женившийся на Констанции Уэйд, теперь счастливой миссис Файв.
— Привет, Джон, — ответил Мэтью, но упряжку не остановил.
— Куда это тебя носило?
— По работе.
— У тебя все хорошо?
— Будет все хорошо, — сказал Мэтью.
— Народ тут интересовался. Когда твой напарник на прошлой неделе вернулся, а ты нет. Я слышал, что он рассказывал — про краснокожих. Некоторые говорили, что твоя песенка спета.
— Так почти и было, — сказал Мэтью. — Но я снова запел.
— Придешь как-нибудь вечером поужинать?
— Приду. Дай мне несколько дней.
— Договорились. — Джон протянул руку и похлопал Мэтью по ноге. — Добро пожаловать домой.
Они проехали совсем немного, когда ему помахала платочком и шагнула к коляске хорошо одетая экзальтированная востроносая женщина средних лет.
— О, мистер Корбетт! — воскликнула она. — Как я рада вас видеть! Ждать ли нам рассказа о ваших новых приключениях в следующем номере «Уховертки»?
— Нет, мадам, — ответил он миссис Айрис Гэрроу, жене Стивена Гэрроу, торговца рогами с Дьюк-стрит. — Не ждите, его не будет.
— Но вы же не станете лишать нас этого удовольствия!
— Некоторые вещи лучше оставить воображению, — сказал он, так как решил, что не стоит рассказывать публике о дополнительной перчинке, входившей в состав колбасок, которые некогда подавались у Салли Алмонд именно таким завсегдатаям, как миссис Гэрроу.
Он знал, что главный констебль Филадельфии Фаррадей тоже считает, что не нужно выпускать в свет эту ужасную новость: во всех колониях не хватит воды, вина, эля и крепкого сидра, дабы люди смыли этот привкус у себя во рту.
— Вы здесь важная персона? — спросил Том.
— Обычный горожанин, — сказал Мэтью, когда они оставили миссис Гэрроу позади. — Такой же, как все.
Мэтью не удивился, что Хадсон Грейтхаус уже в Нью-Йорке: он знал об этом. Натаниел Пауэрс дал ему с Томом эту коляску и немного денег на дорогу. С Филадельфийского тракта Мэтью свернул на ту дорогу, по которой Морг направил своих конвоиров в Форт-Лоренс. Когда они проезжали мимо кладбища Нью-Юнити и домика преподобного Бертона, Том не проронил ни слова. Они добрались до предательского склона, ведущего к развалинам форта и дальше к деревне народа сенека. Повозки, предоставленной Мэтью и Грейтхаусу главным констеблем Лиллехорном, там не оказалось.
Мэтью и Том оставили свою коляску на вершине холма и остаток пути проделали пешком. Пройдя через Форт-Лоренс, они двинулись по тропе, ведущей в деревню, и вскоре услышали доносящееся из глубины леса карканье ворон и лай собак. Когда наконец показался первый воин в перьях, Мэтью крикнул:
— Англичанин!
Когда их с Томом проводили в деревню, индейцы снова устроили веселое цирковое представление, но после того, как Мэтью, выпятив грудь, еще несколько раз проорал: «Англичанин!», его подвели к важному, грозного вида мужчине, который, по крайней мере, немного понимал по-английски и умел более или менее понятно объясниться.
Насколько смог понять Мэтью, Грейтхаус достаточно поправился, чтобы уйти самостоятельно, опираясь на палку из гикори. За время, проведенное там, он успел заслужить уважение сестер-целительниц: он (если Мэтью правильно понял) бился со Смертью в потустороннем девственном лесу и вернулся, скалясь улыбкой волка. Из слов грозного индейца, кажется, следовало, что Серый Волк сидел у костра со старейшинами и выпил с ними чашу крови гремучей змеи, что произвело на всех большое впечатление. Кроме того, оказалось, что он неплохо поет — об этом Мэтью ни за что бы не догадался.
Индейцы привели в деревню двух старых кляч, которым до этого пришлось волочить повозку, и хотели (если опять же Мэтью правильно понял) убить их на корм для собак, но коллективный разум восторжествовал: собаки не должны были подвергнуться такому унижению. И кобылам позволили пастись и забавлять детей, пока не наступил день, когда Серый Волк готов был уйти. Тогда лошадей повели обратно на холм, повозку затащили на вершину, развернули, чтобы она могла поехать в сторону вселенной англичан, и Серый Волк отправился к себе домой.
Мэтью интересно было бы послушать, что наговорил Серый Волк, не имевший при себе денег, чтобы его переправили на пароме через реку Раритан, — может быть, спел песенку.
Перед тем как уйти, Мэтью обернулся и увидел, что из толпы вышел Тот, Который Быстро Бегает. Поговорив с переводчиком, Тот, Который Быстро Бегает, задал через него Мэтью вопрос:
— Где сын?
— На Небесной Дороге, — сказал Мэтью.
Переводчик не понял. Мэтью попробовал объяснить снова:
— Скажите ему, что его сын совершил подвиг, что он был верным сыном, а сейчас ушел странствовать с духами.
Эти слова были пересказаны, и на них был дан ответ.
— Ты говоришь, мертвый? — спросил воин от имени Того, Который Быстро Бегает.
— Да, мертвый.
Тот, Который Быстро Бегает, помолчал, глядя в землю. Потом он что-то тихо сказал, и переводчик перевел:
— Он надеяться, что духи иметь смысл.
Но, сказав это переводчику, Тот, Который Быстро Бегает, отвернулся и пустился рысью в сторону озера.
Коляска Мэтью подъехала к Большому доку, где, похоже, шло представление другого веселого цирка: тут грузили и разгружали несколько кораблей. Вверх и вниз по сходням везли ящики и бочки, портовые рабочие носились, выполняя приказы своих бригадиров, кричавших (чтобы голоса звучали громче) в отпиленные бычьи рога, укладывались снасти, гремели цепи, лошади нервно топали у своих фургонов, а разъездные торговцы, как обычно, зазывали покупателей, расхваливая свои жареные каштаны, горячий сидр и кукурузные лепешки.
— Здесь всегда так? — спросил Том.
— В общем, да. — Мэтью остановил упряжку. — Сейчас вернусь. Нужно найти ближайший корабль, который отправляется в Англию.
Он поставил коляску на тормоз и слез. Сзади в коляске лежали два вещевых мешка с запасом чистой одежды на дорогу до Нью-Йорка, которые им дал Пауэрс, и коричневая холщовая сумка поменьше.
Взяв холщовую сумку, он пошел вдоль причалов. Через некоторое время он увидел горбоносого человека в парике и светло-сером костюме, делавшего карандашом пометки в счетной книге. Он не знал, кто это, но предположил, что, должно быть, кто-то из местного начальства. Подойдя к нему, он оторвал его от коммерческих забот и спросил о корабле, который был ему нужен.
Человек перевернул страницу:
— «Золотой глаз». Хотите записаться?
— Нет, спасибо. А где он стоит?
— Через два причала в ту сторону, девятый. Отправляется с ближайшим приливом. А то грандиозное было бы приключение!
— Благодарю вас.
Мэтью отправился к причалу номер девять. Цифры были написаны белой краской на сваях. Он уже почти дошел, когда услышал, как сзади резво зацокали по доскам каблучки (кто-то почти бежал за ним), и, прежде чем его не очень нежно стукнула по плечу черная трость с серебряной львиной головой, раздался пронзительный голос:
— Корбетт! Что, черт возьми, происходит?
Мэтью остановился и, развернувшись, увидел Гарднера Лиллехорна, одетого в сюртук цвета морской волны, треуголку того же оттенка водной стихии и жилет в сине-черную полоску. За его спиной ухмылялся Диппен Нэк, которого хлебом не корми — дай только посмотреть, как Мэтью получает хороший нагоняй.
— Где арестант? — строго спросил Лиллехорн.
Тщательно подстриженные усы и козлиная бородка, казалось, встопорщились на его узком бледном лице.
— Спасибо, сэр, — спокойно ответил Мэтью, — что приветствуете меня после возвращения. Работенку вы нам подкинули, надо сказать, довольно рискованную.
— Ну ладно, ладно! Я рад, что вы вернулись! Где Морг?
— И говорите громче! — внес свою лепту Нэк, после чего Лиллехорн бросил на него предостерегающий взгляд.
— На самом деле я очень рад, что вы здесь и сможете наблюдать за передачей. — Мэтью показал на корабль, стоявший на швартовах у причала номер девять. — Насколько я понимаю, — сказал он, — «Золотой глаз» — ближайшее судно, отплывающее в Англию. Пойдемте со мной.
Он двинулся вперед и услышал за собой цоканье сапог Лиллехорна.
— Что за игру вы затеяли, Корбетт? Вы что, не соображаете: королевский констебль Джон Дрейк живет в гостинице «Док-хаус» уже почти три недели! И как вы думаете, кто оплачивает эти расходы? Нью-Йорк, вот кто!
Мэтью подождал, пока мимо пройдут двое мужчин, тащивших огромный сундук, и двинулся вверх по сходням. Лиллехорн следовал за ним по пятам. У конца сходней Мэтью остановился, открыл холщовую сумку, опрокинул ее, и на палубу упали два начищенных черных сапога, слегка стертых при падении с крыши.
Лиллехорн посмотрел на сапоги, а потом, с недоумением, — на Мэтью.
— Вы что, совсем ополоумели?
— Помнится, сэр, вы вроде бы сказали в нашей конторе: «Я хочу, чтобы сапоги негодяя ступили на следующий же корабль, отплывающий в Англию, и скатертью ему дорога». Разве вы этого не говорили?
— Не знаю! Не помню! Но если я так и сказал, то, конечно, имел в виду, что в сапогах будет он! А эти вы могли найти где угодно по дороге отсюда туда, куда там вас занесло, или обратно. Я знаю, что случилось с Грейтхаусом, и сожалею об этом, но виной всему его собственная жадность.
— Жадность! — злорадно поддакнул Нэк, стоя за спиной Лиллехорна.
— Дрейк приехал, чтобы взять заключенного под стражу! — продолжал Лиллехорн. — Где арестант?
— Тирантус Морг похоронен на территории табачной плантации лорда Кента в колонии Каролина, — сказал Мэтью. — Если хотите узнать подробности, предлагаю вам съездить к Натаниелу Пауэрсу или в Филадельфию и поговорить там с главным констеблем Абрамом Фаррадеем. Или пусть Дрейк съездит, мне все равно. Я хочу только одного: отправить сапоги Морга с первым же кораблем, отплывающим в Англию, — согласно вашему официальному требованию. — Мэтью сверлил главного констебля взглядом. — И скатертью им дорога.
