– Понятно, – сказала Дафна. – А я-то удивлялась, почему меня силой увели с моей яхты. Мне следовало бы понять, что ваши вооруженные люди защищали меня, но они плохо соображали, если вообще соображали.
Он наклонил голову и прижал два пальца к переносице.
– Я вас понимаю. Мне трудно объяснить, как здесь обстоят дела.
– Предположим, вам это трудно сделать, – сказала она. – Предположим, вы просто скажете, что вы Золотой Дьявол, держащий в страхе весь Верхний Египет, и мы нужны вам здесь для определенной цели, далекой от альтруистских побуждений.
Дафна услышала, как Майлс тихо ахнул.
Ноксли поморщился и закрыл глаза.
– Даф, – сказал Майлс, коснувшись ее руки.
Она стряхнула его руку.
– В чем же дело, милорд? – продолжала она. – Папирус? Он оказывает странное действие на людей, отравляет их сознание, заставляет их видеть то, чего нет. Гробницы фараонов и горы сокровищ. Людей, которые могут разобрать иероглифическую письменность. Мой папирус может оказаться описанием битвы или официальным уведомлением, имеющим не больше отношения к сокровищам, чем Розеттский камень. Но люди видят пару картушей, и у них разыгрывается воображение. Вы такие романтические создания!
Лорд Ноксли поднял голову.
– Ваш папирус, – повторил он. – Вы сказали…
– Он мой, – подтвердила она. – Майлс купил его для меня. Потому что он знаменитый ученый Майлс Арчдейл, но я – его мозг.
Солнце садилось. Она стояла у окна, глядя на реку.
Как и Лондон, Фивы были построены на обоих берегах реки. На этом сходство заканчивалось. Здесь был совершенно иной мир. Здесь, над плодородной равниной восточного берега, возвышались громадные храмы, обелиски и пилоны Луксора и Карнака. На равнине западного берега Колоссы Мемнона сидели на своих тронах. За ними простирался почти необозримый некрополь, с его храмами и гробницами. Эти последние были вырублены в отрогах Ливийских гор, словно соты испещряя восточный склон. Она смотрела на горы, скрывавшие Бибан-эль-Мулук и его царские гробницы.
– Ты тоже потеряла голову? Совсем ничего не соображаешь?
Она повернулась к двери, где стоял ее брат.
– Солнце окончательно выжгло твои мозги, Даф? – Майлс вошел, с силой захлопнув за собой дверь. – Мы не можем оставаться здесь. Он… он… – Майлс покрутил пальцем у виска.
– Мне все равно, кто он, – сказала она, снова поворачиваясь к окну. – У нас, как он и сказал, нет особой необходимости возвращаться в Каир. Он очень хочет, чтобы мы оставались у него. Он обещал послать в Каир за моими книгами и материалами. Может быть, трудности возникнут с моими коптскими лексиконами – они находились на борту «Изиды», – но обещал навести справки в коптских монастырях.
– Даф, ты, должно быть, слышала, как его приятели «наводят справки». Они бьют человека палками по пяткам. Часами! И это еще самое легкое средство для допроса.
– Я попрошу его не обижать монахов, – сказала она. – Он хочет, чтобы я была счастлива.
– Конечно, он хочет, чтобы ты была счастлива. Ты непристойно богата. С твоей поддержкой он может раскопать целую долину. Он может сделаться царем Фив. Ты – как гусыня, несущая золотые яйца, – неисчерпаемый источник денег.
Деньги были даром совести Верджила, подумала Дафна. Ему было легче оставить ей после своей смерти все, чем относиться к ней с уважением и добротой при жизни.
– Мы сможем беспрепятственно исследовать все Фивы, – продолжала она. – Все гробницы фараонов, включая ту, что нашел Бельцони. У меня будут сотни и сотни образцов иероглифического письма. Это великолепная возможность! И мне не надо больше притворяться.
– А он сможет заставить каждого из нас делать то, чего он захочет, просто угрожая другому, – заметил Майлс.
– Значит, лучше не доводить дело до угроз.
– Он задумал жениться на тебе. Неужели ты не видишь? Он должен быть хозяином всего: тебя, твоих денег. И в своем он уме или нет, Золотой ли он Дьявол или нет, но он смотрит на тебя так же, как и другие мужчины.
Дафна вспомнила, как смотрел на нее Руперт, с веселыми смешинками в глазах. Она вспомнила их последний день на «Изиде».
«Мы могли бы пожениться».
У нее начало сжиматься горло. Дафна наклонила голову и загнала свое горе в самый дальний уголок души. Если она согнется, то завязнет и больше никогда не выберется на свободу. Она не могла позволить себе горевать. Она должна быть сильной и выносливой, если надеется найти выход.
– Подумай своей головой, – резко сказала она. – Твой друг не отпустит нас добровольно. Мы должны воспользоваться малейшей возможностью и сбежать.
– Так, как у тебя было с Пембруком? Ты думаешь, мне хочется видеть, как ты снова страдаешь?
Она заставила себя взглянуть на него. Она криво улыбнулась:
– Если я смогла вынести жизнь с Верджилом, я смогу вынести все. Мы найдем способ выбраться отсюда. Но для этого потребуется время, ум и осторожность, и ты должен привыкнуть больше доверять мне.
