– Да, – кивнула Фанни, выдержав паузу, в течение которой, похоже, производила подсчеты в уме, глядя на огонь. – Семьдесят два.
– Непросто было его разговорить, но мало-помалу я все-таки…
– А мне обязательно это выслушивать? – спросила Фанни и чуточку отодвинулась от Джорджа.
– Кому же, как не тебе?
– Кому, как не мне?
Действительно, почему именно Фанни? Как насчет всех этих…
Джордж прочел этот вопрос в ее глазах.
– Ты ведь не поднимешь тему машинисток, Фанни? – произнес он укоризненно. – Для Скеффингтона наступил тот самый период, когда с женщинами покончено, и я ведь уже сказал, что он сломлен.
– Ты не говорил, что он сломлен, – возразила Фанни, быстро поднимая взгляд.
– Значит, теперь говорю. И я никак не ожидал, Фанни, что ты до сих пор…
Его объятие ослабло, и Фанни, почуяв, что Джордж сейчас вовсе уберет руку, схватила его за рукав пиджака и взмолилась:
– Не делай этого. Будь рядом. Ты не так понял – я просто не могу представить Джоба без женщины и… и сломленным. Как это жестоко, как бесчеловечно, – проговорила со всем пылом негодования Фанни, и Джордж преисполнился надеждой, – бросить его, когда он сломлен!
– И беден, – добавил Джордж, пользуясь настроем Фанни. – Ничто так не отпугивает женщин, как бедность.
– Бедность?
Фанни сама сняла с плеч руку Джорджа, села прямо, взглянула с недоверием. Эти намеки она уже слышала – туманные, неясные намеки, – но теперь Джордж говорит уверенно. Джоб беден? Джоб – эксперт по миллионным состояниям? В голове не укладывается. Наверное, речь идет об относительной бедности – в сравнении с былыми капиталами. Не мог Джоб обеднеть до состояния Майлза и Мюриэль, или тех женщин на вокзале Паддингтон, или обездоленных, что околачиваются на перекрестках. Не выдерживая их молящих взглядов, Фанни всегда давала каждому по полкроны.
– Я говорю о настоящей бедности, – произнес Джордж, словно расслышал мысли Фанни. – Джоб сокрушен. Он потерял абсолютно все.
Молчание. Молчание – и Фанни в усилиях поверить. Фанни во внутренней борьбе: ведь стоит ей допустить мысль о нищете Джоба – и ее собственное будущее изменится. Лгать Джордж не стал бы. Значит, положение Джоба и впрямь плачевно.
Это надо переварить. Джоб лишился всего, и Фанни может выручить его. Спасая Джоба, она сама обретет спасение. Отпадает нужда в помощи Мюриэль Хислуп: следующий шаг, о котором Фанни надеялась спросить Мюриэль, подсказал ей Джоб. Даже не так: Джоб сам – ее следующий шаг. Джоб чудесным образом превратился в орудие спасения.
– Но тогда… – начала Фанни.
– Да, душа моя? – живо отозвался, склоняясь к ней, Джордж.
Однако Фанни не закончила фразу. Она молча смотрела на Джорджа, ослепленная светом, что столь внезапно пролился на ее ближайшие действия. Печально, что судьба сломила беднягу Джоба прежде, чем он стал орудием спасения Фанни, но по крайней мере теперь его страдания закончатся. Он получит все. Не во власти Фанни вернуть ему энергичность и здоровье, но она может дать ему – и даст – средства, которые обеспечат и медицинский уход, и сытую жизнь. Стоп. Правильное слово не «даст», а «вернет». Фанни вернет Джобу то, что ему всегда и принадлежало, иначе говоря – абсолютно все. Для себя попросит минимальное содержание, станет затворницей в деревне, где ее не увидит никто из прежних знакомых и где она сможет развивать свой интеллект, как советовал ей Лэнкс в дни обожания, окрашенного вожделением; в конце концов, лучше поздно, чем никогда. Огромный гулкий дом отойдет к Джобу вместе со всем содержимым. Кроме Мэнби, все слуги, в том числе и Сомс, также отойдут к Джобу. Поистине неисповедимы пути Провидения, подумала Фанни; Провидение помнит о каждой мелочи. Так, Сомс будет удален из ее жизни законным образом, безболезненно и легко. Надо, надо верить в Провидение и его мудрость. Нельзя, чуть что, впадать в отчаяние, как с Фанни случалось в последнее время.
Однако, как ни потрясла Фанни неисповедимость путей Провидения, не меньше ее потрясло поведение Джорджа. Кто бы мог подумать, что кузен поставит под вопрос порядочность Фанни, что запаникует? Ведь взмок-то он из страха, что она не оправдает его надежд. Как же тогда он столько лет обожал ее, если все это время имел подспудную мысль: если дойдет до дела, если потребуется проявить благородство, Фанни этого экзамена не выдержит?
Едва дыша после откровений, посетивших ее, Фанни переваривала двойной шок. Она смотрела на Джорджа, не в силах говорить, а его молчание казалось чреватым страшными подробностями злоключений Джоба.
