Меган не думала, что рассказ Бена Хокинса способен отвлечь ее от ужаса, который Ли Шекет принес в ее жизнь, от ужаса, оставившего темное пятно в ее памяти. Но потрясающая история о смышленом золотистом ретривере, столь настойчиво заставившем Бена проделать весь путь от Олимпик-Виллидж до ее дома, отодвинула Шекета на задний план. Меган не скрывала своего удивления. В голове теснилось множество вопросов, ответа на которые не было.
Она сварила кофе, и они с Беном с двумя кружками поднялись наверх, в комнату Вуди, где устроились за маленьким круглым столиком. За этим столиком Меган и Вуди иногда вместе складывали пазлы.
Снаружи все так же стонал и завывал ветер. В окна глядела безликая ночь, требуя, чтобы ее впустили. Скрипели балки чердака, словно на них давил кто-то, проникший в дом. Погода ничуть не изменилась с раннего вечера, когда поднялся этот странный ветер. Буря не принесла с собой ливень. Но сейчас в ее рокоте слышались не только залпы угроз, но и обещание чего-то удивительного, несущего перемены.
Мальчик и пес лежали в тех же позах. Ни один из них не сдвинулся ни на дюйм. Поведение Вуди не удивляло Меган. Она привыкла к таким его позам. Но чтобы бодрствующий пес лежал неподвижно…
– Вуди умеет ладить с животными, – сказала Меган. – К нам во двор приходят олени, и он их кормит. Они уже не боятся брать ломтики яблока у него из рук. Кролики, белки и другие зверушки никогда не убегают от него.
– В детстве у меня были собаки. И потом, после службы. Кловер была удивительной собакой. Но все они не идут ни в какое сравнение с этим псом.
– Что же сейчас происходит между ними? – спросила Меган.
Бен покачал головой. Встав, он подошел к изножью кровати и тихо позвал:
– Скуби!
Пес выразительно ударил хвостом, но не шевельнулся.
Меган тоже подошла к кровати. Окликнула сына. Вуди не реагировал. Тогда она обратилась к ретриверу:
– Скуби, хоть ты ответь.
И вновь пес ударил хвостом по матрасу кровати.
Не сводя с ретривера глаз, Вуди прошептал:
– Нет. Его зовут Кипп.
Карсон Конрой вошел в палату. Полицейский Фентон сразу же запер за ним дверь.
Арестованный лежал на спине, прижав руки к бокам. Два ремня крепко привязывали его к кровати, верхняя часть которой была приподнята под углом в тридцать градусов.
Палата освещалась лишь ночником на стене прямо над головой Шекета. Этот неяркий свет издевательски пародировал мистическое свечение, которое некоторые христианские художники изображали над местом распятия. Но Шекет отнюдь не был образцом самопожертвования и искупления, озаренного светом любви. Глядя на его гротескную, демоническую фигуру, Карсон вспомнил строчку из Йейтса: «И что за чудище, дождавшись часа, ползет, чтоб вновь родиться в Вифлееме»[12]. Взгляд Шекета был полон ненависти. Карсон подошел к изножью кровати. Звериный блеск глаз, о котором ему говорил Фентон, постоянно менял оттенок, становясь то желтоватым, то красноватым. Утром, когда санитары вколют Шекету очередную дозу успокоительного и попытаются снять контактные линзы, они обнаружат, что никаких линз нет, а есть лишь глаза, которые с ужасающей быстротой менялись, превращаясь в глаза иного существа.
– Я доктор Конрой, окружной судмедэксперт. Я производил вскрытие мужчины, застреленного вчера, и женщины, закусанной насмерть.
Возможно, во взгляде этого существа и не было дьявольской сметливости, а Карсону она лишь почудилась. Но одно он понял: целиком полагаться на свои наблюдения и умозаключения нельзя. Он не мог угадать ход мыслей Шекета или истинное состояние рассудка арестованного.
– У меня нет намерения свидетельствовать против вас в суде. Я могу говорить лишь о состоянии тел Джастин Клайнмен и ее спутника.
Шекет даже не попытался ответить.
В воздухе улавливался слабый запах. Необычный. Не сказать чтобы отталкивающий, но и приятным назвать его тоже было нельзя. Просто незнакомый. Карсон ни разу не сталкивался с таким запахом и потому не мог дать ему определения.
– Здешний персонал не рассматривает вариант наихудшего сценария. Вас считают просто психически неуравновешенным, пережившим полный ментальный слом. Боюсь, это не так или не совсем так. Мне думается, с вами происходит нечто экстраординарное. – Руки Шекета лежали поверх одеяла, под ремнями. Тусклого света едва хватало, чтобы разглядеть напрягшиеся мышцы и пальцы, сжатые в кулаки. – Мистер Шекет, вам знакомо слово «трансгуманизм»? – Ноздри арестованного раздулись; вероятно, в знак возбуждения. – Возраст этой концепции еще слишком младенческий, чтобы называться философией, – продолжал Карсон. – Отсутствие фундаментальных фактов не позволяет называть ее теорией. Это просто религия приверженцев высоких технологий.
– Откуда вам знать? – спросил арестованный. – Вас и врачом-то назвать нельзя. Вы мясник, полосующий трупы.
