Такси привезло их на Олд-Бонд-стрит, прямо к светящейся приглушенным светом витрине галереи, с благородной отделкой из меди и темного дерева. Том заметил, что у резной двери до сих пор та же самая до блеска отполированная медная ручка. По краям огромной старинной картины в витрине стояли две кадки с пальмами и не давали заглянуть внутрь.
Управляющий, молодой человек лет тридцати, по имени Ник Холл, о котором Тому уже рассказывали, разговаривал с каким-то пожилым джентльменом. Ник был крепкого сложения, черноволос и, по-видимому, имел привычку скрещивать руки на груди.
Том заметил, что на стенах развешана довольно посредственная современная живопись, причем не одного художника, а скорее трех-четырех. Том с Эдом встали в сторонке, дожидаясь, пока Ник закончит разговор. Наконец Ник вручил пожилому джентльмену визитную карточку, и тот откланялся. Других посетителей в галерее не было.
– Мистер Бэнбери, добрый день! – Ник двинулся им навстречу, широко улыбаясь.
На первый взгляд он производил впечатление прямодушного человека. И, судя по радостному приветствию, они с Эдом поддерживали хорошие отношения.
– Привет, Ник. Позволь представить тебе моего друга. Том Рипли – Ник Холл.
– Приятно познакомиться, сэр. – Ник улыбнулся Тому. Он не протянул руки, но отвесил легкий поклон.
– Мистер Рипли приехал всего на несколько дней и хотел бы осмотреться здесь, познакомиться с вами и, возможно, присмотреть для себя парочку картин.
Эд вел себя непринужденно, и Том старался попадать ему в тон. Видимо, Ник никогда раньше о нем не слышал. Отлично. Такое положение дел устраивало Тома куда больше (и было гораздо безопаснее), чем прошлая ситуация, с Леонардом, тогдашним управляющим, который был в курсе перевоплощения Тома в Дерватта и сам проводил пресс-конференцию в служебной комнате.
Том с Эдом прошли в соседний зал (выставочных залов в галерее было всего два) и принялись разглядывать развешанные по стенам пейзажи в стиле Коро. Несколько полотен стояли в углу, прислоненные к стене. Том знал, что еще больше пылится в служебной комнате за обшарпанной белой дверью, где когда-то проходила пресс-конференция – а точнее, даже две, – с ним самим в роли художника Дерватта.
Пользуясь тем, что Ник не мог их слышать, Том попросил Эда осторожно разузнать у него, не спрашивал ли кто на днях о Дерватте.
– И еще, я бы хотел взглянуть на книгу посетителей, проверить, кто там расписывался в последнее время. – Том подумал, что это как раз в духе Дэвида Притчарда – оставить здесь свою метку. – Во всяком случае, владельцам Бакмастерской галереи – я имею в виду тебя и Джеффа – известно, что меня интересует Дерватт, n’est-ce pas?[81]
Эд позвал Ника.
– В данный момент я могу вам показать шесть «Дерваттов», сэр. – Ник одернул полы практичного серого пиджака и расправил плечи, словно предвкушая крупную сделку. – Конечно, теперь я припоминаю ваше имя. Пройдемте туда, пожалуйста.
Ник расставил картины на стульях, прислонив к спинкам. Все полотна были работы Бернарда Тафтса; две Том отлично помнил, четыре видел впервые. Больше всего ему понравилась «Кошка в полдень» – почти абстрактная работа в теплых красновато-коричневых тонах, обнаружить на которой рыжевато-белую спящую кошку удавалось не сразу. Затем «Вокзал в Нигде» – прелестная композиция из голубых, коричневых и желтых пятен, с белесой глыбой на заднем плане, вероятно обозначающей железнодорожный вокзал. И наконец, двойной портрет – «Сестры в ссоре», типичный Дерватт, хотя, судя по дате, написан Бернардом Тафтсом: две женщины с разверстыми ртами в гневе уставились друг на друга. Дерваттовские множественные очертания силуэтов порождали иллюзию движения, даже крика, а динамичные красные штрихи – излюбленный прием Дерватта, взятый на вооружение Бернардом, – намекал на гнев и на расцарапанную в кровь кожу.
– Сколько вы хотите за эту картину?
– «Сестры» стоят где-то около трехсот тысяч, сэр. Я могу проверить. Если вы решите ее купить, я должен буду заранее уведомить еще пару человек. Эта картина довольно известна. – Ник снова улыбнулся.
Том не хотел бы, чтобы эта картина висела у него дома. Он спросил цену просто так, из любопытства.
– А сколько стоит «Кошка»?
– Немного больше. Это тоже известная картина. У нас есть на нее покупатели.
Том и Эд обменялись взглядами.
– Ты наконец-то запомнил цены, Ник, – добродушно заметил Эд. – Очень хорошо.
– Да, сэр. Спасибо, сэр.
– А часто интересуются Дерваттом? – спросил Том.
– Мм… Не очень. Это дорогой художник. Его картины – предмет нашей особой гордости.
– Самая крупная жемчужина в нашем ожерелье, – добавил Эд. – Сюда заходят даже люди из «Тэйт» и «Сотбис» посмотреть, что новенького нам принесли для перепродажи. Но нам здесь аукционисты не нужны.