– Знаешь, я из него каждое слово буквально клещами вытаскивал, – начал Джордж. – Мне приходилось все время убеждать его, что нас никто не подслушивает…
И Джордж поведал, что бедняга Скеффингтон (так он отныне называл Джоба) потерял изрядно денег еще в Мексике – впутался в политические игры, каким-то боком был причастен к революции и Господь ведает к чему еще. Когда запахло жареным, вернулся в Европу, обосновался в Вене, начал сначала и при своих талантах умудрился стать богаче прежнего – но тут пришли нацисты. Вена – негодное место для еврея; бедняга Скеффингтон угодил в переплет… (На миг Фанни показалось, что Джордж не в силах продолжать: с ужасом во взоре он смотрел в одну точку, словно не понимая, как подобное вообще возможно на свете.) Переплет – это мягко сказано, продолжил Джордж, когда овладел собой; бедняге Скеффингтону повезло, что он вообще выжил, – если жизнь как таковую, просто как состояние, противоположное смерти, можно считать везением, добавил Джордж, причем его глаза хранили тень ужаса. И вот он в Лондоне – и в тяжелейшем положении.
– А я, по-твоему, должна его спасти, – произнесла Фанни, как только Джордж замолк.
Тон был естественный для всякого, в чьей порядочности усомнились, – то есть ледяной.
Это раздосадовало Джорджа.
– Слово «должна» здесь неуместно, дорогая моя, – сказал он.
Обращение «дорогая моя» говорило о степени его досады, но ведь Фанни и сама злилась, и притом по делу.
– Ты ничего никому не должна. Скеффингтон не предъявляет никаких требований. Однако я считаю, что тебе следует помнить: вот этим всем, – Джордж обвел глазами комнату: свежие цветы; деликатесы, в изобилии поданные к чаю (ни сам он, ни Фанни к ним даже не притронулись); наконец, сама Фанни – выхоленная, в подчеркнуто простом, но явно неприлично дорогом платье. (Взгляд был враждебный, ибо роскошь малой гостиной слишком контрастировала с другим видением – согбенным силуэтом страдальца на парковой скамье), – всем в этом доме, каждым стежком своего наряда ты обязана его щедрости.
– О да, – кивнула Фанни. – Джоб был очень щедр. Но это ведь просто, – добавила она, сохраняя ледяной тон, – проявить щедрость, когда человек так богат.
Нет, Джордж секунды не останется рядом с такой бездушной женщиной! Он поднялся с кресла, встал спиной к камину и рывком вскинул руку, чтобы взглянуть на часы. Ужасно, что дело стопорится, когда промедление смерти подобно. В любой момент сюда могут ворваться, потребовать дальнейших указаний…
– Торопишься? – осведомилась Фанни. Тон стал еще холоднее – довольно с нее мужчин, глядящих на часы.
Джордж смотрел теперь на Фанни сверху вниз. Вопрос он проигнорировал. Неужели, недоумевал он, эта кукла – его Фанни; неужели сердце ее мумифицировалось, так же как и тело?
– Позволь тебе заметить, – сверкнул глазами Джордж, – что по закону ты имела право лишь на малую часть того, что получила по распоряжению бедняги Скеффингтона. И теперь…
– И теперь, когда он беден, а я живу в неприличной роскоши, на которую не имею права… – завела Фанни. – Ну, давай, Джордж, скажи это вслух – тебя ведь просто распирает, я-то вижу.
– Вот именно. В неприличной роскоши. На которую у тебя нет права. – Джордж принялся ходить взад-вперед. – И притом когда для Скеффингтона все так драматически изменилось. Боже мой! – Джордж сам себя оборвал, внезапно остановился, словно то, что он знал о ситуации, не давало ему продолжать.
– И что ты предлагаешь?
– Я предлагаю…
Он шагнул к креслу и навис над Фанни – разгоряченный необходимостью подвигнуть ее, и как можно скорее, на единственно правильный поступок.
– Я слушаю, – подбодрила Фанни.
– По-моему, надо обговорить, сколько ты вернешь Скеффингтону.
– Разумеется, дорогой. – Когда говорила Фанни Джорджу «дорогой», это всегда было признаком временной антипатии в их отношениях. – А ты думал, я буду против? В общем, завтра с утра я приглашу домой своего адвоката.
И вдруг нечто в лице Джорджа заставило Фанни податься к нему всем телом и уточнить:
– Постой: с кем обговорить?
– Со Скеффингтоном, Фанни. Не нужно никаких адвокатов. Прояви человечность. Прояви милосердие, – почти взмолился Джордж.
– В смысле… – Фанни смотрела на него, так словно не верила собственным ушам. – В смысле, позволить Джобу прийти сюда и увидеть меня?
– Во всяком случае, прийти, – сказал Джордж, помедлив, как человек, который очень тщательно подбирает слова.
Оставалось ждать ответа – и он ждал, и сердце едва не выпрыгивало из груди.
Фанни с ответом не мешкала – она дала его практически сразу, и он был категоричен.
– Никогда, – отрезала Фанни.
С минуту они молча смотрели друг другу в глаза.
Вот, значит, какова на самом деле Фанни, думал Джордж; вот что все эти годы таил покров ее дивной прелести. Да, она творила добро, лучась состраданием, но, выходит, лучистость и готовность помочь были побочными эффектами отменного здоровья и полного довольства жизнью. Неужели это возможно? Увы, иначе откуда это финальное твердое, как кремень, «никогда»? К пятидесяти годам обнаружилась ее кремневидная суть. «Не смягчиться к такому возрасту!» – восклицал про себя Джордж, и ему казалось, что он видит Фанни впервые.
А она думала: «Все, он меня возненавидел. Надо срочно объясниться, иначе последствия шока станут необратимыми. Нет, я его не отпущу. Нельзя потерять еще и Джорджа. Придется открыть, почему я не хочу встречаться с Джобом. Одним унижением больше, одним меньше – какая разница? Пусть лучше Джордж считает меня дурой, чем мстительной злюкой».