— Господа! — проревел кто-то с палубы. — Или убирайте свои задницы с дороги, или за работу — начинайте грузить!
От предложения заняться физическим трудом на лицах Лиллехорна и Нэка отразился неприкрытый ужас, но Мэтью уже спускался по сходням. Затем он зашагал обратно вдоль причала к своей коляске.
Лиллехорн поспешил догнать его. Нэк замыкал шествие.
— Корбетт! Корбетт! — верещал Лиллехорн, поравнявшись с Мэтью. — Вы мне все расскажете во всех подробностях! Сию же минуту!
Мэтью шагал себе и размышлял: «С чего бы начать?» Если Грейтхаус уже рассказал о событиях, увенчавшихся взрывом ларца, оно и к лучшему. Можно начать с того момента, когда Мэтью двинулся по следу Морга уже со Странником. Конечно, рано или поздно придется поведать и о миссис Таак, но не факт, что Лиллехорн будет готов такое услышать. Разумеется, это не та новость, которую нужно сообщать Нэку, чтобы тот ходил потом по городу и болтал языком налево и направо.
Интересно, как будет воспринята история Тома? Для Мэтью это была самая удивительная часть всего, что произошло.
В Бельведере, у преподобного Эдварда Дженнингса и его жены, Том пробыл часов восемь. Поспав достаточно, чтобы немного набраться сил, он просто встал среди ночи и ушел. Он рассудил, что Морг отправился по дороге на юг к деревне Колдерз-Кроссинг, которую он сам проходил, когда двигался на север. Найти этого человека и убить стало для него важнее всего на свете, и, судя по холодной решимости, прозвучавшей в голосе Тома, Морг как будто стал олицетворением многих трагедий в жизни мальчика, а может быть, и Зла вообще. Так или иначе, Том не мог не последовать за Моргом, как бы далеко убийца ни ушел и сколько бы времени это ни заняло, поэтому он двинулся из Бельведера тем же маршрутом, что и Мэтью со Странником.
Не зная о попытке Морга украсть лошадь и его увеселительной прогулке по лесу, последовавшей за этим, Том держался дороги. Он поспал до рассвета еще часа два, — впрочем, он всегда обходился недолгим сном. Потом он пошел дальше и днем заметил следы, выходившие из леса. Один из путников был в сапогах, а двое в мокасинах.
Следы привели его к дому, в котором он останавливался, когда шел на север. Тогда жившая там семья обошлась с ним очень по-доброму, накормила его и Джеймса. Девушка по имени Ларк была так красива и приветлива, а мальчик, Аарон, показал ему яркие разноцветные стеклянные шарики в белой глиняной баночке. Они с Аароном больше часа играли в шарики, и Том удивился, что где-то у него внутри все еще жив ребенок, ведь к этому времени он уже успел, защищаясь, убить человека в Виргинии.
Том рассказал Мэтью, как вошел в дом. Он сказал, что с тех пор, как умер отец, он не пролил ни слезинки, что больше вообще никогда не плачет. Но гибель этих невинных и добрых людей потрясла его до глубины души. Конечно, он знал, кто это сделал. И он поймал себя на том, что смотрит на шарики Аарона, разбросанные по столу, берет в руку четыре-пять и думает, что, если ему когда-нибудь понадобится поддержка, то, что подтолкнет его, когда он устанет, когда ему будет больно, когда будет нечего есть, нужно будет только прикоснуться к этим шарикам в кармане и вспомнить день, когда одна добрая семья вернула ему детство.
Но детство кончилось.
Он взял немного еды с кухонного стола и нож из выдвижного ящика. Вряд ли хозяева стали бы возражать. Он нашел выломанные доски в задней стене конюшни. Нашел следы, шедшие вверх по склону холма. Отправился вглубь леса за четырьмя путниками, преследовавшими одного. Но он все еще был слаб, сказал он Мэтью. И раны еще болели. Да, он решил убить Морга и не хотел, чтобы Мэтью или Странник остановили его или встали у него на пути. Это усложнило бы дело. Он рассчитывал, что у него будет шанс убить Морга. Всего один. Когда этот шанс представится, он сразу поймет.
По выстрелам и крикам в ночи он понял, куда идти. На следующее утро он увидел на тропе Мэтью и Странника, разглядел, что индеец серьезно ранен, и пригнулся, когда понял, что Странник его заметил.
Он ничего не мог сделать у оврага, через который Мэтью перелезал по упавшему дереву. Том был свидетелем того, как Ларк с матерью прыгнули вниз, видел он и как стрела вонзилась в Морга. Потом, на водяной мельнице, Том увидел, как Морг одерживает верх над Мэтью, видел, как лицо Мэтью приближается к самым зубьям колеса, и единственное, чем он мог помочь, — это бросить пригоршню тех шариков. Когда Морг бесновался в лесу, Том спрятался и решил, что Мэтью унесло в водопад.
Том последовал за Моргом в Хоорнбек, видел, как тот вышел из дома врача сразу после того, как ему наложили швы, и направился в таверну «Под грушей». Всю ночь Том прятался в месте, откуда было видно таверну, и ждал, когда появится Морг. Рано утром Морг вышел с человеком, несшим какие-то коробки. Они уложили их в фургон и уехали. Тому пришлось срочно искать, где бы украсть лошадь.
Недалеко от Филадельфии, увидев, как фургон впереди съезжает на обочину, Том тоже остановил свою лошадь. Морг и человек, с которым он ехал, сидели и разговаривали. Потом они слезли и пошли в лес. Морг похлопал своего попутчика по спине. Через несколько минут Морг вернулся, забрался на облучок и продолжил свой путь один. В кустах Том нашел труп с перерезанным горлом, а в кармане у мертвеца также обнаружил несколько монет — этого было достаточно, чтобы есть и пить с неделю, если не удалось бы что-нибудь выпросить или стащить.
Через некоторое время Том, тайно следуя за Моргом, добрался до свинофермы, находящейся к северу от городка под названием Николсбург. Он изумился, увидев, что там появился Мэтью и прокрался в подвал. Кряжистый человек, который привез в своей повозке гроб и вытащил из него покойника, явно замышлял что-то недоброе. Мэтью из подвала не возвращался, но, похоже, его пока никто не застукал, потому что похититель гробов вышел, беззаботно таща мокрый, отвратительного вида мешок. Тогда Том решил, что можно воспользоваться киркой, лежавшей в повозке и дать Мэтью возможность закончить то, что он там делал, и выйти невредимым.
Морг ускакал. Том последовал за ним, не теряя надежды получить свой единственный шанс и нанести удар.
Черное одеяние. Черный конь. Черная ночь. Том потерял Морга на перекрестке дорог — убийца как сквозь землю провалился.
— И ты вернулся и решил следовать за мной? Весь этот путь? — спросил Мэтью. — Но зачем?
— Затем, — пожимая плечами, сказал Том. — Я знал, что пока вы живы, попыток не оставите.
Теперь же, когда Лиллехорн и Нэк шли за Мэтью к его коляске, Мэтью сказал:
— Я все расскажу, но позже. Сперва мне нужно переговорить с Хадсоном.
— Так, а это кто? — Они подошли к коляске, и Лиллехорн показал на Тома. — Я посылаю вас за убийцей, а вы привозите мальчишку?
— Том помогал мне. Без него я бы не справился.
— Вот в этом я не сомневаюсь, — усмехнулся Лиллехорн. — Том… Фамилия?
— Бонд, — сказал мальчик.
— Где твои родители?
— У меня есть дедушка в Абердине.
— И больше никого? — Он подождал, но Том лишь смотрел на него пустым взглядом. — И что нам с ним делать? — спросил Лиллехорн у Мэтью. — Отдать в сиротский приют?
— Нет, сэр, — сказал Том. — Не надо в приют. — Он слез и взял из коляски свой вещевой мешок. — Ну что, нашли ближайший корабль до Англии?
— Положи мешок, — сказал ему Мэтью. — Мы проделали такой долгий путь. Тебе незачем торопиться.
— У меня впереди тоже еще долгий путь, — ответил Том. — Вы же знаете, я из не тех, кто любит на месте сидеть.
— Это да. — Мэтью подумал, что надо бы попробовать еще раз: он хотел хотя бы угостить Тома хорошим обедом в «Рыси» и познакомить его с тамошними завсегдатаями, но понимал, что это будет пустой тратой времени. Если мальчишка решил что-то сделать, это будет сделано. — Девятый причал. «Золотой глаз», отплывает с ближайшим приливом. Надеюсь, ты не будешь возражать, если сапоги Морга останутся валяться на палубе. — Он полез в карман жилета, чтобы достать что-нибудь из денег, которые ему дал Пауэрс. — Вот. Я хочу, чтобы ты…
— Не нужно благотворительности, — перебил его Том. — Дорогу я отработаю, если наняться можно будет. — Он устремил взгляд своих живых серых глаз на ряд судов с мачтами и едва заметно улыбнулся, как будто чувствуя, что его, может быть, ждет грандиозное приключение. — Пора, наверно, и про корабли чего-нибудь узнать. — Он протянул руку. — Ну, счастливо!
Рукопожатие у мальчика оказалась крепким, под стать его характеру.
— Удачи, — сказал Мэтью.
Том перекинул мешок через плечо и пошел. Верный себе, он ни разу не оглянулся.
Глава 33
— По правде сказать, — задумчиво произнес Грейтхаус, держа в руке третий бокал вина, — опростоволосились мы. — Он нахмурился, переосмысливая то, что сказал. — Нет, — поправился он. — Это я опростоволосился. У меня ведь больше опыта — не буду говорить, ума, — и я должен был понимать, что он выкинет какой-нибудь фортель. Я просто не ожидал, что у него так здорово получится. — Он сделал очередной глоток и широко улыбнулся Мэтью, сидевшему напротив. — Я говорил тебе, что они прозвали меня Серым Волком?
— И не один раз.
Они ужинали, и еще не наступил тот момент, когда Мэтью смог бы заставить себя сказать своему сотрапезнику, что и так уже знал об этом.
— Ну, понятно, — сказал Грейтхаус, хотя Мэтью было не очень понятно, до чего они успели договориться.