Том подозревал, что Бакмастерская галерея проводит аукционы в своем стиле: просто уведомляя потенциальных покупателей. Ему нравилось, что Эд Бэнбери свободно говорит в присутствии Ника Холла. Это создавало впечатление, что Эд и Том – старые друзья, арт-дилер и клиент. Немного странно было называть Эда и Джеффа арт-дилерами, хотя они действительно выбирали картины для продажи, а также устраивали выставки художников, которых считали перспективными. Том знал, что их решения часто основывались на конъюнктуре рынка или прихотях моды, но они были достаточно удачны, и это позволяло не только оплачивать аренду помещения на Олд-Бонд-стрит, но и получать неплохую прибыль.
– Как я понимаю, – сказал он Нику, – на чердаках больше не находят новых картин Дерватта?
– На чердаках? Нет! Это… Это вряд ли возможно, сэр! За последний год, если не больше, не обнаружили даже новых эскизов.
Том задумчиво кивнул.
– Мне нравится «Кошка». Я подумаю, могу ли себе ее позволить.
– У вас уже есть… – Ник наморщил лоб, видимо напрягая память.
– Две, – кивнул Том. – «Мужчина в кресле» – моя любимая, и «Красные стулья».
– Да, сэр. Я уверен, что это зафиксировано в наших ведомостях.
Было не похоже, что Нику известно о разном авторстве этих полотен: «Мужчина в кресле» был подделкой, тогда как «Красные стулья» – подлинником.
– Кажется, нам пора, – сказал Эду Том, словно у них где-то была назначена встреча. И обратился к Нику: – У вас есть гостевая книга?
– Да, конечно, сэр. Она лежит на столике. – Ник проводил их к столику у входной двери, на котором лежал увесистый фолиант, и открыл его на последней заполненной странице. – А вот и ручка.
Том склонился над книгой, вертя в пальцах перо. Неразборчиво нацарапанные фамилии: Шоукросс, или что-то вроде, Хантер, Форстер… Некоторые посетители оставили адреса, большинство – нет. На всякий случай он заглянул на предыдущую страницу: имени Притчарда не было. По крайней мере, в течение года он здесь не расписывался. Том написал свое имя, но адреса не указал, просто «Томас П. Рипли» и дата.
Через несколько минут Том с Эдом уже шли по тротуару под моросящим дождем.
– Я несказанно рад, что этот парень, как его – Штойерман, не выставлен, – ухмыльнулся Том.
– Ну, учитывая стенания и вопли, которыми ты изводил нас из Франции…
– И правильно делал.
Они остановились на стоянке такси.
Несколько лет назад Эд или Джефф – Тому не хотелось обвинять кого-то из них персонально, – в общем, кто-то из них обнаружил художника по имени Штойерман. Им показалось, что он мог бы вполне сносно имитировать Дерватта. Сносно? Даже сейчас Том почувствовал, как под плащом напряглось тело. Если бы в Бакмастерской галерее под видом Дерватта стали продавать Штойермана, ее бы ожидал финансовый крах. Том понял это сразу, как только увидел цветные слайды штойермановской продукции, которые прислали из галереи. Или откуда-то еще? Не важно. Где-то он видел эти слайды, и они были отвратительны.
Эд ступил на проезжую часть, энергично махая рукой: в этот час и в такую погоду поймать такси было непросто.
– О чем вы договорились с Джеффом? – крикнул ему Том.
– Он придет ко мне домой около семи. О, едет, едет!
Такси было свободно – на крыше светился благословенный желтый огонек.
– Мне было приятно снова увидеть наших «Дерваттов», – сказал Том, улыбаясь от удовольствия. – Или, может, лучше назвать их «Тафтсами»? – Его голос стал мягким, как шелк. – И я придумал решение проблемы… затруднения с Цинтией – даже не знаю, как это назвать.
– Какое решение?
– Просто позвоню ей и расспрошу. Например, спрошу, поддерживает ли она связь с миссис Мёрчисон. Или с Дэвидом Притчардом. Представлюсь французским полицейским. Сделаем это из твоего дома, если ты не возражаешь.
– О-о, конечно нет! – воскликнул Эд, пораженный простотой решения.
– Номер Цинтии у тебя есть? Тут никаких проблем не возникнет?
– Он есть в телефонной книге. Цинтия теперь живет не в Бейсуотере, а в Челси… кажется.
Том сидел в комнате Эда и, прихлебывая джин-тоник, пытался собраться с мыслями. Перед ним лежал телефонный номер Цинтии Грэднор, записанный Эдом на листке бумаги.
Пришла пора попрактиковаться в имитации речи французского комиссара полиции.
– Ушше почти сьемь. Quand[82] приедет Жефф, впустиш его как обышно, oui?
Кивок Эда был больше похож на поклон.
– Да. Oui.
– Я звоню от бьюро полиции… Нет, лучше вместо мелунского я попробую парижский акцент. – Том вскочил на ноги и принялся шагать из угла в угол просторной мастерской Эда, поглядывая на стол, где среди груды бумаг примостился телефон. – Значит, так, создаем фоновый шум. Немношко стучит пишущая машинка, s’il vous plaît. Это есть станция полиции. А-ля Сименон. Мы все известны друг другу.
Эд послушно уселся за пишущую машинку, вставив в нее лист бумаги. Клак-клак-клак.
– Чуть более вдумчиво, – попросил Том. – Спешить нам некуда.
Он набрал номер, приготовившись сказать Цинтии Грэднор, что в парижскую полицию несколько раз обращался Дэвид Притчард, в связи с чем эта самая полиция желает задать ей несколько вопросов относительно месье Рипли.