– Поп-певец, – напомнил Том.
– Да. Понимаете, Дэвид просто писал всякие грязные записки. Типа: «Ты на скользкой дорожке» или «Тебя поджидают два убийцы». Он хотел сбить его с панталыку, заставить провалить выступление. Я даже не уверена, что тот певец читал эти письма, их же целые горы приходят, а он был довольно популярным среди молодняка. Его имя я помню – Тони. Думаю, он подсел на наркоту и не… – Дженис немного помолчала, а потом заговорила снова: – Дэвиду просто нравится смотреть, как люди теряют силы. Если он тому причиной.
Том старался не пропустить ни слова.
– Он собирает досье на этих людей? Газетные вырезки, к примеру?
– Не так уж и много у него этих досье, – буднично ответила Дженис и отхлебнула чая. – Во-первых, он не хочет хранить их дома, на случай если… преуспеет. Хотя не думаю, что у него что-то получилось с норвежской оперной дивой. Но он смотрел по телевизору все ее выступления и уверял, что она начинает трястись на сцене, что она приближается к провалу. Вот ерунда-то, думала я. – Дженис заглянула Тому в глаза.
Ее слезливая откровенность не стоит и гроша, напомнил себе Том. Если ей так не нравится поведение мужа, зачем же она живет с ним под одной крышей? Он тяжело вздохнул. Лучше не задавать логические вопросы замужним женщинам.
– А что он придумал для меня? Хочет слегка потрепать мне нервы?
– Ох, может быть… – Дженис поежилась. – Он считает вас слишком самоуверенным. Чересчур тщеславным.
Том подавил смешок.
– Потрепать нервы, – задумчиво повторил он. – И что потом?
Уголки тонких губ Дженис приподнялись в плутоватой ухмылке, которой он у нее раньше не замечал; она молча отвела глаза и снова потерла запястье.
– А как он вообще обратил на меня внимание?
Дженис бросила на него задумчивый взгляд.
– Насколько я помню, он заметил вас в каком-то аэропорту. Обратил внимание на ваше пальто.
– Пальто?
– Кожа и мех. Что-то эффектное в любом случае. Дэвид сказал: «Посмотри на пальто. Классная шмотка. Интересно, что это за тип?» Ну и как-то разузнал. Может, встал за вами в очередь, чтобы услышать ваше имя. – Дженис пожала плечами.
Том попытался вспомнить хоть что-то, но не смог. Это было возможно, конечно, – выяснить его имя в аэропорту, заметив американский паспорт. А потом разузнать подробности… Где? В посольстве? Том не регистрировался в посольстве, во всяком случае не в Париже. Тогда в газетных подшивках? Это требует настойчивости.
– Как долго вы женаты? И где познакомились?
– О-о. – Она провела рукой по абрикосовым волосам, и в ее глазах снова мелькнула насмешка. – Д-да, думаю, мы женаты уже больше трех лет. А встретились… на большой конференции для секретарей, бухгалтеров и даже начальников. – Она захихикала. – В Кливленде, в Огайо. Не знаю, почему мы с Дэвидом разговорились, там была такая уйма народу. Но в Дэвиде есть шарм, даже если вы его не заметили.
Том не заметил. У Притчарда был вид человека, который, чтобы получить желаемое, с легкостью начнет выкручивать руки или вцепится в горло. Для определенных женщин этот тип мужчины мог казаться весьма привлекательным. Он сдвинул манжету с запястья и взглянул на часы.
– Простите, у меня назначена встреча. Но пара минут еще осталась.
Он умирал от желания перевести разговор на Цинтию, узнать, как Притчард собирался ее использовать, но не хотел лишний раз упоминать это имя. И тем более не хотел выглядеть обеспокоенным.
– Что все-таки ваш муж хочет от меня, позвольте спросить? Зачем, к примеру, он фотографировал мой дом?
– Он надеется напугать вас. Ему хочется видеть ваш страх.
Том снисходительно улыбнулся:
– Сожалею, но не выйдет.
– Ему нравится показывать силу, – произнесла Дженис, повышая голос. – Я и ему это говорила.
– Не сочтите за грубость, но он не посещал психиатра?
– Ха-ха-ха! – Дженис покатилась со смеху. – Нет, конечно! Он вообще считает их всех шарлатанами.
Том подал знак официанту.
– Но согласитесь, Дженис, это немного необычно, когда муж бьет свою жену. – Том с трудом удержался от улыбки, заметив, как ее передернуло.
Фыркнув, Дженис сдвинула брови.
– Бьет… – Она уставилась в стену. – Наверное, мне не надо было об этом рассказывать.
Том слышал о женщинах, защищающих мужей, несмотря ни на что. Судя по всему, Дженис относилась именно к такому типу.
Он вытащил из бумажника банкноту. Счет был меньше, и он жестом попросил официанта оставить сдачу себе.
– Не будем унывать! Скажите-ка, Дженис, какой следующий ход собирается сделать Дэвид? – добродушно проговорил Том, словно речь шла о забавной игре.
– Какой ход?
– Против меня.
Ее взгляд затуманился, словно длинная вереница возможностей проходила перед ее глазами. Она выдавила улыбку.
– Честно, я не знаю, что сказать. Может, не могу это выразить словами…
– Почему нет? Попытайтесь. – Том терпеливо ждал. – Например, можно бросить камень в одно из моих окон.
