Виктор застегнул пальто и надел шляпу. Стоило ему толкнуть входную дверь, как разыгравшийся ветер швырнул в лицо несколько пожухлых листьев. Вот тебе и приветствие с добрым утром от блуждающей по улицам госпожи Осени.
Спустившись с крыльца, Виктор направился по дорожке к калитке, бросив по пути любопытный взгляд на выкорчеванный розовый куст…
Именно этот куст и стал сегодня причиной его пробуждения. Крики из гостиной не могли заглушить ни дверь, ни даже подушка, которую Виктор натянул на голову. В доме разразилась очередная ссора, и долго гадать, кто с кем ссорится, не приходилось. Профессионально поставленный визг тетушки Рэмморы напоминал ртуть, которая заполняет собой все щели, а глубокий рокот тетушки Меганы — удары топора по комодам и буфетам (обязательно красивым и дорогим).
Виктор понял, что снова уснуть не удастся, поэтому вытащил голову из-под подушки, оценил положение стрелок на каминных часах (семь часов) и выбрался из-под одеяла.
В комнате было довольно холодно — камин погас еще до полуночи. Не став его зажигать, Виктор поспешно извлек себя из пижамы и надел костюм.
Взгляд его упал на письменный стол. Вот черт! Кто-то ночью заходил в комнату, пока он спал: замки на саквояже были открыты, хотя он определенно закрывал сумку.
Виктор испытующе поглядел на дверь, затем — на окно, после заглянул в камин. Ринувшись к столу, он быстро проверил содержимое саквояжа, но вроде бы все было на месте. Тетрадь?! Нет, она все так же лежала на тумбочке у кровати. Кажется, ничего не пропало. И все же!
Виктора охватила злость.
«Кто угодно может зайти! — гневно подумал он. — Нужно обезопасить себя и свое журналистское расследование. Стоит запирать дверь на ключ!»
Сложив вещи обратно в саквояж, Виктор защелкнул замки, после чего взял тетрадь и, сняв с каминной цепочки ключ от комнаты, вышел в коридор. Заперев дверь и несколько раз подергав ее для верности, он на всякий случай заглянул в гостевую комнату. Там все было по-прежнему: пыль и старый хлам в чехлах.
Между тем поднялась очередная волна криков. Снова гостиная. Действующие лица, ясное дело, те же.
Виктор направился к лестнице, пытаясь определить, из-за чего новый скандал. Вскоре выяснилось, что дорогущая метла за три сотни фунтов осталась в прошлом. Суть нынешней ссоры заключалась в том, что тетушка Рэммора ночью зачем-то выкорчевала любимый куст любимых роз тетушки Меганы, над которыми последняя, судя по крикам, «долго колдовала». При этом Рэммора еще и разбросала изувеченные розы по всему саду, явно в насмешку сестре.
Войдя в гостиную, Виктор первым делом увидел дядюшку Джозефа, который топтался у двери и слушал ссору с нескрываемым удовольствием. Кажется, он сам с собой делал ставки на то, кто кого убьет. По его раскрасневшемуся лицу и безумному блеску в глазах было видно, что он надеется на кровавый исход, и чем больше будет крови, тем лучше.
— Это не Рэмми, — просиял дядюшка, заметив Виктора. Его шепот не слышали разве что в пожарной части в центре города. Тетушки же при этом остались как глухи к его словам, так и слепы к его присутствию. — Это не она подкорнала цветочки Мэг, но ни за что не признается. Не может позволить себе упустить повод. Смех, да?
Виктор, в свою очередь, ничего смешного в двух искаженных яростью и злобой лицах не видел. Напротив, они по-настоящему пугали. Даже в ночных доках Лондона, где вечно ошивается всякий сброд, ему было спокойнее, чем в гостиной родного дома.
— Там им и место, твоим розам, — в грязи! — плевалась ядом тетушка Рэммора. — Гадостнее цветов я в жизни не видела!
— Не сомневаюсь, что тебе по вкусу только чертополох, уродина бестолковая! Сперва моя метла, теперь мои розы! А их, помнится, даже Скарлетт однажды похвалила, не кто-нибудь!
Услышав знакомое имя, Виктор непроизвольно помотал головой, чтобы невзначай не задуматься вдруг о тетушке Скарлетт. Утро было худшим временем, чтобы думать о тетушке Скарлетт.
— Она просто не хотела тебя расстраивать, — ткнула в сестру тонким, как сигарета, пальцем тетушка Рэммора и тряхнула головой, отчего тут же затряслась вся копна ее путаных волос, вместе с застрявшим там старым хламом вроде пуговиц, наперстков, катушек ниток и часовых цепочек. — Уверяю тебя, Мэг, ей всего лишь стало тебя жалко!
Виктор снова помотал головой. Казалось, только он один из всех существующих в мире людей не восхищается тетушкой Скарлетт. Даже Рэммора никогда не сказала о ней ни одной гадости, что о чем-то да говорило.
«Вот черт! — подумал Виктор. — А ведь тетушка Скарлетт, скорее всего, приедет на праздники. И как я мог о ней забыть? Худшее — впереди».
— Меня? Жалко? — ответила меж тем Мегана. — Да тебя она вообще не замечает, как будто ты пустое место!
— А вот и нет! Чтоб ты знала… — начала тетушка Рэммора.
— А ну, замолчали обе! — раздался ледяной голос из арки, ведущей в холл.
