Он достал из кармана пальто свернутую трубочкой рабочую тетрадь Виктора Кэндла и открыл ее на последней чистой странице. Затем извлек оттуда же чернильную ручку с крошечной чернильницей. Быстро что-то набросав в тетради, мистер Эвер Ив показал то, что у него вышло, молчаливой троице. На страничке был кривобоко намалеван циферблат со стрелками в определенном положении, а также большая жирная цифра, имитирующая дату в отрывном календаре.
Зрение у всех троих, судя по всему, было не в пример лучше слуха, поскольку они сразу же одновременно кивнули, соглашаясь.
Мистер Ив провел ладонью по странице — и рисунок исчез. На вновь обретшей девственную чистоту бумаге он что-то написал, затем, как и в прошлый раз, показал собеседникам. Те снова слаженно кивнули. И так продолжалось несколько раз, пока мистер Ив не показал им нечто, что по смыслу походило на угрозу. Троица глухих нахмурила брови.
Далее произошло то, чего не ожидал даже Человек в зеленом. Словно в ответ на его угрозу, минутная стрелка на циферблате дернулась, как в судороге, и, подхватив за собой часовую, уперлась наконечником в XII.
Полдень.
В тот же миг рычаги провернули барабаны, на них накрутились цепи, а те, в свою очередь, потянули за собой язык колокола, и тот с неимоверным грохотом ударился о стенку. Хоть колокол с виду и был превращен в своеобразную лампу, но на деле по-прежнему оставался собой — отлитым из металла и невероятно-запредельно-убийственно звонким.
Мистер Ив отлетел в сторону от первого же удара и, оглушенный, рухнул на пол. Его собеседники никак на это не отреагировали. Глядя на Человека в зеленом равнодушным, как само время, взглядом, старик, мужчина средних лет и мальчишка слитным движением шагнули назад и исчезли в углу, из которого и появились. Колокол вновь стал выглядеть, как ему и должно. Комната налилась чернотой.
Как только часы пробили полдень и эхо от последнего удара развеялось, Виктор Кэндл поднял тяжелую голову с холодного пола с таким трудом, как будто вручную вытягивал с морского дна корабельный якорь. Он огляделся, ничего не понимая.
«Я в темноте… — обрывки мыслей появлялись и затухали в его сознании. — Циферблат… башня… Я в башне. Шел за…»
Виктор огляделся по сторонам, но никого не обнаружил — было слишком темно. Потирая голову, он поднялся.
— Когда я?.. — пробормотал Виктор. — Что произошло?
Рациональный разум столичного репортера тут же услужливо предоставил объяснение: «Затхлый спертый воздух. И еще этот запах заброшенного чердака… Вот я и отключился…»
На полу рядом что-то лежало. Виктор с удивлением понял, что это его собственная тетрадь. Подняв ее, он подошел к льющимся через прорези цифр полосам света и прочитал запись в самом верху страницы:
«Если не сделаете то, о чем мы договорились, и проспите последнее мгновение Кануна, то для вас Вечный Канун может и не наступить».
Виктор нахмурился: почерк был его, но он не помнил, чтобы писал это.
— Что за бред? Канун? Вечный Канун?
И тут он вспомнил: «Последний Канун, о котором говорил Иарран Ри! Это ведь то же самое или… нет? Вечный Канун запросто может быть последним… нет, он и будет последним, если затянется навечно… Так. Что здесь, черт побери, творится?!»
Виктор с подозрением огляделся. Закрыв тетрадь, он снова свернул ее трубочкой и засунул в карман. Затем решительно шагнул во тьму в поисках Биггля или Сэра (за которым ключник должен был проследить), желая получить хоть какие-то объяснения происходящего.
В комнате с часами никого не оказалось. Скорее всего, старикашка сбежал, пока он валялся без сознания. А Сэр… был ли он здесь вообще?
— Что же ты здесь собирался найти? — спросил Виктор невидимого Биггля. — И что здесь искал этот твой Сэр?
Так и не получив ответов, Виктор поспешил покинуть комнату с часами, пока кто-нибудь его здесь не обнаружил. Отодвинув запор (дверь была странным образом заперта изнутри, но Виктор настолько был сбит с толку последней записью в тетради, что даже не обратил на это внимания), он вышел на площадку и зашагал по лестнице вниз.
Виктора била крупная дрожь. Он был уверен: записи в твоей тетради, сделанные твоим почерком, сами по себе не появляются — для этого нужна твоя рука, да и сознание не помешает.
Очнулся Томми оттого, что кто-то грубо тряс его за плечо.
Вытащив из-под затекшей щеки зажатый там вместо подушки кулак и открыв глаза, мальчик обнаружил, что лежит в большой коробке. Крышки не было.
— Ну ничего себе! — прозвучал над головой возмущенный голос Чарли. — Я уже собирался за ним обратно на фабрику бежать, а он тут спать удумал!
Томми окончательно проснулся. Он тут же все вспомнил: и кота, и фабрику, и побег. Неясным оставалось только одно.
— Где это мы?
— Где-где, — передразнил приятеля Чарли. — У ведьмы в пироге. Пока ты спал, нас успели привезти и выгрузить. Кажется, это лавка мистера Поркинса на Лейкшир-стрит, и сейчас поздний вечер — она, как ты мог догадаться, уже закрыта.
