А может, это все кошмарный сон? Стоит напрячься, и он проснется?
И Артур действительно сделал усилие, и ему стало так хорошо и спокойно, как бывает только после ухода запредельной боли. Он даже не чувствовал своего тела, но не успел понять почему, как на него навалилась полная темнота.
А за окном тем временем выглядывало солнце – ясное и доброе, как улыбка младенца. Спальный район чистил свои перышки, стряхивая ночное наваждение. Захлопали двери, появились спешащие на работу женщины, затрещали остывшие за ночь двигатели автомобилей. К району возвращался рабочий ритм.
И только одна старая женщина с растрепанными волосами и в ночной сорочке вроде бы потерянно бродила по пустеющему двору. Но если прислушаться к ее бормотанию, то можно было понять, что цель у нее есть. Еле шевелившиеся губы выталкивали изнутри: «Сынок… сыночек… сынок… сыночек».
А на полу прихожей в ее квартире медленно впитывалось в линолеум влажное, неприятно пахнущее пятно. Организм Мифического существа насыщался, не спеша, тщательно переваривая остатки Артура. Твари требовалось много пищи и много энергии, чтобы питать огромное тело, прикидывающееся целым четырехэтажным домом. Но чего не сделаешь ради большой цели?
И все же бывает, когда обычный человек находит что-то привлекательное для себя в чуждом существе из-за пределов известной Вселенной. Может быть, от одиночества, может, из-за необычного устройства психики.
Изредка случается, что вполне нормальные мужчины и женщины сознательно предпочитают общество Мифов. Не без помощи окружающего мира, ибо сколь чуждыми и опасными ни казались бы нам пришлые существа, встречаются люди гораздо хуже. Омерзительнее. Недостойнее.
Я видел фюллеров не раз, особенно в архивных подвалах университета, когда искал старые записи. Их там – сотни. Не могу сказать, что испугался или задрожал от отвращения, скорее лишь отступил на пару шагов, стараясь увеличить расстояние между нами. Примерно так же нам не хочется наступить ногой в холодную осеннюю лужу или взять в руки склизкую жабу.
Но люди разные. Чужую судьбу не примеришь на себя, и кто знает, какие обстоятельства толкнули одинокого старика, кладбищенского сторожа или забитую маленькую девочку на дружбу с неведомым.
Чистая душа, не ведавшая еще соблазнов и горя, или ограниченный, недалекий разумом человек – они просто заводят себе домашнего питомца. Украдкой таскают ему еду, меняют наполнитель и устраивают лежанку.
И надеются защитить несчастный живой комочек от окружающего мира, если он вдруг ополчился на мифического «котенка». И нет дела хозяину, что животное уже давно размером с дом и питается теперь не объедками, а страхами и душами домочадцев и соседей.
А то и телами…
Бэлли-БэтСветлана Тулина
– Ты ведь девственница, Бэтти? – говорит Густав обычно после сытного субботнего обеда и каждый раз после этих слов больно щиплет ее за грудь. Чаще за левую. Синяки накладываются друг на друга, постепенно выцветая и сменяясь новыми, но никогда не проходят до конца; хорошо, что с прошлого года Бэтти считается барышней и может носить закрытый купальник, а то бы учитель гимнастики господин Гувверхаймер наверняка давно бы уже начал задавать неприятные вопросы. Он и так косится подозрительно и недоверчиво хмурится. Он хороший, но лучше бы был не таким внимательным.
– Ты ведь у нас недотрога, Белли-Бэт… недотрога и красотка! Самое то, что надо. Во всех отношениях. Хе! Тебе ведь в школе наверняка говорили, что в ритуальные жертвы отбирают только самых красивых девственниц?!
Густав хохочет, довольный своею постоянно повторяемой шуткой. Это ведь шутка, верно? Мама улыбается кисло – ей не нравятся подобные разговоры, и не находит она в них ничего смешного.
Бэтти не улыбается.
Во-первых, ноет грудь, на которой под тонким вытертым свитером наливается болью и чернильной синевой очередной синяк. Во-вторых, Густаву нравится ее улыбка, а Бэтти не хочет делать ничего, что могло бы понравиться Густаву. Ну а в-третьих, Бэтти вовсе не уверена, что это действительно всего лишь шутка – и ничего более.
Слишком часто в последнее время повторяются вроде как несерьезные разговоры о ритуальных жертвах, прозрачные намеки, болезненные щипки и хохот в финале. И приходится терпеть и ждать. До самого конца. Каждый раз. Снова и снова. Потому что если убежать сразу после десерта, Густав будет в бешенстве, и тогда дело не ограничится одним щипком. Пусть даже и очень болезненным. Он найдет к чему придраться. Он очень находчивый, этот мамин Густав…
– Нашей крошке пора делать уроки.
Мама берет Бэтти за руку, больно защемив и выкрутив кожу на запястье. Бэтти хнычет, но руку выдернуть не пытается – знает, что бесполезно. Густав отворачивается, брезгливо морщась, – он не любит хнычущих детей. Улыбка мамы, когда она затаскивает Бэтти в ее угол за шкафом и оставляет одну, больше не похожа на свернувшееся молоко. Довольная такая улыбка, пусть и не лишенная легкого злорадства.
И это хорошо.
