– Видел, – признал карточный игрок без особого интереса, торопясь вернуться к игре.
Раздали карты.
– Такой штукой gardons[113] ему не поймать.
– Ничего, наловит себе дырявых резиновых сапог и жестянок из-под сардин, а повезет – так и велосипед попадется. Ха-ха!
– Велосипед! – воскликнул юнец, все еще стоящий рядом. – Месье, не надо так шутить. Он уже поймал один! Я сам это видел! – Он зашелся в смехе. – Ржавый и погнутый!
– Что он там ищет?
– Антиквариат, как пить дать! У этих американцев странные вкусы, – вмешался в беседу благообразный старичок.
Стол взорвался смехом. Кто-то закашлялся.
– Он даже помощником обзавелся, вот те крест! – фальцетом объявил щуплый мужичок за столом как раз в тот момент, когда у игрового автомата с мотоциклистом кто-то сорвал джекпот, и рев восторга заглушил окончание его фразы. – …Другой американец. Я слышал, как они разговаривали.
– Для рыбалки? Вот глупость-то!
– Американцы, что с них взять. Если они готовы платить за свои причуды…
Том отхлебнул пива и закурил «Житан».
– Так он действительно пыхтит изо всех сил. Я видел его возле Море.
Том продолжал прислушиваться к разговору, даже дружески болтая с Мари. Но о Притчарде больше не было сказано ни слова. Мужчины вернулись в свой замкнутый мирок карточной игры. Том знал названия рыб, о которых упоминали за карточным столом: gardons – плотва и chevesnes[114] – довольно крупная рыбина из семейства карповых. Нет, Притчард охотился не за этими серебристыми тварями и не за старыми велосипедами.
– Et Madame Heloise? Encore en vacances?[115] – спросила Мари, чьи черные волосы были растрепаны, а глаза сверкали, как у дикой кошки, хотя она просто протирала деревянную столешницу влажной тряпкой.
– Ну да, – ответил Том, вытаскивая бумажник, чтобы расплатиться. – Марокко околдовывает, сами понимаете.
– Марокко! О, там чудесно! Я видела фотографии.
То же самое, слово в слово, Мари говорила и несколько дней назад. Что ж, она была занятой женщиной, и ей приходилось ублажать посетителей с утра до вечера. Перед уходом Том купил у нее пачку «Мальборо», словно сигареты могли помочь вернуть ему Элоизу.
Дома Том выбрал тюбики с краской, которые понадобятся для работы, и поставил холст на мольберт. Он думал о своей композиции, темной, напряженной, с акцентом на еще более темной области на заднем плане, которая останется неопределенной, как маленькая комната, погруженная в кромешную тьму. Эскиз Том набросал раньше. Завтра на холсте появятся первые карандашные линии. Сегодня он чувствовал себя несколько уставшим и боялся, что все пойдет не так – краска размажется или он ошибется в пропорциях и все испортит.
До одиннадцати вечера не было никаких телефонных звонков. В Лондоне уже десять, и его друзья наверняка решили, что отсутствие новостей от Тома – это хорошая новость. А Цинтия? Читает, небось, перед сном какую-нибудь книгу, весьма довольная тем, что смогла раскусить Тома Рипли – убийцу Мёрчисона. А уж если ей известно, сколько подозрений вызвало в свое время самоубийство Дикки Гринлифа, она должна с нетерпением ждать, когда судьба накажет Тома за многочисленные злодейства. Как? Да просто уничтожив.
Кстати, о книгах. В тот вечер Том погрузился в изучение биографии Оскара Уайльда в изложении Ричарда Эллманна. Это был том необъятных размеров, но каждый абзац доставлял ему истинное наслаждение. Словно злой рок тяготел над Оскаром: человек доброй воли, талантливый, тонко чувствующий красоту этого мира, был растоптан мстительной чернью, с садистским удовольствием наблюдавшей за его поруганием. Его история напомнила Тому историю Христа, который пытался расширить сознание человечества и привнести радость в его существование. Оба были не поняты современниками, оба пострадали от насмешек, зависти и злобы. Неудивительно, думал Том, что люди продолжают писать об Оскаре, возможно даже не понимая, что их так очаровывает.
Эти мысли вихрем пронеслись в сознании Тома; он перевернул страницу и начал читать о Реннелле Родде[116], дружившем с Уайльдом и подарившем ему свой первый поэтический сборник. Он подписал книгу по-итальянски, и подпись могла тогда показаться странной. В переводе она звучала так:
Когда терновый венец вопьется в твое чело, Взорвется ревом толпа, с которой ты говорил. Сколько придет посмотреть, как распнут тебя на кресте, Но ни одной слезинки не выкатится из глаз.
Теперь-то ясно, что стихи оказались пророческими, подумал Том. Не мог ли он встречать их где-нибудь раньше? Вряд ли.
Он вновь погрузился в чтение, представляя, как был взволнован Оскар, узнав, что получил премию Ньюдигейта[117] за поэму «Равенна» после того, как был на месяц исключен из колледжа. Том удобно устроился на подушках и уже предвкушал удовольствие от чтения следующей страницы, как вдруг вспомнил о Притчарде и его проклятой моторной лодке, а также его загадочном помощнике.