То они вспоминали Морга, то здоровяк начинал рассказывать о том, что с ним было в деревне народа сенека. Мэтью показалось, что, убедившись в своем возвращении из потустороннего девственного леса, Грейтхаус неплохо провел там время.
Они сидели в «Рыси да галопе» на Краун-стрит. Это был первый вечер Мэтью в Нью-Йорке после возвращения, и хозяин таверны Феликс Садбери любезно угощал его за счет заведения. Многие подходили поздравить его с приездом домой, в том числе Ефрем Аулз и его отец Бенджамин, Соломон Талли, Роберт Деверик и Израил Брандир. Мэтью отвечал учтиво, но наотрез отказывался рассказывать что-либо, кроме того, что преступник, за которым послали их с Грейтхаусом, мертв. Дело закрыто.
— Небось для «Уховертки» приберегаешь? — подначивал его Израил, но Мэтью сказал, что в газете Мармадьюка больше не будет этих россказней, и готов был поклясться на Библии, если они ему не верят.
Вечер шел своим чередом, интерес к делам упрямо молчавшего Мэтью угасал, и завсегдатаи постепенно возвращались к своим собственным заботам. Но Мэтью заметил, что на него бросают косые взгляды люди, которые до этого вечера думали, что очень хорошо его знают; наверное, они пытались понять, что в нем изменилось за месяц, пока его не было в городе.
Одна из многих перемен заключалась в том, что он теперь больше, чем когда-либо, верил в призраков: сегодня днем он видел на улице Странника Двух Миров и Ларк Линдсей. Он даже видел их несколько раз.
И сейчас, сидя с Грейтхаусом и тоже отпивая из третьего бокала вина, он был уверен, что кто-то сидит за столом позади него, справа. Чуть повернув голову, он краем глаза мог различить индейца с черной раскраской на лице и композицией из перьев, выкрашенных в темно-зеленый и сине-фиолетовый цвета, примотанной к скальповой пряди кожаными шнурами. Конечно же, когда он оборачивался, никакого Странника там не было, зато теперь краем другого глаза он видел прелестную безмятежную девушку со светлыми волосами. Она стояла у стола, за которым Ефрем Аулз и Роберт Деверик играли в шахматы.
Видимо, он привез их с собой. Как долго они захотят побыть здесь — и как долго на самом деле пробудут, — он не знал. Но они его друзья, такие же, как и все остальные, и он им рад.
— На кого это ты все время смотришь? — спросил Грейтхаус.
— На тени, — сказал Мэтью и закрыл тему.
Днем, после того как Том поднялся на борт «Золотого глаза», Мэтью пошел к Григсби, постучал в дверь, и ему открыла Берри. Какое-то время они просто смотрели друг на друга: для него она сейчас была как солнечный свет после всего, что случилось, когда он думал, что, скорее всего, умрет во тьме, а она, кажется, замерла с его именем на устах. А потом, едва она успела воскликнуть:
— Мэтью! — и протянуть к нему руки, из-за ее спины испустил вопль дедушка Мармадьюк и, отпихнув внучку в сторону, заключил Мэтью в свои сокрушающие объятия.
— Мой мальчик! Сынок! — возопил Мармадьюк. Его большие голубые глаза сияли в оправе очков, а густые белые брови подергивались на круглом, как луна, лице. — А мы тут испугались, что тебя и в живых уже нет! Боже милостивый, мальчик дорогой! Заходи, расскажи нам все, что с тобой приключилось!
Мэтью был полон решимости не рассказывать всего, что с ним приключилось, даже когда Мармадьюк пододвинул к нему на кухонном столе блюдо с печеньем, политым медом, и кружку мимбо[14]. Берри сидела рядом с ним, очень близко, и Мэтью, конечно, заметил и радовался тому, что она время от времени кладет руку на его руку или ему на плечо и поглаживает его, как будто желая убедиться, что он настоящий и не исчезнет, как сон после пробуждения.
— Ну, давай, рассказывай! — настаивал Марми, а его правая рука, казалось, сжимала невидимое перо, приготовившись записывать на столе услышанное.
— Нет, — сказал Мэтью, съев две штуки печенья и выпив полкружки подслащенного рома. — Мне жаль, но я не могу.
— Но ты должен! Читатели требуют!
— Моя работа предполагает конфиденциальность. Больше этих историй не будет.
— Чушь! Я сделал тебя знаменитостью!
— Это слишком дорого обходится, — ответил Мэтью. — Впредь прошу считать меня обычным человеком, который просто зарабатывает себе на жизнь.
Мармадьюк отодвинул блюдо с печеньем, но потом увидел, что рука Берри лежит на руке Мэтью. Он подвинул печенье обратно и вздохнул.
— Ну ладно. У меня все равно чернила заканчиваются. Но, — и тут он торжествующе поднял палец, — есть ведь еще история о Сером Волке, и ее нужно рассказать, не так ли?
Мэтью пожал плечами. Если Грейтхаусу хочется проехаться по этой весьма извилистой дорожке — хозяин барин, пусть запрягает свою лошадь в свою повозку. Правда, это скорее будет похоже на телегу, запряженную ослом.
Берри надела желтый плащ и пошла пройтись с Мэтью вдоль набережной, в северную сторону. Очень долго оба молчали. Их обдувал легкий ветерок, солнце сверкало на поверхности реки. Он на несколько минут остановился посмотреть, как корабль с развернутыми парусами скользит в синюю морскую даль мимо Устричного острова, а потом отвернулся.
— Можешь об этом говорить? — тихо и осторожно спросила она.
— Пока нет. Позже. Может быть.
— Я готова слушать тебя, когда ты захочешь. Если захочешь.
— Спасибо. — Они прошли еще несколько шагов молча, и он решил заговорить о том, о чем думал с той секунды, когда вошел в кухню Линдсеев. — Мне нужно, чтобы кто-нибудь мне кое в чем помог.
— В чем?
— Я не могу найти ответа на один вопрос, — сказал он. — Разгадать одну загадку. Она посложнее, чем тайна зуба чудовища, который Маккаггерс хранит у себя на чердаке. Речь о Боге. Почему Бог допускает, чтобы в нашем мире совершалось такое зло? Если предполагается, что Бог заботится о каждой малой птичке. Почему?
Берри ответила не сразу.
— Думаю, тебе об этом лучше у священника спросить.
— Нет, это не поможет. Что такое знает священник, чего не знаю я? Подходящие слова и стихи? Имена святых и грешников? Да, их он знает, но не ответ на мой вопрос. — Он резко остановился и пристально посмотрел в ее выразительные темно-синие глаза. — Почему Бог не поразит зло? Почему Он не уничтожит его, прежде чем оно пустит корни?
И снова она не хотела отвечать. Опустив голову, она смотрела в землю, потом подняла глаза на него.
— Может быть, Он ждет, что за садом будем ухаживать мы сами.
Мэтью задумался над фразой, отложившейся у него в памяти. Это были слова Того, Который Быстро Бегает, сказанные через переводчика: «Он надеяться, что духи иметь смысл». Сначала Мэтью их не понял, но потом решил, что это был тихий плач по умершему сыну. Мольба о понимании и спокойном принятии. Мэтью тоже хотелось, чтобы пути Господни имели смысл и чтобы он мог понять, какой у них смысл, если он есть. Он знал, что может всю оставшуюся жизнь изо дня в день биться головой об эту непостижимую дверь, ведущую от земных испытаний к Небесной истине, но ни на йоту не приблизится к какому-либо ответу.
Это величайшая тайна, более древняя, чем зуб чудовища.
«Он надеяться, что духи иметь смысл».
«Я тоже», — сказал Мэтью.
Тут он понял, что держит Берри за руку, и держит так, будто это дар, который он должен беречь.
Сейчас, в «Рыси», Мэтью пил вино и думал о том, что Грейтхаус, несмотря на всю свою браваду, вошел в таверну около часа назад, опираясь на трость. Под глазами у него до сих пор были темные круги, лицо осунулось, морщины стали глубже. Серый Волк бился со Смертью в потустороннем девственном лесу и вернулся улыбаясь — это так, но все же что-то он там оставил. Если кто и может полностью восстановиться после того, как его четыре раза ударили ножом в спину, это наш здоровяк, но тут только время покажет.
Потому-то (в числе прочих причин) Мэтью не был готов показать Грейтхаусу письмо, найденное им в ларце миссис Таак и сейчас лежавшее в кармане его камзола. Хоть как-то затрагивать эту тему было бы губительно для выздоровления Грейтхауса: кому захочется знать, что он уплетал колбаски, приправленные человеческой плотью? Да еще с таким наслаждением?
— Я сегодня разговаривал с Берри, — сказал Мэтью. — Говорили про Зеда. Она сказала, что они придумали общий язык, основанный на рисунках.
— Да, я знаю.
— И что он действительно очень умен. Он знает, что находится далеко от дома, но не знает, насколько далеко. Она говорит, что он засиживается ночами на крыше ратуши, глядя на звезды.
— На звезды? Зачем?
— Это те же самые звезды, которые он видел всегда, — сказал Мэтью. — Думаю, в этом есть какое-то утешение.
— Это да, — согласился Грейтхаус и повертел в руках бокал. — Послушай, — сказал он, помолчав. — Мы не справились с этим заданием. Я не справился. Я не горжусь своей глупостью. Врачи, квакеры, лорд Корнбери и этот констебль Дрейк ждали, что мы привезем Морга живым. Видимо, мое желание выкупить Зеда и освободить его лишило меня способности соображать. Как есть, так есть. Но я профессионал, а в этой переделке действовал непрофессионально и очень сожалею об этом.
— Не нужно.
— Нужно, — сказал Грейтхаус, и в нем затеплился прежний огонь. — Имей в виду: будь я тогда на ногах и в здравом уме — ни за что не позволил бы тебе гоняться за ним. Ни за что. Я бы просто сразу отказался от дальнейших попыток и покончил с этим. Мэтью, ты пошел на огромный риск. Видит Бог, тебе повезло, что ты остался жив.
— Это правда, — сказал Мэтью.
— Не буду тебя об этом спрашивать, и ты не обязан мне ничего рассказывать. Просто знай: отправиться на охоту за Моргом было храбрее, чем все, чем я когда-либо занимался в своей жизни. И, черт возьми, погляди на себя! Ты ведь так и остался лунным лучиком! — Он допил вино. — Может, чуть пожестче стал, — признал он, — а так все тот же лучик.