Она молчала, и он рывком встал из-за стола.
– Прошу меня извинить.
Она молча поднялась, словно в замешательстве, и Том пропустил ее вперед, к выходу.
– Между прочим, я видел, как вы подобрали Дэвида возле моего дома. И сегодня вы собираетесь заехать за ним. Как заботливо с вашей стороны.
Снова никакого ответа.
Том почувствовал, как в груди вскипает гнев, возможно от разочарования.
– Почему бы вам просто не уйти? Вы что, приклеены к нему? Почему вы терпите все это?
Разумеется, это был риторический вопрос, хотя, вероятно, он бил в больное место. Когда они направились, судя по всему, к машине Дженис, поскольку она шла впереди, Том заметил, как в ее глазах блеснули слезы.
– А вы вообще женаты? – мстительно добавил он.
– Прекратите! – Теперь слезы хлынули потоком. – Я так хотела хорошо к вам относиться!
– Можете не утруждаться, мэм. – Том вспомнил, как довольно она улыбалась, когда увозила Дэвида Притчарда от Бель-Омбр. – Прощайте!
Он развернулся и зашагал к своей машине, почти пробежав несколько последних ярдов. Ему хотелось ударить что-нибудь кулаком – дерево, багажник, да что угодно! Домой он ехал, стиснув зубы и пытаясь не давить на педаль газа изо всех сил.
Он был рад, что входная дверь заперта. Элоиза открыла ему, прервав свои музыкальные занятия. На пюпитре стояли ноты с «Песнями» Шуберта.
– Матерь Божья и святые угодники! – простонал Том со злостью и обхватил голову руками.
– Что случилось, chéri?
– Эта женщина абсолютно безумна! Это невыносимо!
– Что она сказала? – спокойно спросила Элоиза.
Не так-то легко было сбить с толку Элоизу. Ее невозмутимость привела Тома в чувство.
– Мы взяли кофе. Вернее, я взял. Она… Ну, ты же знаешь этих американцев… – Том колебался. Он все еще надеялся, что Притчардов удастся игнорировать. А значит, незачем лишний раз расстраивать Элоизу. – Ты же знаешь, радость моя, как меня утомляют скучные люди. Я готов просто взорваться. Прости.
Не дожидаясь, пока Элоиза спросит что-нибудь еще, он извинился и отправился в уборную в холле, где умылся холодной водой и тщательно вымыл руки с мылом. Скоро придет месье Роже Лепети, и атмосфера изменится волшебным образом. Том и Элоиза никогда не знали, кто из них первым проведет полчаса с месье Роже, его выбор был непредсказуем. С вежливой улыбкой он говорил: «Alors, m’sieur»[50] или «Madame, s’il vous plaît»[51].
Месье Лепети появился несколько минут спустя, и после обычных любезностей по поводу погоды и превосходного состояния сада он улыбнулся Элоизе розовыми губками и, махнув довольно пухлой рукой, предложил:
– Мадам! Не хотите ли начать?
Том держался чуть поодаль. Он знал, что Элоиза не против его присутствия на своих занятиях, и ценил это. Он никогда бы не стал играть роль строгого критика.
Он закурил сигарету и встал за длинной софой, разглядывая картину Дерватта над камином. Не Дерватта, напомнил он себе, а Бернарда Тафтса, подделку под названием «Мужчина в кресле». Это было полотно в красно-коричневых тонах, с редкими желтыми всполохами, и, как все работы Дерватта, отличалось множественными контурами, выполненными более темными штрихами, которые у кого-то вызывали головную боль, но создавали эффект жизни в фигурах и даже некоторого движения. У человека в кресле было смуглое обезьянье лицо, которое казалось задумчивым, хотя его черты были смазаны. Тому нравилось впечатление беспокойства (несмотря на кресло) и тревоги, которое оставляла картина, и нравилось то, что она была подделкой. Она занимала почетное место в его доме.
Другое полотно Дерватта, тоже висевшее в гостиной, было среднего размера и называлось «Красные стулья». На нем были изображены две девочки десяти лет от роду, сидящие в напряженных позах на стульях с прямыми спинками, широко раскрыв испуганные глаза. И снова красновато-желтые очертания фигур двоились, троились, и лишь через несколько секунд (Том воображал, как кто-то бросает на картину первый взгляд) зритель понимал, что фон – это пламя, а стулья стоят в огне. Сколько сейчас стоила эта картина? Шестизначная сумма в фунтах как минимум. Возможно, больше. Зависит от того, кто выставит ее на аукцион. Страховая компания каждый раз повышала стоимость этих двух полотен. Но у Тома никогда не возникало желания их продать.
Если бы даже этому вульгарному Притчарду удалось разоблачить все подделки, это бы не задело «Красные стулья», которые были написаны Дерваттом, хоть и очень давно, еще в Лондоне. Тут Притчарду ничего не светит, подумал Том. Да он никогда и не слышал о Бернарде Тафтсе. Прекрасная мелодия Франца Шуберта придала Тому сил. Хотя игра Элоизы не была эталоном концертного исполнения, но в ней чувствовались любовь и уважение к Шуберту, так же как в «Мужчине в кресле» Дерватта – нет, Бернарда Тафтса – чувствовались любовь и уважение к самому Дерватту, выраженные через воссоздание его творческого почерка.