Томми посмотрел вокруг. В небольшом и слабо освещенном помещении склада было разбросано множество перевернутых пустых коробок без крышек. Повсюду валялись детали «Расчудесных самораскладных пугал». Таких же пугал, от которых Томми и Чарли убегали на фабрике. Мальчик невольно поежился.
— Не бойся, они не двигаются, — успокоил его Чарли. — Надо бы их всех сжечь, пока не ожили.
— И устроить мистеру Поркинсу пожар? — возразил Томми, выбираясь из коробки. — Нет, сжигать лавку глупо. Ну, сгорят два десятка пугал. Видел, сколько ящиков было на фабрике? К тому же этих «Расчудесных» продавали по всему городу. Их, наверное, собрали столько, сколько жителей в Уэлихолне. Тысячи!
— Тысячи… Ты представляешь, что может случиться? — Чарли ужаснулся собственной догадке. — Они ведь готовят что-то к Хэллоуину. Эти мистер Мэйби и Лукинг. Что-то очень плохое.
— Что еще за Лукинг? — удивился Томми. Он слышал это имя впервые.
— Ну, Гласс. Фабрика Гласса… — пояснил Чарли. — Его зовут Лукинг, это было написано на двери в конторе над цехами. Дурацкое имечко, конечно… В общем, неважно. Мы должны что-то сделать со всеми этими пугалами!
— Тут не поспоришь. — Томми кивнул. — Но для начала надо хотя бы выбраться отсюда.
Он подошел к двери и дернул за ручку. Как и следовало ожидать, она и не думала поддаваться.
— Заперто. Что же теперь, до утра здесь сидеть?! Мама, наверное, уже в бешенстве — ведь я пропустил не только завтрак, но и обед. Если не явлюсь к ужину, она меня самого сварит.
— Не сварит, — заверил приятеля Чарли. — Пока ты тут дрых, я уже все осмотрел и нашел, как выбраться. Вон там есть лестница на чердак. Окно на нем открывается. Еще не забыл, как лазить по крышам?
— Спрашиваешь…
— Вик? Ты тут?
Не дождавшись ответа, Кристина открыла дверь и заглянула в комнату.
— Ну кто бы сомневался, — проворчала она. — И где он на этот раз пропадает?
Если еще вчера Кристину отсутствие брата нисколько не волновало бы, то сейчас, осмотрев темную пустую комнату, она подумала: «Ну конечно! Я ведь в одиночку должна все это делать! Я же единственный ребенок в семье!»
А потом вдруг ее кольнула задорная мысль: «Хм… почему бы и нет? Виктор с его занудством только все испортит! К тому же он вряд ли оценил бы мои методы и потом целый вечер ворчал бы, как старый хрыч. Справлюсь сама!»
У Кристины Кэндл с детства была одна особенная черта, которой она сама никогда не придавала особого значения. Черта эта заключалась в том, что Кристина была умной. Хотя нет, все же правильнее будет сказать, что она была очень умной. Причем настолько, что это раздражало маму, и она то и дело твердила ей: «Не умничай, Кристина, а то вылезут волосы и будешь лысой, как тетушка Кло». Дочь догадывалась, что маму просто раздражают умные люди рядом с ней, потому что они в любой момент могут придумать или удумать что-то, что ей может не понравиться.
Кристина, впрочем, и сама не очень любила думать — вернее, Думать, с большой буквы. А все потому, что это отнимало множество сил и потом ее неизменно мучила мигрень.
Само собой, она знала, что это ее собственная ведьмовская сила. Причем открылось это ей, еще когда она была возраста Томми и совершенно случайным образом: тетушки в очередной раз разорались, забыв запереть окно кухни. То, что она — ведьма, Кристину не заботило, напротив, она старалась не выделяться и быть как можно более обычной, только бы в городе ее не ставили в один ряд с мамой или тетками. И она этого добилась: для всех были «эти странные Кэндлы из дома на холме» и «милая Кристина из библиотеки», и вряд ли кто-то даже догадывался, что милая Кристина и странные Кэндлы — родственники.
К тому же, как уже говорилось, она терпеть не могла применять свою силу. И тем не менее сейчас был тот редкий случай, когда последующая мигрень должна была того стоить. Папа… они похитили папу и она его найдет!
Кристина на миг закрыла глаза, сконцентрировалась и подула на собственный указательный палец — его кончик объял шарик зыбкого голубоватого света. Девушка приставила его к виску и заставила себя думать о папе. В голове выстроились картинки, словно фотокарточки в фотоальбоме: она убегает на работу, услышав, как папа зовет ее, видит лгущих или заблуждающихся родственников, которые уверяют, что папа куда-то вышел, видит взгляд мамы, когда кто-то говорит о папе в ее присутствии, видит кривую улыбку дядюшки Джозефа… Потом перед ее мысленным взором предстает Виктор, который буквально встряхивает ее, и с чужой лжи, чужих взглядов и улыбок сползает тонкая серая поволока, тут Кристина начинает понимать. Рядом с каждой ложью прямо в воздухе появляется табличка с надписью «Ложь», а рядом с головами отводящих глаза и улыбающихся родственников таблички, подписанные: «Она знает, что случилось, но не хочет себя выдать», «Злорадство!», «Самодовольство!», «Он получает наслаждение всякий раз, как кто-то недоумевает, где же Гарри Кэндл»…