— Которому по-прежнему нужен телохранитель?
— Сторож. Если бы об этом узнала миссис Герральд, она бы…
Он замолчал и покачал головой.
— Она бы что? — спросил Мэтью.
— Она бы сказала, что я дурак распоследний, — ответил Грейтхаус. — Зато она бы получила подтверждение, что не ошиблась в тебе. Так что оставайся в живых еще хоть пару месяцев, чтобы ее капиталовложение не пропало даром.
Мэтью отчетливо помнил, как миссис Герральд сказала ему, что работа «решателя проблем» требует умения быстро думать в опасных ситуациях, иногда рисковать жизнью или доверять ее другому человеку. Но он предпочел не напоминать Грейтхаусу об этом.
— Кстати, о капиталовложениях, — сказал Грейтхаус, — есть работа, которую ты можешь для меня сделать. Вернее, попытаться сделать. Помнишь, я рассказывал тебе про Принцессу Лиллехорн, других женщин и доктора Мэллори? Когда был не совсем в себе? В общем, из-за моего нынешнего состояния я какое-то время не смогу много передвигаться, так что я был бы благодарен, если бы ты взял это дело. Нужно всего лишь выяснить, зачем Принцесса, как утверждает Лиллехорн, видится с врачом три раза в неделю и возвращается домой с красным лицом и взопревшая. То же самое происходит еще с четырьмя женами, и знаешь, что они говорят мужьям? Что они ходят на лечение. И больше ни слова от них не добиться, а Принцесса Лиллехорн, так та пригрозила, что откажется выполнять супружеские обязанности, если Гарднер не оплатит счет Мэллори.
— Ладно. Я просто спрошу у доктора Мэллори.
— Не поможет. Если он трамбует их в задней комнате, он тебе что-то скажет?
— Может быть, он трамбует их в передней комнате.
— Ты, главное, не торопись. Поговори с этой его женой и попробуй что-нибудь про него разузнать. Если он три раза в неделю бренчит на любовных арфах пяти женщин, она должна заметить. — Он поднялся, опираясь на трость. — Мои записи у меня в столе. Просмотри их завтра.
— Хорошо.
— Хочешь, позавтракаем вместе у Салли Алмонд? Кажется, должна поступить новая партия их острых колбасок.
— Я бы на это не рассчитывал, — сказал Мэтью. — В любом случае они мне не по вкусу. Но да, буду рад повидаться. Я угощаю.
— Чудеса, да и только. В полвосьмого? — Он нахмурился. — Нет, лучше в полдевятого. Теперь я по утрам дольше собираюсь.
— Значит, в полдевятого.
— Договорились. — Грейтхаус пошел было к выходу, но остановился и повернулся к столу, возвышаясь над Мэтью. — Я слышал то, что ты мне тогда сказал про деньги, — тихо произнес он. — Про шкатулку с золотыми монетами на восемьдесят фунтов из поместья Капелла. Ты нашел их в свое свободное время. Они твои, вопросов нет. Я бы поступил точно так же, — сказал он. — Тем не менее ты мой должник и должен угостить меня завтраком. Слышишь?
— Слышу, — сказал Мэтью.
— Тогда до завтра.
Грейтхаус остановился у двери, чтобы снять с колышка в стене свою шерстяную шапку и накинуть на плечи плащ, вышел из «Рыси» и отправился домой.
Мэтью еще немного посидел, допил вино и решил, что пора уходить. Он пожелал друзьям спокойной ночи, взял свою треуголку, теплый пепельно-серый плащ и закутался в него: вечер был холодный. Он вышел из «Рыси», но двинулся не на север, к своему жилищу за домом Григсби, а на юг. Нужно было еще кое-что сделать.
Он запомнил наизусть письмо, лежавшее в кармане его камзола.
В начале были указаны место и дата: «Бостон, пятнадцатое августа», а дальше шел написанный плавным почерком текст: «Дорогая миссис Таак, прошу вас выполнить обычные приготовления в отношении некоего Мэтью Корбетта из города Нью-Йорка (колония Нью-Йорк). Сообщаю вам, что мистер Корбетт проживает на Куин-стрит, в (и, боюсь, это не шутка) молочной за домом некоего мистера Григсби, местного печатника. Кроме того, сообщаю, что профессор недавно приезжал сюда после неудачи с проектом Капелла и вернется на остров к середине сентября.
Профессор требует, чтобы этот вопрос был решен к последней неделе ноября, поскольку мистер Корбетт сочтен лицом, представляющим потенциальную опасность. Как всегда, мы преклоняемся перед вашим опытом в таких делах чести».
Внизу стояла подпись: «Сирки».
Письмо лежало в ларце миссис Таак среди обычных деловых бумаг, таких как документы о расчетах с агентами по доставке заказанных партий колбасок в заведение Салли Алмонд в Нью-Йорке, в «Приют сквайра» и таверну «Старое ведро» в Филадельфии, а также (что примечательно) в таверну «Под грушей» на Филадельфийском тракте близ Хоорнбека. Доставщики, с которыми связался порядочный и непреклонный констебль из Николсбурга, были просто местными жителями, которых миссис Таак нанимала для этой работы, и они были поражены тем, что кому-то могло прийти в голову убить миссис Таак и Башкана и сжечь ее хозяйство дотла. Но вообще времена нынче тяжелые, и Боже храни Николсбург.
Вдобавок в ларце оказалось с полдюжины белых карточек — таких же, как та, которую Мэтью получил во вторую неделю сентября; единственное отличие заключалось в том, что на его карточке был кровавый отпечаток пальца.
Да уж, дела чести.
Он пытался понять, что все это значит. Ясно было лишь одно: профессор Фелл (или кто там скрывается под именем Сирки) приказал миссис Таак выполнить эти приготовления. Вероятно, она давала карточку Башкану (или кому-то еще) и сажала его на пакетбот, отплывавший из Филадельфии. Затем, в зависимости от пожеланий профессора, проходило какое-то время, в течение которого предполагаемой жертве давали помучиться. Только в случае с Мэтью, чтобы избавиться от лица, представляющего потенциальную опасность, профессор решил уладить дело чести к концу ноября, то есть в этом месяце.
Мэтью не знал, гордиться ему этим или оскорбляться. Его также раздражало, что посмеялись над его домом.
Он шел на юг по Брод-стрит и сейчас проходил мимо ратуши. В окнах чердака горел свет. Небо было усыпано мерцающими звездами. Интересно, не сидит ли там, наверху, в этот ясный и тихий вечер Зед, может быть завернувшись в одеяло и вспоминая вечера, проведенные под теми же небесными знаменами со своими близкими?
На углах улиц, на деревянных столбах, были зажжены светильники. Со своими зелеными фонарями совершали обход констебли. Мэтью увидел, как один из них идет по Бродвею на север, раскачивая фонарь взад-вперед, чтобы видеть закоулки и укромные уголки. Мэтью свернул направо, на Стоун-стрит, достал из кармана ключ, который захватил из дома, и отпер дверь дома номер семь.
Взяв со стола у двери трутницу, он добыл огонь и зажег от него фитили трех свечей в трехрожковом подсвечнике, стоявшем на том же столе. Он запер дверь и пошел с подсвечником по крутой лестнице наверх.
Поднявшись, он услышал, как что-то тихо и глухо стукнуло. Это призраки приветствовали его в своей манере.
Пройдя через обшитую дубовыми панелями первую комнату, где стоял шкаф с ящичками для бумаг, а окна смотрели на Большой док, Мэтью вошел в другую дверь, за которой были столы — его и Грейтхауса. Он оставил дверь открытой и зажег четыре свечи в восьмирожковой кованой люстре. Из не закрытых ставнями окон конторы открывался вид на северо-запад Нью-Йорка. В комнате было три деревянных картотечных шкафа и небольшой камин из грубо обтесанных серых и желто-коричневых камней — он очень пригодится, когда начнется по-настоящему холодная погода. Как хорошо снова быть дома!
Мэтью поставил подсвечник с тремя свечами на свой стол. Смакуя возвращение, он некоторое время смотрел в окна и наслаждался успокаивающим видом маленьких огней, разбросанных по всему городу. Потом снял шляпу и плащ, повесил их, расположился за столом, достал из кармана письмо от Сирки к Таак и разгладил его. Открыв верхний ящик стола, он извлек оттуда увеличительное стекло, подаренное Кэтрин Герральд, и внимательнее рассмотрел написанное.
Почерк мужской, решил он. Да, плавный, но не очень старательный, если не считать завитушки под именем. Что это за имя — Сирки? И про что вот это: «вернется на остров к середине сентября»? Мэтью видел, где перо время от времени останавливалось, чтобы окунуться в чернила. Бумага была сложена вчетверо, чтобы поместить ее в конверт. Она была светло-коричневая, не такая плотная, как пергамент. Он подержал ее перед свечой и увидел нечто такое, что заставило его перевернуть письмо и посмотреть еще раз.
Он достал из ящика стола карандаш и поводил грифелем по чему-то вроде слабого отпечатка, сделанного на обороте.
На бумаге появилось стилизованное изображение осьминога, восемь щупалец которого простирались в разные стороны, словно собираясь захватить весь мир.
Это был оттиск сургучной печати, которой запечатывали конверт.
Он услышал тихий звук, почти вздох, и что-то укусило его в шею сбоку. Лишь чуть ужалило.
Он приложил к шее руку и нащупал какой-то маленький предмет. Вытащив его, он увидел деревянную стрелку длиной около трех дюймов с наконечником, вымазанным какой-то желтоватой пастой; а на другом конце — кусочек выдолбленной пробки.
В углу, около картотечных шкафов, где тени были гуще всего, зашевелился какой-то призрак.
Когда призрак вышел, стало видно, что он одет в длинный черный плащ и треуголку, а волосы у него шелковистые, цвета пыли. Возраста он был неопределенного, щуплый, бледный и до странности хрупкий. Его правую бровь рассекал длинный тонкий шрам, уходивший под волосы, а вместо правого глаза у него был холодный шар молочного-белого цвета. Он положил на картотечный шкаф деревянную трубку. Его рука в черной перчатке медленно, с какой-то жуткой неторопливостью скользнула под плащ, а затем появилась из-под него с длинной острой вязальной спицей, голубовато блеснувшей в свете свечей.
Мэтью встал и выронил стрелку. В горле похолодело, шею в том месте, куда вошел наконечник, покалывало.