Виктор вздрогнул: «Мама…»
В руке мама сжимала нож для резки овощей, а с выкрашенных в бордовый пальцев на пол капал свекольный сок. Судя по всему, она готовила завтрак и где-то в середине процесса ее терпение лопнуло.
— Но, Корди, — начала тетушка Мегана, — если бы ты знала, что она…
— Мне все равно, — отрезала Корделия Кэндл. — Ни секунды покоя. Как будто вам по пятнадцать лет. Мне и без вас хватает одного подростка в доме.
— Слышала? — усмехнулась Рэммора. — Сядь и замолкни!
— Сама замолкни! Или ты у меня сейчас в камин сядешь!
— Тихо, я сказала! — велела Корделия Кэндл. Обе тетушки чудесным образом мгновенно замолчали и оказались в креслах в разных углах гостиной. — Я из-за вас не слышу свою утреннюю передачу. Вы умудряетесь орать громче радио.
Убедившись, что наступила тишина, она уже повернулась, намереваясь уйти обратно на кухню, как Мегана оскорбленно пробурчала:
— Почему ты все время на ее стороне?
— Что?
Корделия обернулась, и тетушка Мегана сделала вид, что ничего, собственно, и не говорила. Сестра смерила ее долгим безжалостным взглядом и ушла.
В гостиной повисла тишина, которую нарушали разве что треск поленьев в камине да скрип подлокотников кресла под вцепившимися в них пальцами тетушки Меганы. Тетушка Рэммора, в свою очередь, курила сигарету и насмешливо выдыхала дым в сторону сестры — это было единственное, что она могла сейчас сделать, не опасаясь, что Корделия вернется и вскоре с ее ножа будет капать уже вовсе не свекольный сок.
Склока затихла, но не угасла, а Кристины, чтобы ее раздуть по новой, поблизости не было.
Виктор вдруг поймал себя на мысли, что лучшего момента, чтобы расспросить Мегану, может и не представиться: сейчас, когда все мысли тетушки заняты ненавистью к сестре, можно было попытаться застать ее врасплох — а там, глядишь, она и выдаст что-то нечаянно.
— Тетушка Мэг!
Виктор приблизился к креслу Меганы Кэндл и завис у подлокотника, как призрак или как дворецкий. Или как призрак дворецкого.
— Не сейчас! — сквозь зубы процедила тетушка, не сводя ненавидящего взгляда с сестры.
Рэммора лишь неуютно поежилась в кресле. Виктор обратил внимание, что обивка на подлокотниках и спинке кресла его младшей тетки истлела, будто от времени или пожара. И он не знал, были ли подобные следы на этом кресле всего мгновение назад.
И все же сейчас его заботила его старшая тетка.
— Тетушка, я хотел спросить тебя о моем приезде…
— Лучше бы ты вообще не приезжал!
Она исподлобья поглядела на племянника.
«О! Именно то, что нужно! Главное — не обжечься, играя со спичками».
Сравнение было не случайным. В детстве Виктора отучали играть со спичками весьма жестоко, и занималась этим не кто иная, как тетушка Мегана. Однажды заметив, как он забавы ради чиркает по коробку, она схватила его за руку и начала мучить. Будто не слыша его криков и не замечая плача, тетушка заставила его вычиркать весь коробок, но не просто так, а удерживая каждую спичку, пока та полностью не догорит. Он тогда обжег себе все пальцы и полторы недели ходил с перебинтованными руками.
— Откуда ты узнала, что я приеду? — напрямую спросил Виктор.
— Что? — ее лицо побелело от ярости. — Я не знала! Я и увидела-то тебя впервые вчера, когда мы с этой мерзавкой обсуждали мою метлу!
«“Обсуждали”, она так это называет…» — подумал Виктор, невесело усмехнувшись, и сказал:
— Но ты ведь написала дядюшке, чтобы он меня встретил.
— Ничего я не писала! Что за бред с утра пораньше?
— У нее это случается, — ехидно вставила тетушка Рэммора, выдохнув колечко дыма. — Провалы в памяти. Она ими гордится.
— Замолчи немедленно! — рявкнула тетушка Мегана. — Или я сама тебя сейчас заткну…
— Я не слышу радио! — донеслось из кухни. Обе тетушки мгновенно замолчали.
— Вот, погляди сама.
Виктор протянул Мегане ее же собственную записку и указал на постскриптум. В первое мгновение гнев на ее лице сменился недоумением, но вскоре оно начало пугающе багроветь.
— Я этого не писала. Я не пишу глупых постскриптумов. Здесь даже почерк другой!
— Правда? — Виктор, не церемонясь, выхватил записку из рук тетушки и впился взглядом в кривые буковки. А ведь и верно! Сама записка и послесловие были написаны если не разными людьми, то как минимум разными руками. И как он сразу этого не заметил?!
«Где же твоя хваленая наблюдательность, мистер репортер?» — укорил себя Виктор.
— Откуда у тебя моя записка, мерзкий проныра? — раздалось угрожающее шипение из кресла.
Виктор похолодел. Казалось, тетушка Мегана вот-вот разорвет его на части. Перед глазами отчетливо встала жуткая картина последствий этого: конечно, оторванная кисть его руки, возможно, украсила бы каминную полку, но его кровавое сердце вряд ли вошло бы в число самых изысканных натюрмортов в истории, соседствуя с сухими цветами в вазе на журнальном столике. Да и вообще, Виктор предпочитал избегать собственных изувеченных трупов на коврах в гостиных.
— Это дядюшка дал, — тут же, как ребенок, наябедничал Виктор.