Мама ничего не говорит, и это тоже хорошо. Значит, она довольна тем, как Бэтти хныкала. Значит, не будет сегодня больше бить и запирать в темном подвале на всю ночь. И не оставит без ужина. А ужин Бэтти необходим, ведь сегодня ей удалось поймать на пустыре за школой только одну крысу. Правда, есть еще яблоки, но они мелкие и сморщенные. Насквозь отравленные, даже руки щиплет там, где на кожу попал сок, просочившись сквозь рваные перчатки. Бэтти собирала их у дороги, куда не суются даже самые голодные и безмозглые, – слишком едкий там дым и земля насквозь пропитана дизельной отравой. Но Бэтти приноровилась. Главное – успеть в промежуток между экспрессами, а тяжелые грузовики пусть себе пыхтят и лязгают многотонной ржавью. Они медленные и неповоротливые, и завихрений от них никаких, только дрожь, а дрожь эта еще никому не мешала. Даже удобно: когда особо сильно загруженная многосуставчатая махина прокатывает свое грузное тело по первой полосе, совсем рядом с бордюром-отражателем, сотрясая землю и воздух ритмичным и всеми кишками ощущаемым гулом, яблоки сами с веток сыплются, не надо ни лазить, ни трясти, собирай только. Главное – рот открытым держать и сглатывать почаще, чтобы кровь из ушей не пошла. Это на самом деле не так уж и опасно, но народ боится, помня кровавые кляксы, что оставляют проносящиеся с ветерком экспрессы от зазевавшихся и подошедших слишком близко. Зато и конкурентов никаких, удалось набрать почти полный ранец. Максик будет доволен.
Но сначала – уроки…
Бэтти крутит ногой динамо для лампы – иначе в углу за шкафом будет совсем темно и ни о каких уроках и говорить не придется. Привычные движения успокаивают. Математику она сделала еще в школе, на переменках. Густав прав: в свои одиннадцать Бэтти все еще остается девственницей, а потому между уроками предпочитает делать домашние задания, а не посещать кабинет сексуальной релаксации. Не такая уж и редкость для четвероклассниц, вот к шестому уже да, неприлично даже как-то будет. Да и опасно – ритуальных жертв отбирают как раз из шестиклассниц. И предпочитают тех, что посимпатичнее и понетронутее, это да. Хотя учитель теологии и говорит, что Древним плевать на внешность и целкомудрие, им от жертвы нужны лишь мозги, но ведь жрецы тоже люди и им-то как раз не плевать. Впрочем, это случается редко и только по специальной разнарядке, просто Густав любит пугать, вот и повторяет каждый раз. К тому же до шестого класса надо еще дожить.
Переписывая в тетрадку грамматическое упражнение с неправильными глаголами, Бэтти посасывает кожу на запястье – там, где защемили ее жесткие мамины пальцы. Уже почти не больно, так, самую малость. Но это ровно ничего не значит – синяк все равно появится. А руку купальником не прикроешь, и учитель гимнастики опять будет подозрительно коситься, все меньше и меньше с каждым разом веря, что она «просто упала». Только бы не пришел домой и не начал снова «разбираться», а то с него станется. В прошлый раз Густав так разозлился, что Бэтти потом две недели могла только лежать. Хорошо еще, что маме удалось его остановить, а то бы и вообще забить мог. Он совсем бешеный, этот Густав.
От мамы ей тогда тоже досталось – уже потом. Мама била не сильно, тонким кожаным ремешком, так, по обязанности. Но сказала, что больше не будет останавливать Густава, раз уж Бэтти такая неблагодарная дрянь, что способна нажаловаться посторонним на родного человека. Бэтти хотела тогда объяснить, что она вовсе никому и не жаловалась, да и Густав ей совсем не родной… но посмотрела на тонкий кожаный ремешок в твердых маминых пальцах – и промолчала. Таким ремешком можно очень больно отходить, если не по обязанности, а от души.
Делая уроки, Бэтти ни на секунду не перестает прислушиваться к тому, что происходит за фанерными перегородками. Вот скрипит старое дерево – Густав качается в кресле. Мамин голос – соседи из шестого дома вызывали дезоктоперов, у них уже третья кошка за неделю пропала, и следы характерные. Приехали с фургоном, навоняли, вытравили весь подвал, в подъезд не зайти до самого вечера было. Говорят, очень крупный экземпляр, еще пара лет – и кошками бы не ограничился. Да и дом завалить мог, вон как у тех же Дзинтарсов в позапрошлом годе. Весь фундамент был словно губка, от камня только труха осталась, и когда обломки-то раскопали, все и открылось. Домохозяйка из шестого-то теперича носа не кажет – а то вечно хвалилась, что у них ни крыс, ни тараканов, говорила, что это от особой пропитки, которой она стены намазала, а на самом-то деле наверняка никакой пропитки сроду не было, просто надеялась на удачу, хотя могла бы давно уже заподозрить неладное. Где это видано, чтобы в таком клоповнике – и никаких паразитов?..
Мамин голос можно и игнорировать, он неважен. Густав в ответ бурчит неразборчиво, но угрожающе. В том смысле, что – женщина, достала уже. И что-то еще про речи бесхрамника вспомнил, который с неделю тому прямо на улице блажил перед вызванным нарядом – древнепротивное дело, мол, и все такое. Народ слушал. Дезоктоперы его, правда, быстро скрутили, они во всякую ересь не верят, незачем, у них разрешение Храма имеется. Да и Густав не верит, ему лишь бы побурчать, повод только. Скоро совсем распалится и потребует пива, главное не пропустить момент… мамин голос становится жалобным. Нет, она все понимает, денег нету, да и не то чтобы она скучала по крысам или там тараканам… Но ведь страшно же! А вдруг – тоже неспроста, и вовсе не из-за того, что она такая уж хорошая хозяйка… А у них даже кошки нет, чтобы спохватиться вовремя, если вдруг пропала бы…