— Ни с места, — сказал он.
Язык у него начинал деревенеть.
Рипли, юный стажер-убийца, приближался к нему, как в кошмарном сне. Очевидно, он дорос до стрельбы из духовой трубки стрелкой, смазанной лягушачьим ядом. Мэтью с ужасом вспомнил, как миссис Таак сказала Моргу: «Коченеют мышцы и сжимается горло. Несколько секунд — и жертва обездвижена».
Если у него всего несколько секунд, их нужно использовать по максимуму.
Онемевшими пальцами он схватил канделябр и швырнул его, но не в Рипли, а в окно. Звон разбитого стекла эхом прокатился по Стоун-стрит. Залаяла собака. Он понимал, что его единственный шанс — призвать на помощь ближайшего констебля. Если шум никто не услышал, он труп. Вполне возможно, что он и так уже труп.
Он попятился. Ноги у него замерзли и дрожали. Казалось, все происходит в замедленном темпе. Сердце, которое должно было сильно колотиться, тоже стучало все медленнее. Когда он делал вдох, в легких раздавался какой-то скрип. Такое ощущение, будто они наполняются ледяной водой. И ум работал все хуже: может быть… Рипли тайно следовал за ним от «Рыси»… Обогнал его и взломал замок… Снова запер дверь… Поджидал в темноте… Его метод — спицей сквозь глаз в мозг… чтобы этот вопрос был решен…
Мэтью схватил стул Грейтхауса и, держа его перед собой, стал отступать к стене.
В колеблющемся свете свечей, падавшем на стол Грейтхауса, Рипли шаг за шагом скользил вперед.
— Эй! — крикнул кто-то с улицы. — Эй, наверху!
Мэтью открыл рот, чтобы позвать на помощь, но у него пропал голос. Может, бросить в Рипли стул и попробовать спуститься по лестнице? Стоило об этом подумать, как его руки свела судорога. Он выпустил стул из рук. Ноги у него подкосились, и он упал на колени.
По двери внизу замолотили кулаки. Мэтью упал ничком. Его трясло, мышцы дергались, как будто от яда у него под кожей родились лягушки. Но он пытался ползти по полу. Прошло секунд пять, и у него не осталось ни сил, ни воли.
Рипли стоял над Мэтью. Тот одеревенело лежал на животе, глаза его были открыты, рот судорожно хватал воздух.
— Корбетт? — крикнул кто-то еще.
Послышалось, как поворачивается туда-сюда дверная ручка.
Рипли наклонился и стал переворачивать Мэтью.
Что-то сильно бухнуло в дверь.
Рипли удалось перевернуть Мэтью. Тот подумал в своей ледяной тюрьме, что надо бы прикрыть глаза руками. Он попробовал поднять руки, но ничего не вышло. «Я тону, — подумал он. — Боже, я не могу дышать…»
И снова что-то грохнуло в дверь. Раздался звук ломающегося дерева. Мэтью почувствовал, как под ним задрожал пол.
Рипли ухватил Мэтью за волосы. На кончике спицы, занесенной над правым глазом Мэтью, блеснул отсвет пламени свечей. Рипли превратился в какое-то размытое пятно, белую фигуру, и вправду стал призраком. Кончик спицы опускался, — казалось, он горит голубым огнем.
Голова Рипли повернулась.
Убийцу обволокло что-то темное.
Рот у Рипли открылся, и вдруг огромный черный кулак ударил его в лицо, челюсть смялась, из нее вылетели зубы и брызнула кровь. На секунду расплывчатый Рипли отвратительно оскалился во весь свой изуродованный рот, здоровый глаз широко раскрылся и вытаращился, а другой белел, как рыбье брюхо, но вот лицо его снова перекрыл кулак. На этот раз Рипли выпал из поля зрения Мэтью, оставив за собой в воздухе призрачную полосу.
Легкие у Мэтью едва работали. Стиснутый льдом замерзшего пруда, он судорожно глотал воздух.
— Корбетт! — Кто-то склонился над ним. Лица было не разглядеть. — Корбетт!
— Умирает, что ли? — спросил другой голос.
Над Мэтью плыл зеленый фонарь.
Лицо исчезло. Наступила тишина. Сил у Мэтью хватало лишь на то, чтобы ловить ртом крошечные глотки воздуха. Сердце его стучало все медленнее, медленнее…
— Господи! — раздался крик. — Зед, подними его! Петерсон, ты знаешь, где живет доктор Мэллори? На Нассау-стрит?
— Да, сэр, знаю.
— Беги туда как можно быстрее! Скажи ему, чтоб ждал нас с жертвой отравления! Давай!
Глава 34
— Выпейте это.
Мэтью отпрянул. Впрочем, далеко отпрянуть он не мог, потому что с руками по швам был завернут в мокрые простыни. Кто-то поднес чашку с дымящейся жидкостью, но он даже в своем влажном дурмане не хотел разжать губ.
— Это просто чай. Английский. С медом и капелькой рома. Пейте, пейте.
Мэтью поддался на уговоры, и Джейсон Мэллори держал чашку у его рта, пока она не опустела.
— Ну вот, — сказал доктор Мэллори. — Не так уж и плохо, правда?
Мэтью распухшими глазами внимательно смотрел на врача, сидевшего на стуле у его кровати. На восьмиугольном столе рядом со стулом стояла единственная свеча с отражателем из полированной жести. Ее свет позволил Мэтью разглядеть лицо Мэллори. Остальная часть комнаты была скрыта во тьме.
У Мэтью было такое чувство, будто его разум — это разбитое вдребезги зеркало, собранное по кусочкам незнакомцем, который не вполне понимал, куда какие воспоминания нужно вставить. Стояла ли когда-либо Рейчел Ховарт, красивая и бесстрашная, перед глумящейся толпой индейцев в «длинном доме» народа сенека? Накладывал ли когда-либо судья Вудворд стрелу на тетиву и пускал ли ее в черный ночной лес? Сидела ли когда-либо Берри рядом с ним под звездами, положив голову ему на плечо и плача так, будто у нее разбито сердце? Он совсем запутался.
Вдобавок у него болели кости, болели даже зубы, он не смог бы встать с этой кровати или хотя бы оторвать руки от боков и за восемью восемьдесят фунтов, и, к его ужасу, ему вспоминалось, как какая-то женщина подсовывает под него ночной горшок и говорит: «Давайте, сделайте свое дело как хороший мальчик».
Он помнил, что потел. Но и что замерзал, он тоже помнил. Потом он горел. Кажется, в какой-то момент ему стали время от времени лить на спину холодную воду? Он вспомнил, как кто-то давил ему на грудь — снова и снова, и довольно сильно… Он что, плакал, как Берри? И кто-то на ухо сказал ему: «Дышите, Мэтью! Дышите!»
А, да. Он вспомнил, как пил чай. Не английский, конечно. Этот был густой, пряный и…
«Еще, Мэтью. Давайте, выпейте это. Вы сможете. До дна».
Сердце. Он помнил, как у него колотилось сердце, словно хотело выпрыгнуть из груди и полететь на пол, кувыркаясь и извергая кровь. Он потел, лежал в мокрой массе постельного белья и…
«Еще чашечку, Мэтью. Давайте, Грейтхаус, откройте ему рот».
— Как вы себя чувствуете? — спросил Мэллори.
В ответ Мэтью не то пукнул, не то свистнул.
— Вы знаете, где находитесь?
Мэтью видел только лицо доктора в отраженном свете свечи, и больше ничего. Мэллори был худощавый, красивый мужчина; черты его были отчасти ангельскими — изящный длинный римский нос, ясные глаза цвета зеленоватой морской волны, — а отчасти дьявольскими: изогнутые густые темно-каштановые брови и широкий рот, как будто в любой момент готовый разразиться сардоническим смехом. Лицо у него было обветренное — оно явно побывало под палящими лучами тропического солнца. Темно-каштановые волосы были зачесаны назад и собраны в косицу. Подбородок — квадратный, благородный, манера держаться — спокойная, все зубы на месте. Голос низкий, выразительный, похожий на грохот далеких орудий.
— В лечебной комнате, в моем доме, — сказал он, не дождавшись от Мэтью ответа. — Вы знаете, как долго здесь находитесь?
— Нет.
Мэтью поразился тому, до чего же слаб его голос. Как быстро летит время: сегодня ты молодой человек, а завтра уже готов стать гостем «Райского уголка».
— Это ваше третье утро здесь.
— Значит, сейчас день?
Но где же солнечный свет? Ведь тут должны быть окна.
— Когда я в последний раз смотрел на часы, было начало третьего. Ночи.
— Полуночник, — скрипучим голосом произнес Мэтью.
— Вам нужно бы воздать хвалу полуночникам. Это благодаря сове по имени Эштон Маккаггерс вас своевременно доставили ко мне.
— Помню…
Что он помнит? Одноглазый призрак, выскальзывающий из стены? Укус в шею сбоку? Да. Точно. Сердце у него снова заколотилось, и он сразу весь взмок от пота. Кровать и без того казалась ему тонущей лодкой.
— Рипли, — сказал Мэтью. — А с ним что?
— Он нуждается в новом лице и в настоящее время пребывает в арестантской палате больницы на Кинг-стрит. Вряд ли он в ближайшее время сможет говорить. За это будьте благодарны рабу Маккаггерса.
— Как Зед там оказался?
— Ну если коротко, он вышиб дверь. Насколько я понимаю, невольник сидел на крыше ратуши и увидел свет в ваших окнах. Он доложил об этом — очевидно, он как-то умеет это делать — своему хозяину, а тот пожелал угостить вас бутылкой бренди в честь вашего возвращения. Ну и, кажется, услышали, как разбилось стекло. Так что, повторюсь, скажите спасибо совам — белым и черным.
— Почему? — спросил Мэтью.
— Что — почему?
— Секунду. — Мэтью нужно было составить вопрос заново: не успев дойти от мозга до губ, он куда-то ускользнул. — Почему меня доставили к вам? Есть врачи и поближе к Стоун-стрит.
— Есть, — согласился Мэллори, — но никто из них не поездил по миру столько, сколько я. И никто из них ничего не знает о лягушачьем яде, которым была смазана стрелка, поразившая вас, и, разумеется, о том, как смягчить его неблагоприятное воздействие.
— Как? — спросил Мэтью.
— Мы играем в игру «угадай вопрос»?
— Как вы смягчили?
