йцентр отвез. А теперь уж поздно. Роды стремительные, да еще, видать, преждевременные. И кровит у нее. Ребятеночек вряд ли выживет. Эх, жалко!
– Ма-ма! – охнула Лярва, пришедшая в себя, и вдруг завыла на одной ноте. Так жалобно, будто душу из нее вынимали.
Марковна кинулась принимать дитя. Между широко раскинутыми ногами, где должна была появиться головка малыша, из развороченного бабского лона выбиралось что-то гладкое, отсвечивающее металлом. А затем полезло вовсе невообразимое. Тяжелое. С шестеренками, поршнями, пружинами. То, что должно было быть младенчиком, переливалось, лязгало металлом, двигалось. У Кузьмича был полный сарай таких вот штуковин. Шальная мысль пронеслась в голове: неужели он мог сотворить с бедной девкой такое? Механическое существо извернулось, острые треугольные зубчики впились в руку повивальной бабки.
Марковна взвизгнула. Инстинктивно стряхнула с руки эту пакость и отскочила подальше.
Живой агрегат, звякнув, упал на пол меж забрызганных кровью ляжек роженицы.
– Что? Что там? – прохрипела очухавшаяся Лярва.
Мать моя женщина! Не может баба такую жуть родить.
Закрыв рот рукой, чтобы не завыть, Марковна медленно подошла к копошившемуся на полу существу. Внутри у него зажужжало и защелкало, среагировав на ее приближение. Завертелись шестеренки, и агрегат подергал торчащими антеннками, поворачиваясь то к одной, то к другой женщине.
Лярва приподнялась и, увидев рожденное ею существо, забилась в истерике:
– Это… Убери его! Убей! В нужник его!
Вжимаясь в стенку, поднялась на ноги.
– Стой, куда ты! – попыталась было остановить ее Марковна. – Нельзя тебе…
Разбухший Лярвин живот вдруг заходил ходуном. Она закричала, начала бить себя кулаком. «У нее там еще один, что ли?» – успела подумать Марковна. Ярко-красная кровь хлынула по девкиным ногам. Новорожденный агрегат остановился и пошевелил антеннками, словно учуяв запах крови. Потом решительно развернулся и двинулся к Лярве. Та застыла у стены, беззвучно разевая рот. Позеленела вдруг лицом, глаза закатились, и повалилась в алую лужу, накрыв своим телом агрегат.
Обезумев от страха, Марковна бросилась вон из дома. На помощь! Надо позвать кого-нибудь на помощь! Бежала, не разбирая дороги, пока не оказалась у дома Кузьмича. До порога дотянула, тут силы и кончились. Рухнула прямо на крылечке, расхристанная и простоволосая.
Из сарайки доносилось звяканье и треск, напоминавшие о Лярвином «ребятеночке». Марковна, шатаясь, поднялась на ноги, когда из дверей сарая выкатилось шестирукое железное чудовище. Внутри у монстра знакомо зажужжало, и оно вдруг крепко схватило женщину двумя верхними лапами за плечи.
– А-а-а! Пшел! Пшел! – заорала Марковна дурным голосом, выдираясь из металлического захвата. – Помогите!!!
Из сарая выглянуло испуганное лицо механизатора, и суставчатые лапы, заканчивающиеся похожими на пучок щупалец «кистями», послушно разжались.
Женщина осела к ногам железного чудища. Кузьмич бросился ее поднимать.
– Ты прости, – бубнил он. – Не доглядел. Первое испытание, а тут ты. Чего хотела-то, Анна Марковна? Поздно уже. С Шаманом чего стряслось?
Он! Точно он, ирод проклятущий. Роботом своим девку снасильничал, ужаснулась Марковна.
Праведный гнев придал ей сил. Женщина набросилась на соседа с кулаками:
– Он еще спрашивает! Ах ты, фашист рыбоголовый! Я-то думала, фронтовик, человек ученый. Степенный. Порядочный. Стирала ему, стряпала, убирала. А он вон чего учудил. Чтоб у тебя зенки повылазили!
– Погодь, Марковна. Да стой ты! – Он твердо, но не больно схватил ее за руки.
– Отпусти меня, охальник! Не трожь! Чтобы ты сдох, сластолюбец поганый!
– Да скажи толком, чего стряслось-то?!
– Ты чего с девкой сотворил, извращенец?!
– С какой девкой? – не понял механизатор.
– С Лярвой. У тебя чего, девок много? Родила она от чудища твоего неведому зверушку. Живой механизм.
– А я при чем, Марковна? – спросил Кузьмич, а у самого лицо такое…
– Так ты ж того… изобретатель.
– Не трогал я ее. И робот мой только сегодня заработал. Не для баловства я его построил. Да и невозможно такое. Ты же вроде восемь классов закончила, должна понимать.
– Правда?
– Дык, чем хочешь, поклянусь. Хоть партбилетом, хоть… как там молодежь теперешняя говорит, всеми Древними, Великими и Старшими.
Ему хотелось верить. Такими клятвами не разбрасываются. Рыбоголовые за это могли жестоко покарать.
– Хочешь, жизнью своей поклянусь?
Марковна обмякла в его крепких объятиях, зарыдала:
– Что ж такое делается-то, а? Помре-е-ет она, Кузьмич, кровью истече-е-ет. Что делать-то? Помоги, родимый!
– Ты вот что… Не реви. Беги к агроному, пущай он мотороллер заводит. В райцентровскую больницу ее повезем.
– А ты?
– А я к Лярве.
– Она ж там не прибранная совсем! Стыдно.
– Дык, это ничего. Это как на войне, – опустив глаза, пробормотал Кузьмич.