Карсон пропустил услышанное мимо ушей и продолжил:
– Один из догматов веры в трансгуманизм утверждает, что люди вскоре получат возможность физической и интеллектуальной трансформации. Они приобретут куда более сильные тела, значительно повысят уровень своего интеллекта и овладеют способностями, которые прежде существовали лишь в комиксах фирмы «Марвел». Все это осуществится через слияние человека с машиной или через прорыв в генной инженерии.
– Имеете глаза, но не видите, – усмехнулся Шекет.
– В Спрингвилле действительно велись исследования по противораковым препаратам?
– Там не занимались такой чепухой. И вообще, зачем вы здесь? Пришли поблагодарить за подкинутую работенку? Нет убийств – у вас нет работы. Доктор, вы не задумывались над тем, что являетесь соучастником преступлений?
Разговор с Шекетом опрокидывал все ожидания Карсона. Куда девался неуправляемый зверь в человеческом облике, пировавший на теле Джастин Клайнмен и откусивший палец Уолтера Кольта?
Отказываясь заглатывать наживку Шекета, Карсон продолжил:
– Дориан Перселл говорил, что при современных успехах медицины кто-то из ныне живущих проживет двести, триста лет, а то и больше. Исследования в Спрингвилле касались увеличения продолжительности жизни?
– Они касались генома человека, горизонтального переноса генов, судьбы человечества и планеты. Работа куда более высокого уровня, чем разрезать трупы и выяснять, отчего они откинули копыта.
– А потом что-то пошло не так? – продолжал гнуть свое Карсон. Ветер за окном громко возмущался его вопросами. Шекет повернул голову налево. Он смотрел на окно и, как показалось Карсону, тосковал по ночной стихии, из которой его насильственно изъяли. – Что-то пошло не так? – повторил Карсон.
Довольный вниманием к своей персоне, Шекет иронично улыбнулся:
– Что-то пошло не так, но что-то пошло так, как надо.
– Вы заразились?
Радужная оболочка глаз Шекета светилась, похожая на лепестки горечавки, плавающие в лужицах лунного света.
Перед Карсоном Конроем находилось нечто, глубоко чуждое человеческой природе. Он это знал, хотя и не мог доказать.
– Заразился – это ваши слова, – с густым презрением в голосе ответил Шекет. – Я удостоился. Я был коронован.
– То есть вы стали королем? Чего?
– Всего, что будет.
Эти три слова были произнесены со спокойной уверенностью, которая подтверждала или, наоборот, опровергала безумие Шекета.
– Я не знаю, что именно с вами произошло и чем вы коронованы. Меня интересует другое. Вы являетесь переносчиком этих… свойств?
– Так вот зачем вы здесь. Готовы раздуть у человечества страх перед новой чумой. – Шекет покачал головой и вновь посмотрел на окно. – Вы начинаете меня утомлять, доктор.
– Значит, никаких бактерий, никаких вирусов?
– Когда король кашляет, разве он заражает окружающих своим королевским величием?
– Девяносто два погибших в пожаре – они были заражены?
– Коронованы. Постарайтесь не глупить, доктор. Никаких бактерий и вирусов. Просто… агент изменения, запрограммированный для проникновения в каждую клетку.
– Какой агент?
– Археи. Если не знаете, кто они такие, поинтересуйтесь. Вряд ли это пойдет вам на пользу. В моем преображении археи не являются для меня каким-то криптонитом. Я их не боюсь.
– В каком это вашем «преображении»?
– Оно у вас перед глазами. Я меняюсь. Но вы не способны это видеть.
– Эти люди заживо сгорели. Почему? Потому что были подвержены… переменам, генетическим изменениям?
– Именно так.
Карсон задумался.
– Неконтролируемые изменения. Эти люди представляли угрозу для остальных. Были потенциальным источником сотен миллионов судебных дел.
– Ага, – улыбнулся Шекет. – Общение с мертвецами не до конца умертвило ваши мозги.
– А когда эти люди устраивались на работу и подписывали контракты, они знали, что под них заложена бомба, что они являются расходным материалом, если случится кризис и эти измененные археи вырвутся за пределы лаборатории?
– Если не знали, то подозревали. Они все подписывались на риск. Ученые тоже могут быть искренне верующими. Фактически им это даже легче, чем другим, если до сих пор они не находили то, что могли назвать истинным и достойным веры. Дориан разыскивал и брал на работу только тех, кто страстно верил в трансгуманистическое будущее, кто хотел быть на передовой линии, когда произойдет прорыв, кто первым хотел насладиться гарантированными столетиями деятельной жизни, свободной от болезней, полной новых способностей. Мы все живем ради осуществления каких-то устремлений: любви, богатства, славы. Но есть ли более впечатляющее, более зовущее устремление, чем обещание физического бессмертия?
Из всего, что было сказано Шекетом, Карсон впервые уловил безошибочный привкус безумия в этих последних фразах.
Насколько он знал, археи участвовали в горизонтальном переносе генов между видами, но не являлись переносчиками болезней.
Он предположил, что измененные археи, запрограммированные для переноса генетического пакета в клетки подопытного животного, погибали после выполнения этой задачи или возвращались в свое прежнее состояние и становились агентами лишь естественных процессов.