— Во-первых, я понял, с высокой долей вероятности, что это такое, по духовой трубке, которую Эштон нашел в вашей конторе, и, конечно, по вашему состоянию. Я полгода провел в экспедиции по джунглям Южной Америки, где был свидетелем того, как туземцы регулярно охотились с трубкой и стрелками, и не раз видел, как они укладывали даже ягуаров. Разумеется, существует множество различных видов этих, как они их называют, «лягушек ядовитых стрел» — у одних яд сильнее, у других слабее. Этот яд — что-то вроде липкой желтовато-белой пасты — выделяет их кожа. Глиняный флакончик с ним был у юного негодяя в кармане.
Мэтью вспомнил о пустом месте, где раньше висела духовая трубка, в шкафу у миссис Таак. Имя Мэтью было в книге приговоренных, и вычеркнуто оно было бы только после того, как Рипли сделает свое дело и отчитается об этом.
— Яд не очень хорошо переносит перевозку, — продолжал Мэллори. Свет свечи окрашивал его лицо в желтый цвет. — Примерно через год он утрачивает стопроцентную смертоносную силу. Но все еще может, так сказать, прихватить человека или, по крайней мере, хорошенько напугать. Хитрость в том, чтобы заставить пострадавшего продолжать дышать и встряхнуть ему сердце. Что я и сделал с помощью моего чая.
— Вашего чая?
— Это не английский чай. Рецепт мой собственный — я надеялся, что он поможет, если яд и в самом деле уже не действует в полную силу. Заваривается чай из золототысячника, тысячелистника, кайенского перца, листьев коки, боярышника и шлемника. Вы получили очень, очень сильную дозу. Даже несколько доз. Вываренных, я бы сказал, до густоты. В результате сердце колотится, легкие качают воздух, пот льется ручьями, но отрава выводится из организма — если выживете.
— Ага, — сказал Мэтью. — И лицо у меня, наверное, раскраснелось?
— До свекольного цвета.
— Можно задать вам вопрос? — Мэтью медленно принял сидячее положение. У него закружилась голова, комната завертелась, но он справился. — Вы когда-нибудь давали этот чай Принцессе Лиллехорн?
— Да, но в куда более умеренных количествах. Это очень дорогое лечение. Оно укрепляет фибры, способствует равновесию гуморов и весьма благотворно влияет на части женского тела. Она сказала мне, что у нее с этим было не все в порядке. Я попросил ее не распространяться о моем методе лечения, потому что запас листьев коки был у меня не очень велик, но она сочла разумным поделиться с подругой, а та поделилась…
— Со своей подругой, а та еще с одной, и так далее, пока не набралось пять женщин, которые платят за оздоровительные процедуры трижды в неделю?
— Да. И я позволил этому случиться, потому что каждый раз, когда я поднимал плату, они соглашались. Но теперь вот на вас ушли мои последние запасы.
— Думаю, мне больше не нужно, — сказал Мэтью. — Но скажите, откуда Эштон Маккаггерс знал, что вы разбираетесь в лягушачьих ядах?
— Мы с Эштоном регулярно встречаемся на Краун-стрит, чтобы выпить кофе, — сказал доктор. — Он очень интересный и эрудированный молодой человек. Весьма любознательный. Я рассказал ему о своих путешествиях — в Италию, Пруссию, Венгрию, Китай, Японию и, с гордостью могу сказать, еще много куда. Как-то раз речь зашла о моих похождениях в Южной Америке, и я поведал ему о туземцах и их духовых трубках. Эштон читал отчет сэра Уолтера Рэли о его путешествиях к реке Ориноко и о том, как охотятся такими трубками, ну и, увидев эту штуку, он сразу понял, что это.
Мэтью кивнул, но продолжал внимательнейшим образом наблюдать за доктором. Что-то, какая-то пустяшная мелочь, начинало его смущать.
— Интересно, — сказал Мэтью, — где этот, как вы говорите, юный негодяй раздобыл духовую трубку, стрелку и флакон с лягушачьим ядом? А вам это не интересно?
— Да, я об этом думал.
— Короче говоря, мне это кажется немного странным.
— Мне тоже, — согласился врач.
— Ну, то есть не каждый день убийца пытается укокошить кого-то лягушачьим ядом, привезенным из Южной Америки, а тут еще в том же городе есть врач, который… в общем, почти эксперт по южноамериканским лягушачьим ядам.
— Ну, не эксперт. — Мэллори мельком улыбнулся. — Еще предстоит, я уверен, открыть множество видов ядовитых лягушек.
Мэтью сел чуть прямее. Он почувствовал горький привкус во рту.
— Наверное, Маккаггерсу, если он задумается, тоже может показаться странным это совпадение.
— Он уже задумался. Как я ему сказал, это одна из тех удивительных и невероятных вещей, которые составляют хаос жизни. Еще я сказал ему, Грейтхаусу и Лиллехорну, что духовую трубку могли изготовить здесь, в Нью-Йорке, но достать яд можно было, только потратив много времени и денег. Кто-то должен был привезти его из джунглей. Поистине весьма экзотический способ убить человека. Но может быть, это испытания?
У Мэтью по спине снова пробежал холодок. «Сейчас идут полевые испытания», — сказала миссис Таак Моргу.
— Что вы имеете в виду? — спросил Мэтью.
— Я имею в виду… Возможно, юный негодяй испытывал этот метод. По чьему-то поручению. Чтобы понять, насколько хорошо яд сохраняется после перевозки, или… — Он резко замолчал. — Вы хотите сказать, что он получил яд от меня? — Его изогнутые брови приподнялись. — Вам не кажется, что это неблагодарно с вашей стороны? Я, вообще-то, напоил вас моим чаем на кругленькую сумму.
— Но я ведь и так бы не умер, правда? Потому что яд уже был не такой сильный?
— Ваша жизнь висела на волоске, — сказал Мэллори. — И поверьте, без моего лечения вы бы не меньше недели пролежали на спине в адском бреду, а способность ходить вернулась бы к вам… неизвестно когда. А после моего лечения вы хоть и нетвердым шагом, но уковыляете отсюда уже завтра или послезавтра.
Мэтью ничего не мог с собой поделать. Несмотря на слабость, он должен был прощупать почву.
— Вы говорили, что приехали с женой из Бостона? Где-то в середине сентября?
— Да, из Бостона. И да, в середине сентября.
— Доктор Мэллори, я хотел бы задать один вопрос… Знаю, он покажется вам очень странным, но… — Мэтью заставил себя встретиться взглядом со своим собеседником. — Вы назвали бы Манхэттен островом?
— Это и есть остров. — Мэллори помолчал. Рот у него скривился, — казалось, он вот-вот расхохочется. — А! Вы про это!
Он извлек из-под белой рубашки листок светло-коричневой бумаги, сложенный вчетверо. Бумага была не такая плотная, как пергамент. Когда Мэллори развернул лист перед свечой, Мэтью увидел заштрихованный карандашом оттиск эмблемы осьминога на обороте.
— Это конфиденциальные сведения, — сказал Мэтью.
Неужели у него задрожал голос?
— Каковыми им и следует оставаться. Когда вас доставили сюда, я послал Ребекку в вашу контору. Мне нужно было знать, нет ли там на полу других таких же нехороших маленьких стрелок, как эта, найденная Эштоном. — Мэллори протянул руку к столу, взял стрелку, лежавшую рядом со свечой, и показал ее своему пациенту. — Похоже было, что в вас попали одной только этой, но я не был в этом уверен, и ни вы, ни юный беззубый негодяй не могли мне ничего сказать, а позже выяснилось, что в кожаном мешочке у него в кармане лежало еще три. Я также решил, что будет нелишним, если Ребекка бегло осмотрит комнату, пока туда не заявился Лиллехорн. И на полу, за вашим столом, оказалось это письмо.
Мэтью молчал. Он проклинал себя за глупость: его снова занесло в страну гремучих змей там, где этого можно было меньше всего ожидать.
Мэллори долго и пристально смотрел на изображение осьминога.
— Насколько я понимаю, — сказал он своим грохочущим, как пушки, голосом, — вы убили человека, за которым вас послали. Тирантуса Морга. Так?
Мэтью ничего не ответил.
— Расслабьтесь. Мэтью, мы же просто разговариваем. Нас двое в комнате, сейчас половина третьего ночи. Тут только мы, полуночники. — По его лицу пробежала улыбка, а глаза остались холодными. — Ну хорошо, я думаю, Морга вы убили. Так говорит Лиллехорн. Ну а миссис Таак: она под стражей или убита?
— Кто вы? — удалось спросить Мэтью.
Он снова почувствовал холод в горле.
— Я, — сказал доктор, — ваш друг. И я, пожалуй, предположу, что миссис Таак покойница, потому что она скорее бы покончила с собой, чем позволила кому-нибудь посадить себя в клетку. — Он снова сложил письмо и сунул его под рубашку. — Жаль, — сказал он. — Мне нравились ее колбаски.
Мэтью решил, что нужно что-то предпринять. Надо встать и любым способом выбраться отсюда. Но когда он попробовал двинуться с места (а он постарался — хорошенько постарался), у него не оказалось никаких сил, руки и ноги начали терять чувствительность. Пламя свечей выбрасывало в стороны длинные желтые шипы.
— Скажите, Мэтью. — Мэллори склонился к нему, глаза его блестели. — Что вы почувствовали, когда убили Морга и миссис Таак?
— Что?
— Что вы тогда почувствовали? — повторил Мэллори.
— Меня тошнило.
Мэллори опять улыбнулся:
— От этого тоже есть лекарство.
Мэтью снова попытался встать с постели — и снова ему это не удалось, на этот раз голова его упала на подушку: отказали мышцы шеи. Он подумал, не позвать ли на помощь, но эта мысль разлетелась на осколки, как стекло, и развеялась, как дым.
— Через минуту вы будете мирно спать, — сказал Мэллори. — Я хочу, чтобы вы знали: царапина от клинка у вас на груди заживает хорошо, но в порез поменьше на боку попала инфекция. Я приложил к нему припарку, она должна помочь, но мы будем внимательно наблюдать.
Мэтью сопротивлялся надвигающейся тьме. Свет тускнел, исчезало и лицо доктора.
— Вы… — Он не мог говорить. Мэллори распадался на части, как и разум Мэтью. — Вы убьете меня? — И добавил: — Профессор?
Добрый доктор побарабанил пальцами по подлокотнику.