Вторник и среду они провели в Луксоре, который, как она уже видела издалека, с другого берега реки, или судила по приукрашенным рисункам в «Описании Египта», представлял собой величественное зрелище. Вблизи же он произвел на нее гнетущее впечатление, хотя, может быть, у нее просто было плохое настроение.
Дафна задыхалась – в каждом углу, в каждой щели прилепились жалкие лачуги; грязь, голуби, отбросы, горы песка и мусора погребали обелиски, пилоны, колонны. Но она заставляла себя смотреть на это глазами ученого. В среду Дафна одолжила у лорда Ноксли тетрадь и начала делать копии надписей.
В четверг они отправились в Карнак. Он находился недалеко, менее чем в двух милях. Они проехали на ослах вдоль Аллеи сфинксов, или того, что от нее осталось. Сейчас большинство сфинксов были разбиты, а южная часть аллеи тонула в грязи и кучах мусора.
Однако разрушения не смогли уничтожить величие этого места. И полузасыпанные монументы продолжали потрясать своей грандиозностью. Огромные пилоны, целый лес гигантских колонн, обелиски, колоссы и сфинксы были такими же по величине и деталям, как на иллюстрациях в «Описании Египта». Тем не менее действительность превосходила все, что могла представить в своем воображении Дафна.
Когда они проходили по главной дороге в гипостильный зал, она смотрела на обрамлявшие ее двенадцать гигантских колонн, как сказал Ноксли, самых больших во всем Египте, и думала, что бы сказал Руперт, глядя на них.
В своем воображении она видела его, смотрящего на одну из капителей, сделанную в форме лотоса, как он смотрел на пирамиду Хефрена: упершись кулаками в бедра, а ветер шевелит его черные волосы. Она почти услышала его звучный голос: «Она огромна».
И Дафна улыбнулась, но ее губы задрожали, горло сжалось, и глаза наполнились слезами.
Она закрыла глаза и сдержала слезы. Она должна продолжать трудиться, заставлять работать свой ум и не поддаваться эмоциям. Работа придавала ей силы и раньше, так будет и впредь. Ее ум – единственный союзник, на которого она могла положиться. Придет время, он подскажет ей выход.
В ту ночь Дафне снилась гробница фараона.
Она спускалась по шестнадцати ступеням в передний коридор. В конце его находилась камера, заставленная множеством предметов: ящиками, корзинами, кувшинами и мебелью, сделанной в форме животных. Ее внимание привлекли две фигуры, с правой стороны охранявшие дверь. Она прошла мимо фигур и через дверь вступила в темное помещение.
В слабом свете она увидела две двери. Она открыла их. Внутри стоял огромный золотой саркофаг. По углам его замерли богини с распростертыми крыльями, охраняя то, что лежало внутри.
Дафна поднялась по нескольким ступенькам и заглянула в саркофаг.
В нем лежал Руперт Карсингтон, он как будто спал с легкой улыбкой на губах, такой же, как на лице Рамзеса Великого в Мемфисе. На нем была короткая одежда из золотой ткани, сложенные руки лежали на обнаженной груди. В слабом мягком свете мускулы его тела отливали темным золотом.
Она наклонилась и дотронулась до его лица.
– Я тоскую по тебе, – прошептала она.
Слезы полились из ее глаз и закапали на его лицо.
Он сказал:
– Дафна, проснись.
Нет, она не хотела расставаться с этим сном. Она никогда больше не увидит его, разве только во сне.
– Дафна, проснись.
Она пыталась сказать «нет», но не смогла произнести ни звука. Она открыла глаза и увидела темноту. Рука зажимала ей рот. Это была не ее рука. Она была большая и… знакомая. И еще был запах. Его запах.
Голос, бархатный голос тихо сказал:
– Никакого крика, никакого плача, никакого обморока.
Она, задыхаясь, с рыданием обхватила его шею и сказала:
– Я никогда не падаю в обморок.
Глава 20
Под тонким одеялом она была мягкой, удивительно притягательной и почти голой. Притянув ее к себе, Руперт обнаружил, что их практически ничего не разделяет, кроме тонкой ткани ее камиз, сбившейся на талии. Он чувствовал ее кожу, чистую, гладкую как шелк и… незнакомую.
Чего-то не хватало.
Он прижался лицом к ее шее и вдохнул.
– Что они с тобой сделали? – прошептал он, подняв голову. – Чего-то не хватает. Божественного аромата!
– Что они со мной сделали? Со мной? Я думала, ты умер.
– Знаю, я тоже сначала так думал.
– Я видела, как тебя застрелили, ты схватился за грудь и упал за борт. И больше не появился.
– Пуля прошла вот здесь, под мышкой. Царапина. Но я споткнулся, потерял равновесие и свалился за борт. Как обычно, я ударился головой. Когда я пришел в себя, то увидел, что держусь за доску от обшивки судна и меня отнесло довольно далеко вниз по течению. Это было чертовски неудобное положение.
– Неудобное.
– Мной восхищаются наши мальчишки, – продолжал он. – Я герой. Герои не спотыкаются. Герои не падают за борт. Герои, падая, не стукаются головами. Должно быть, я выглядел полным дураком.
Она прижалась к его лицу и поцеловала его. Сначала с такой нежностью и лаской. Он почувствовал ее слезы на своем лице. Ему следовало бы сказать, как всегда: «Никаких слез», – но Руперт не мог. Этот нежный поцелуй вызвал в нем странное ощущение не совсем счастья и не совсем горя. Она так действовала на него – пробуждала в нем чувства, названия которых он не знал.