– Проклятье, – пробормотал Том, вылезая из постели. Ему вдруг срочно понадобилось выяснить, какие водные пути пролегают в окрестностях. Он уже видел карту этого района, но решил изучить ее более тщательно.
Том открыл огромный «Атлас мира Таймс». Район вокруг Фонтенбло и Море, южнее Монтеро, напоминал иллюстрацию из «Анатомии Грея»[118], изображающую кровеносную систему: реки и каналы, нарисованные тонкими и толстыми линиями, пересекались друг с другом, ветвились, как сеть кровеносных сосудов. И каждый из них был достаточно велик для лодки Притчарда. Прекрасно, ублюдку будет чем заняться.
Как бы ему хотелось поговорить сейчас с Дженис. Что она думает обо всем этом? «Опять не повезло, дорогой? Никакой рыбы на ужин? Неужели только очередной ржавый велосипед? Или ботинок?» Интересно, как Притчард объяснил Дженис прочесывание речного дна? Он мог и не скрывать правду. Поиски Мёрчисона – достаточно убедительная причина. Ведет ли он записи, отмечает ли на карте обследованные каналы? Возможно, и так.
У Тома все еще хранилась первая карта, которую он нашел в бардачке машины. Нарисованный им тогда круг как раз захватывал Вуази. В «Атласе мира» карта была подробней, каналы и реки в ней были четче нарисованы и их было куда больше. Что предпочтет Притчард: начать с отдаленных точек, постепенно сужая область поисков, или наоборот – сначала обыскать протоки поблизости, продвигаясь все дальше и дальше? Том предположил последнее. Человек с трупом в руках вряд ли захочет тащить его за двадцать километров, когда можно ограничиться десятью. От Вуази до Вильперса километров восемь, прикинул Том.
В радиусе десяти километров находится где-то сорок шесть километров каналов и рек. Задача не для слабаков. Не придется ли Притчарду нанять еще одну лодку с парой помощников? Как быстро нормальному человеку все это осточертеет? Но Притчард ненормальный, напомнил себе Том. Сколько каналов он может прочесать за семь дней или, скажем, за девять? Моторка делает в среднем два километра в час, если тщательно прочесывать дно. Три часа утром, три часа после обеда – двенадцать километров в день. К тому же перевозка лодки на пикапе с одного канала на другой тоже занимает время. Более широкие реки потребуется проходить дважды – туда и обратно.
При грубом подсчете, за три недели, прочесав пятьдесят километров, есть шанс обнаружить труп Мёрчисона или что там от него осталось. Ну конечно, понадобится еще немного удачи.
Все эти вычисления довольно условны, подумал Том, чувствуя, как его пробирает озноб. Мёрчисона вообще могло унести далеко на север. Что, если брезентовый сверток с Мёрчисоном, продрейфовав несколько месяцев, уже обнаружили, когда осушали канал для ремонта? Том видел много таких каналов, с опущенными шлюзами. Останки, разумеется, передали бы полиции, но вряд ли их удалось идентифицировать. Том не видел в газетах сообщения о найденном мешке с костями, но, с другой стороны, он его и не искал. А может, об этом просто не стали писать? Как же, усмехнулся Том, упустят газетчики такую пикантную историю: в воскресном улове рыбака вместо плотвы – мешок с человеческими костями. Мужчина, возможно, жертва насилия. Так что труп Мёрчисона вряд ли нашли.
Однажды днем, после особенно успешной работы над картиной «задней комнаты», Том вдруг почувствовал, что самое время позвонить Дженис Притчард. Если ответит ее муж, Том молча повесит трубку, а если Дженис – можно будет попытаться что-нибудь из нее вытянуть.
Том аккуратно положил испачканную охрой кисть рядом с палитрой и спустился в холл к телефону.
Мадам Клюзо, женщина, которую нанимали для «более серьезной», по выражению Тома, уборки, теперь мыла раковину в нижней ванной комнате, через дверь которой можно было попасть на лестницу, ведущую в погреб. Том знал, что она не говорит по-английски. И хотя она была от него всего лишь в четырех метрах, он решил, что его звонку это не помешает. Том нашел в записной книжке номер Притчардов и только потянулся за трубкой, как телефон зазвонил. Хорошо бы это оказалась Дженис, подумал Том.
Нет, звонок был из-за границы. В трубке одновременно что-то бормотали две телефонистки, потом одной из них удалось одержать победу, и она закричала:
– Vous êtes M’sieur Tom Ripley?[119]
– Oui, мадам.
Неужели что-то случилось с Элоизой?
– Un instant, s’il vous plaît[120].
– Ello, Тома! – Судя по голосу, с Элоизой все было в порядке.
– Здравствуй, радость моя! Как у вас дела? Почему ты…
– У нас все прекрасно… в Марракеше! Да… послала открытку… в конверте, но ты знаешь…
– Замечательно! Спасибо! Главное – у тебя все в порядке? Ты не заболела?