— На ваш вопрос я отвечу так: ни в коем случае. А на ваши подозрения скажу, что даже ночным совам нужно отдыхать.
Он протянул руку и двумя пальцами закрыл Мэтью веки. Тот услышал, как скрипнул стул, когда врач встал, как он задул свечу, и все стихло.
Глава 35
В конце ноября, в пятницу, во второй половине дня по адресу: Стоун-стрит, дом семь, курьером был доставлен конверт. На лицевой стороне было указано имя Мэтью, а на обороте стояла печать лорда Корнбери.
— Что за чертово послание? — поинтересовался Грейтхаус, и когда Мэтью сообщил ему, что́ должно быть в конверте, здоровяк сказал: — Наверное, ты должен ему сказать, да?
Мэтью согласился с ним. Он взял плащ, треуголку и уже спустился до середины лестницы, когда Грейтхаус крикнул сверху:
— Настоящего рабовладельца из тебя все равно не вышло бы!
Мэтью присоединился к идущим и едущим по Брод-стрит. День был ясный, теплый для этого времени года, но все уже переоделись в легкие плащи и пальто. Мэтью пошел прямиком в ратушу, поднялся по винтовой лестнице к Маккаггерсовым чердачным владениям и постучал в дверь. Выждал — но ответа не последовало. Он догадывался, где сейчас могут быть Маккаггерс с Зедом: Берри говорила ему, что в это время года, особенно в такие солнечные дни, как этот, нужно пользоваться светом, пока не наступила зима с ее серым мраком. От внимания Мэтью не ускользнуло, что там, где находилась Берри, появлялся и Маккаггерс.
Выйдя из здания ратуши, Мэтью отправился по Уолл-стрит на восток, к гавани. Не ускользнуло от него и то, что в конце этой улицы находится невольничий рынок.
Уже почти неделю он был рабовладельцем. Это оказалось недешевым удовольствием. Макаггерс не стал возражать, так как они условились, что Зед продолжит жить все там же и по мере необходимости будет помогать коронеру. Но главным злодеем оказался Герритт ван Ковенховен, который согласился начать хоть какие-нибудь переговоры о продаже своего драгоценного раба не иначе чем в присутствии своего языкастого адвоката. Когда переговоры начались, речь зашла в первую очередь не о будущем Зеда, а об улице, которую ван Ковенховену было обещано назвать его именем. После того как он убедился, что улицу действительно нанесли на новую карту, — и увидел карту собственными глазами благодаря любезности Маккаггерса, — разговор перешел к прибыли ван Ковенховена на его вложенный капитал.
Когда отскрипели перья, у Мэтью осталось после уплаты долгов всего двадцать три фунта. Дальше нужно было попасть на аудиенцию к лорду Корнбери.
В кабинете Корнбери стояли пухлые кресла, широкий, как целый континент, письменный стол из английского дуба, а с портрета на стене сердито взирала на вошедшего королева Анна. Лорд же глядел на Мэтью скучающими глазами с голубой подводкой и лениво крутил локон высокого светлого парика, пока посетитель излагал свое дело. Излагать дело, обращаясь к мужчине в фиолетовом платье с пышными оборками из голубого кружева на груди, было нелегко. Но когда оно было изложено, Корнбери холодно сообщил Мэтью, что этой историей с Моргом бюро «Герральд» поставило его в неловкое положение перед кузиной королевой. Мэтью может, конечно, считать себя знаменитостью и ошибочно полагать, будто имеет какое-то влияние, но пусть он при выходе отсюда не заденет губой порог.
— С меня десять фунтов, если вы поставите свою подпись в течение недели, — сказал тогда Мэтью. И, вспомнив о своем положении в обществе — что он обычный горожанин, такой же, как все, — добавил: — Ваша светлость.
— Вы что, сэр, не слышите меня? В любом случае такие дела требуют времени. Хоть мы и говорим о личной собственности, нам необходимо учитывать, будет ли это безопасно для города. Этот вопрос должен обсудить городской совет. Собрание олдерменов. Некоторые из них категорически против такого рода вещей. Нет-нет. Это исключено.
Тогда Мэтью, достав из кармана, положил на стол серебряное кольцо с затейливой гравировкой из ларца Морга. И подвинул его через континент к лорду Корнбери.
Оно было взято рукой в фиолетовой перчатке, рассмотрено в свете, льющемся из окна рядом с портретом королевы Анны, и небрежно отложено в сторону.
— Красивенькое, — произнес накрашенный рот, — но у меня таких дюжина.
И тогда Мэтью извлек из кармана ожерелье серовато-голубого жемчуга, действительно ставшее очень красивым после того, как с него смыли грязь.
— Ваша светлость, простите, что спрашиваю, — сказал Мэтью, — но вы не знаете, почем нынче нитка жемчуга?
Лорд Корнбери, понятное дело, знал.
Мэтью нашел Маккаггерса, Зеда и Берри на набережной у рыбного рынка в конце Смит-стрит. К причалу подходили и швартовались небольшие суда и лодки. На мокрые доски выгружались корзины, полные даров моря. У своих тележек стояли засольщики, рыскали в поисках ужина покупатели и кошки.
Вокруг кипела торговля, рыбаки перетаскивали свой улов, а Берри и Зед стоя рисовали черными грифелями на листах больших блокнотов. Поодаль, храбрясь и бодрясь, стоял Маккаггерс, хотя было ясно, что рыбный рынок не принадлежит к числу его любимых мест в городе. Он прикрывал нос платком, пропитанным, как предполагал Мэтью, каким-нибудь ароматическим тонизирующим средством.
Мэтью направился к ним по причалу. Зед первым его увидел. Великан коснулся плеча Берри, она подняла глаза, проследила за взглядом Зеда и улыбнулась, увидев, кто к ним пришел.
— Здравствуй! — крикнула она ему.
Ее вежливая улыбка превратилась в залихватскую косоватую усмешку. Сегодня Берри была каким-то всполохом красок — как и подобало ее артистической натуре. На ней была широкополая красная шляпа и красно-желтое платье из набивной ткани с цветочным рисунком. Ее плечи и руки покрывала светло-зеленая шаль, а на руках были митенки из желтой шерсти — в них легче было работать карандашом.
— Здравствуй, — ответил он и подошел к ней, чтобы посмотреть, что там они с Зедом рисуют.
На обоих листах были еще не законченные сцены с лодками и судами, прибывающими к причалу. Рисунки Зеда были сделаны с гораздо большей яркостью и мощью, каждая линия была толщиной с палец. Как и в работах Зеда, которые Мэтью видел на чердаке, тут было что-то чуждое. Лодки и суда походили скорее на длинные каноэ с небрежно нарисованными зловещими фигурами на борту, державшими в руках, кажется, копья и щиты.
Конечно, увидеть на набережной раба за таким занятием можно было нечасто, и некоторые прохожие останавливались посмотреть и что-то бормотали себе под нос, но внучку печатника уже много раз видели в городе с подручным Маккаггерса, причем оба рисовали — с такой же легкостью, как будто просто болтали. Разумеется, все знали, что внучка печатника — девушка не без причуд (художница и учительница — чего вы хотите), но раз Маккаггерс таскается за своим слугой и держит его под присмотром, значит бояться нечего. И все же он такой гигант, возьмет разъярится, да и снесет какой-нибудь дом, что, по слухам, он и сделал с таверной «Петушиный хвост» не далее как в прошлом месяце.
— Здорово, Мэтью, — сказал Маккаггерс, протягивая руку, а другой держа платок у носа. — Как вы?
Мэтью пожал ему руку:
— Спасибо, почти пришел в себя.
Он глубоко вдохнул воздух. Пахло соленым морем, влажными досками и свежей рыбой. Очень бодрит, подумал он.
— Мы уже собирались уходить, — сказал Маккаггерс с некоторой надеждой.
— Пока не ушли, посмотрите, что у меня есть.
Мэтью поднял конверт. Берри и Маккаггерс внимательно смотрели, а Зед вернулся к рисунку. Мэтью сорвал печать лорда Корнбери, вынул лист пергамента и развернул его.
— Ох, — сказал он, увидев неприглядную загогулину. Но не важно, главное, под чем она стоит. — Вольная. — И он продемонстрировал документ сначала Маккаггерсу, а потом Берри.
— Боже! — воскликнул ошеломленный Маккаггерс. — Поверить не могу, что вы ее все-таки выбили.
Он повернулся к Зеду, который, ни на кого не обращая внимания, продолжал сосредоточенно утолщать какую-то линию.
— Мэтью! Можно я ему скажу? — спросила Берри.
— Скажешь ему? Каким образом?
— Дай мне, — сказала она.
Он отдал ей документ.
— Зед? — произнесла она. Услышав свое имя, он тут же повернул голову и посмотрел на нее сверху вниз; она протянула ему вольную. — Ты свободен, — сказала она. — Понимаешь? Свободен!
Она прикоснулась к подписи лорда Корнбери.
Он нахмурился, переводя взгляд своих бездонных эбеновых глаз с пергамента на Берри и обратно. Он не понимал, что ему показывают.
Берри перевернула документ, положила его на свой блокнот и начала что-то рисовать. На глазах у Мэтью на листке появилась рыба. Она выпрыгивала из воды, как на многочисленных изображениях рыб, сделанных Зедом и хранившихся в коробке под его кроватью. Закончив, Берри показала ему рисунок.
Он уставился на него. Его покрытое племенными шрамами лицо было неподвижно.
Потом у него медленно открылся рот. Он тихо, откуда-то из глубины горла, ахнул.
— Да, — сказала Берри, кивая. Она ласково улыбнулась ему. — Вот и ты свободен — как она.
Зед повернул голову в сторону рынка, где на столах под навесом из коричневого полотна раскладывали улов. Он обвел взглядом россыпи переливающихся серебристых, в коричневую крапинку и зеленую полоску тел, выловленных лесками и сетями: морского окуня, луциана, палтуса, трески, камбалы, луфаря, скумбрии, губана, хека. Он тоже был рыбаком. Он знал разницу между мертвой рыбой, теряющей свои великолепные краски и блеск на мокром столе, и рыбой, которой удалось соскочить с крючка или, почувствовав, что опускается сеть, уйти в синюю глубь, туда, где ее никто не сможет поймать, где она сможет поплавать еще день так, как птица летает по воздуху.
До Мэтью дошло то, о чем раньше догадалась Берри.
Рыбы, которых рисовал Зед, спаслись.