Лярва лежала ничком на полу. Точно молиться собралась, да так и уснула. Лужа крови под ней уже начинала темнеть. Кузьмич приложил пальцы к тонкой шее и пульса не нащупал. Не поможет ей уже никто, хоть гони, хоть не гони. Он вздохнул и потянулся одернуть на бедной девке рубаху.
Внезапно что-то внутри у нее зажужжало, и тело начало взбухать и подниматься.
От неожиданности Кузьмич отпрянул.
Покойница поворочалась немного и перевернулась на спину. В нос шибануло теплым запахом развороченной утробы. Вместо живота и грудей у Лярвы зияла дымящаяся дыра, из которой торчали белые полоски ребер и рваные клочья кишок.
Вместо дитяти под ней оказался сложный механический узел, отдаленно напоминающий дизельный генератор.
Такого Кузьмич еще не видел. Должно быть, напутала чего-то Марковна. Устройство таких габаритов ни в одну бабу не влезло бы. Он осмотрел разорванные внутренности покойницы, вымазанный кровью агрегат и все понял. Биомех.
На агрегате загорелись два красных злобных глазка. Покореженные антеннки на глазах распрямилась, встали на место и потянулась к человеку. Шестеренки бешено завращались, задвигались поршни. У гибрида открылись пазы по обе стороны и начали отрастать опоры. Теперь он больше походил на металлического динозавра. Астральная пиявка, которой пугал всех Лексеич, рядом с этой хреновиной была невинной детской шуткой.
Жужжание отдалось пульсирующей болью в замотанной тряпицей руке.
Кузьмич крепко выругался, чтобы вернуть себе ощущение реальности. Помогло слабо. Почудилось вдруг, что дохнуло горячим ветром, опалившим огнем юность. Откуда-то потянуло пороховой гарью. В ушах отдались эхом бомбежки давно прошедшей войны с иномирцами. Нет, ко всем этим щупальцам, уродцам и гибридам невозможно привыкнуть. И нельзя привыкать!
Кузьмич провел по лицу ладонью, чтобы стряхнуть наваждение. Огляделся, сорвал с кровати продранное в нескольких местах лоскутное одеяло и накинул на непонятное существо. Жужжание прекратилось. Кузьмич притащил из бани кадушку и осторожно переложил туда агрегат. Весил он не меньше пуда.
За окном зарокотал мотороллер. Кузьмич поднял с пола заляпанную кровью простынь и прикрыл остывающее тело.
Марковну отправили домой. Негоже бабе на этакое непотребство смотреть. А перед тем как ушла, Кузьмич попытался расспросить, все ли у нее в порядке по женской части, не болит ли чего. Так она глазами чиркнула так, что пожаром могло бы всю деревню спалить. Кузьмич хотел втолковать, что, дык, он человек серьезный и интересуется исключительно из научного интереса. Какое там, едва еще раз по морде не схлопотал. Объяснять подробней было недосуг. После того как глупая баба ушла, они с Лексеичем оттащили Лярву на погост и схоронили там. Приятелю Кузьмич сказал, что Лярву фюллеры сожрали. Порешили молчать обо всем, чтобы народ, значит, зазря не тревожить. А дом он щелоком сам, как смог, отмыл.
Когда первые петухи начали горланить, Кузьмич, кряхтя, затащил кадушку с биомехом в сарайку. Освобожденный от лоскутного одеяла, тот проснулся, замигал красными глазками. Кузьмич сызмальства с машинами дело имел, так что с первого взгляда понял, насколько он совершенен. Рядом с ним его детище, шестирукий ламповый робот, казался ржавой консервной банкой. Механизатор восхищенно цокнул языком и запихнул чудо враждебной техники в загончик, где его родители, царствие им небесное, когда-то держали кур. Там ему и место, в корыте с остальными «живыми запчастями», которые соседи натаскали ему втихаря друг от друга за последние две недели.
Ох, неспроста над деревней эта дымная хрень летала и яблоками воняла, вздохнул Кузьмич. Запер дверцу загончика на щеколду и на всякий случай привесил огромный амбарный замок на дверь сарая. Смотреть, что там будет дальше, сил не было. Едва держался на ногах от усталости и дергающей боли, которая уже не отпускала ни на секунду.
Кузьмич пошел к умывальнику, густо намылил руки хозяйственным мылом, смывая кровь и кладбищенскую грязь. Плескался, пока не извел всю воду. Потом размотал замызганную тряпицу, служившую ему бинтом. Предплечье покраснело, около самого локтя вздулась огромная шишка с черным струпом посредине. Кузьмич легонько коснулся струпа, в глазах на мгновение потемнело. Он перевел дух, отдышался. Затем достал припасенную бутылку беленькой, плеснул на руку и сам приложился. Вытащил из кармана складной охотничий нож. Сжал зубы так, что эмаль едва не посыпалась, и полоснул по шишке. Выступила кровь, а под ней блеснуло что-то металлическое. Рыча от боли и едва не теряя сознания, вместе с гноем и сукровицей Кузьмич выковырял из раны серебристую деталь, похожую на подшипник. Она упала и покатилась по деревянному полу.
Обессилев, Кузьмич рухнул на койку, и небытие накрыло его тяжелым ватным одеялом.
– Вставай, Кузьмич. Просыпайся! – трясла его за плечо Марковна.
Кузьмич кое-как продрал глаза. Стрелки на часах приближались к полудню.
– Ты чего, Анна Марковна? Опять?!
– Там у сельсовета мужики тебя спрашивают. Из прома какого-то. Странные такие. Я как услышала, сразу к тебе, предупредить. Думаю, Кузьмич, поди, спит еще.