Так он видел свободу.
Зед понял. Мэтью увидел это по его глазам: в них зажглась искра, похожая на далекую свечу в непроглядной ночи.
Он посмотрел на всех них по очереди: на Берри, Мэтью и Маккаггерса — и снова перевел взгляд на девушку. Она опять улыбнулась и кивнула — сказала «да» на всемирном языке. Он тоже кивнул, но улыбаться в чужом мире трудно.
Он выронил из рук блокнот и грифель. Потом отвернулся и пошел по ближайшему пирсу к воде. На ходу он снял рубашку. Рыбаки расступались: идет могучий человек. Он сбросил башмак с одной ноги, затем с другой и побежал, и любой, кто остался бы стоять между ним и тем местом, куда он устремился, был бы повергнут наземь, как если бы на него наехала движущаяся стена.
— Зед! — крикнула Берри.
Он нырнул с конца пирса в холодную воду реки, где яркими лентами сверкало солнце. Но, несмотря на его размеры, брызг почти не было.
Они немного отошли в сторону, чтобы Зеда не загораживала лодка, и увидели показавшуюся над поверхностью голову, а потом блестящие широкие плечи и спину. Мощно и размеренно взмахивая руками, Зед поплыл по течению реки, несущей свои воды в Атлантический океан. Он плыл и плыл, миновав уже ту точку, где, как думал Мэтью, он должен был непременно остановиться и повернуть обратно. Но он плыл дальше.
— Он вернется, — сказал Маккаггерс.
В его очках отражались солнце и вода.
Но Зед не останавливался. Он все плыл вперед в студеной воде.
— Сильно далеко он не уплывет, — сказал Маккаггерс.
Но что такое «сильно далеко»? Может быть, за все те ночи, когда Зед изучал звезды, он рассчитал дорогу к себе домой, подумал Мэтью, и теперь он должен туда добраться, пусть хотя бы в своем последнем сне, уплывая в синюю глубь, подальше от крючков и сетей.
— Зед! — прокричал Маккаггерс.
В голосе его прозвучала паническая нотка. Мэтью понял, что Маккаггерс, скорее всего, считал Зеда не рабом, а товарищем. Одним из очень немногих: кто захочет дружить с человеком, проводящим столько времени с трупами?
Зед уплывал дальше и дальше, к необъятным просторам моря.
— Он вернется, — твердо сказал Маккаггерс. — Я знаю.
Между ними и Зедом величественно проскользило, словно водомерка, суденышко с раздутыми заплатанными парусами. Когда оно прошло мимо, Зеда больше не было видно.
Они стояли и смотрели вдаль. Прошло еще несколько минут.
Наконец Маккаггерс наклонился, поднял блокнот с карандашом и отдал их Берри.
— Он хорошо плавает, — сказала Берри. — Может быть, отсюда его просто не разглядеть.
— Да, — согласился Маккаггерс. — Вода так блестит от солнца. Может, не разглядеть.
«Наверное, нужно что-то сказать», — подумал Мэтью, но в голове у него вертелась только одна мысль: быть по-настоящему свободным означает, среди прочего, и выбирать, как ты хочешь уйти из жизни. Но триумф это или трагедия?
Маккаггерс вышел на пирс. Он снял очки, протер стекла носовым платком и снова надел. Некоторое время он стоял, глядя в ту сторону, куда уплыл Зед. Вернувшись, он сказал Берри с некоторым облегчением:
— Я его вроде бы увидел. Думаю, с ним все хорошо.
Мэтью ничего не сказал; он успел заметить что-то вроде древесного ствола с кривыми ветками, уносимое к Устричному острову.
Начали потрошить рыбу. Маккаггерс отвернулся от моря, увидел ведро, полное рыбьих голов и внутренностей, и сосредоточился на Берри.
— Не составите ли вы мне компанию, — обратился он к ней, — и не выпьете ли со мной чашечку кофе? — Лицо его покрывала желтоватая бледность. — На Краун-стрит?
— Составлю, — ответила она. — Мэтью, вы с нами?
Мэтью уже собирался сказать «да», но тут увидел двоих, стоявших поодаль. Один — высокий, худощавый мужчина, с чертами лица отчасти ангельскими, а отчасти дьявольскими. На нем был элегантный серый сюртук, жилет и плащ, на голове — серая треуголка. Вторая — стройная женщина, почти такого же роста, как ее муж, с длинными, густыми локонами черных волос, ниспадающими на плечи. На ней было платье из темно-синего бархата и короткий жакет из того же материала и такого же цвета. Она стояла под синим зонтиком — он был на несколько тонов светлее бархата.
Мэтью был уверен, что уже где-то видел этот зонтик. Может быть, в имении Капелла. В середине лета.
Супруги Мэллори спокойно разговаривали, очевидно любуясь, как блестящих рыб разделывают ножами. Женщина, кажется, покосилась на Мэтью? Он бы не удивился. Они следили за ним с того самого момента, когда доктор отпустил его. Все эти дни он чувствовал, что они где-то рядом.
Они повернулись к нему спинами и под руку двинулись прочь в тени ее зонтика.
Маккаггерс их не заметил. Он продолжал с тревогой всматриваться в даль, пытаясь увидеть пловца.
— Как-нибудь в другой раз, — ответил Мэтью на приглашение Берри. Вряд ли он составил бы им хорошую компанию, думая о Мэллори. — Я, пожалуй, вернусь в контору.
— Конечно! Тогда до следующего раза, — сказал Маккаггерс, прежде чем девушка успела открыть рот.
— Эштон, еще раз спасибо за то, что спасли мне жизнь, — сказал Мэтью. — И за то, что позволили мне называть вас другом.
— Ну, жизнь, положим, вам спас Зед. Когда он вернется, выпьем за свободу и дружбу. Договорились?
— Договорились, — согласился Мэтью.
— Может, все-таки пойдете с нами? — умоляюще спросила Берри.
— У человека дела, — сказал Маккаггерс и взял Берри за локоть. — Ну, то есть, Мэтью, может, все-таки пойдете с нами?
— Не сегодня.
— Зед вернется. — Маккаггерс уже смотрел в глаза Мэтью, а не на море. — Вы ведь видели, как он хорошо плавает.
— Видел.
— Ну, тогда до свидания. — Коронер попробовал улыбнуться. Но его хмурому лицу удалось просветлеть лишь на мгновение. — Надеюсь, в ближайшее время никто не будет пытаться убить вас.
— Я тоже на это надеюсь, — сказал Мэтью, понимая, однако, что он сам убийца — нравится ему это звание или нет, а значит, чтобы выжить в стране хищников, ему придется отрастить себе на затылке глаз убийцы.
— Увидимся? — спросила Берри.
— Увидимся, — ответил Мэтью.
И они двинулись прочь; Маккаггерс поддерживал Берри под локоть. Она мельком оглянулась — может быть, ждет, что Мэтью передумает? Маккаггерс сделал три шага, и у него отломился каблук правого сапога. Берри помогла ему устоять на ногах. Он подобрал каблук и, покачав головой при мысли об удивительных и невероятных вещах, составляющих хаос жизни, захромал рядом с ней.
Мэтью отправился обратно на Стоун-стрит.
Он не успел пройти и квартала от набережной, как услышал за спиной женский голос:
— Мистер Корбетт!
Нужно идти дальше, подумал он. Просто идти дальше и делать вид, что ничего не слышал.
— Мистер Корбетт! Можно вас на минутку?
Он остановился, потому что знал: какую бы они там игру ни затеяли, они полны решимости доиграть ее до конца.
Ребекка Мэллори была безумно красива. Лицо скуластое, губы полные, накрашены красной помадой, а глаза — пронзительные, синие, что твой сапфир, наверное завладевшие душами не одной дюжины мужчин, подумал Мэтью. Она протянула к нему синий зонтик, словно предлагая вместе укрыться в его тени. Мэтью увидел, что ее муж стоит, прислонившись к стене, в нескольких ярдах позади нее.
Лечение Мэтью у доктора Мэллори оказалось высокопрофессиональным и успешным, и когда Мэтью забрал свою одежду, то обнаружил, что письмо от Сирки к Таак снова лежит в кармане. Как будто и не было никакого разговора полуночников — если бы не эта вот постоянная слежка. Что ему делать? Показать письмо Грейтхаусу и тем самым разворошить чертов муравейник? Но как он докажет, что супруги Мэллори в этом замешаны? В сущности, что он о них знает? Ничего. Так что лучше подождать и позволить им доиграть игру до конца. А какие еще у него варианты?
— У нас есть общий знакомый.
Ее голос был спокоен, взгляд тверд. Точно так же она могла бы сказать, что им нравится один и тот же сорт колбасок.
— Вот как? — так же спокойно сказал Мэтью.
— Мы полагаем, что он хотел бы с вами встретиться, — сообщила она.
Мэтью ничего не ответил. Он вдруг почувствовал себя страшно одиноким на этой улице.
— Приходите к нам в гости, когда будете готовы — через недельку-другую. Придете?
Он почувствовал, что его губу задел крючок. Что бесшумно опускается сеть.
— А если не приду?
— Ох, Мэтью, — сказала она с натянутой улыбкой, — давайте не будем враждовать. Через неделю-другую. Мы накроем на стол и будем вас ждать.
С этими словами она отвернулась и направилась к ожидавшему ее мужу. Затем элегантная, красивая чета Мэллори неторопливо пошла по улице в направлении набережной.
Мэтью решил, что, прежде чем этот день закончится, он должен будет пойти и пропустить пару стаканчиков в «Рыси», под смех, веселую музыку скрипки и разговоры людей, которых он считает своими друзьями. Это ведь и есть настоящее сокровище. Грейтхауса он тоже будет рад видеть, если тот захочет прийти. Мэтью даже угостит его ужином — у него как-никак осталось тринадцать фунтов и несколько шиллингов. Хватит на камин и еще кое на что. Но без всех этих золотых монет, запиханных в солому матраса, ему спалось куда спокойнее.
Кроме того, он решил, что будет держать рот на замке и ничего не скажет ни Грейтхаусу, ни Берри, ни кому-либо еще из знакомых, пока не будет знать больше.
А сейчас у него есть только дружеское приглашение от красивой женщины, и больше ничего.
И одному Богу известно, куда это может завести.
Мэтью проводил взглядом синий зонтик. И пошел обратно, на Стоун-стрит, прямым, как стрела, путем.