Он не знал, сколько времени заняла эта прогулка и каких опасностей избегнул по пути, и тем не менее стоял теперь у жерла котлована и наблюдал, как в теле Нью-Йорка открывается зияющая язва, набухая и ширясь с каждой волной бесцветных телец.
Догадаться можно было с самого начала. Двадцать лет назад он отдал полсотни за рассказ о той самой земле, которую попирали сейчас его ноги. Тогда этот район назывался «Паркер-плейс», а на месте котлована стояла церковь. С тех пор от нее осталась лишь груда раздробленных камней да цветные осколки витража.
Мог ли он подумать, что в тех нелепых фантазиях скрывалась хоть толика истины?
До него доходили слухи, что в Бруклине снесли очередную церковь и вместо нее хотят устроить мемориал какому-то мученику домифической эпохи. Мог ли он подумать, что речь шла о Роберте Сейдеме?
Мог ли подумать, что где-то под землей вновь открыла зев бездонная впадина, которая считалась запечатанной раз и навсегда?
Он многое понял слишком поздно, но ошибки эти принадлежали другому – беспомощному созданию, трусливо бежавшему от предназначенной ему судьбы. Оно ушло навсегда – вместе с доктором Паркинсоном, с близорукостью, со своей жалкой похотью и загаженным разумом. Чужая необоримая воля переписала его набело, перечеркнув даже имя. Фэрнсуорт. Фэрнсуорт. Фрн-н-с-т.
«Обращаем Ваше особое внимание на то обстоятельство, что до определенных пор попытки установить с Нами какой бы то ни было контакт крайне нежелательны. Спешим заверить Вас, джентльмены, что в надлежащий час Мы сами будем искать встречи с Вами. С наилучшими и искреннейшими пожеланиями, Эдвард Софтли».
В сияющей бездне, клокотавшей под ногами, уже проступали очертания Той, что ждала за гранью – тысячеликая луна, спутница ночи, матерь теней. Усталое солнце дрогнуло и отступило, отдавая Ред-Хук во власть иного света, иных законов.
Боль в глазах – вот и все, что осталось от Фэрнсуорта.
Сжав в лапе кусок вишнево-красного стекла, его преемник двумя точными ударами поприветствовал новую эпоху.
Мне кажется, или общий настрой в письмах становится все более безысходным? Или это я сам в своем затворничестве уже не вижу никакого просвета?
Отшельник из Провиденса, наверное, ощущал нечто подобное. Невыносимо страшно чувствовать себя носителям тайного знания и не иметь возможности рассказать об этом. Точнее – сказать-то можно, но вряд ли кто поверит. У меня немного другая ситуация: я сам не хочу, ибо не вижу смысла. Они уже здесь, Мифы пришли навсегда, и моя правда ничего не изменит. Любое сопротивление давным-давно подавлено, недовольные уничтожены или изменены, государственные деятели стали марионетками. А самые могущественные державы мира превратились в арену столкновения ИХ интересов.
Люди сами по себе больше никого не интересуют. Так что лучше пусть и дальше пребывают в неведении. А мне остается лишь скрупулезно фиксировать факты и домыслы моих респондентов, надеясь, что когда-нибудь найдется человек решительнее скромного исследователя. Я всего лишь наблюдатель. И вместо дара Предвидения, как у Затворника, я получил лишь дар молчания.
Мифы сродни неотвратимо надвигающемуся товарному составу. Ему некуда свернуть, и уж тем более бесполезно пытаться его остановить. А если все-таки рискнешь, держись. Правда о себе самом, открывшаяся внезапно и неотвратимо, как слепящий свет фар локомотива, иногда бывает пострашнее самой суровой кары.
Акримония мисс ГалорАнна Дербенева
Детектив Натан Элерт понял, что сильно влип, когда увидел трупы своими глазами.
Это были те же бомбисты, которых пресса столь щедро одарила вниманием накануне. Их имена, вписанные в историю города крупным шрифтом передовиц, красовались на заголовках с неделю. Они прославились черными делами и окончили свои дни подобно скоту на бойне.
Отгремел шторм, ветер в маленькой бухте унялся, а три выпотрошенных трупа, распухших и жалких, качались под пирсом в темной воде, словно мрачные поплавки, привязанные к балкам. Судя по странгуляционной борозде и отрубленным рукам, зачинщиком был черный по центру. Убийцы явно хотели, чтобы тела нашли, и вот теперь бедняги всем своим видом предостерегали от повторения их ошибок.
Эти люди принадлежали к «Обществу чистых рас» – секте религиозных фанатиков, помешанных на новых богах, что явились в мир якобы для наведения высшего порядка. Несмотря на подозрительную малочисленность, «чистильщики» считались крайне опасными, не гнушаясь вырезать нечистокровных целыми семьями. Иногда их удавалось поймать, иногда нет – но полиция осторожно, по косточкам разбирала каждое дело. Элерту такой подарок достался уже на третий день службы в мегаполисе, и не требовался штатный провидец, чтобы знать – головная боль обеспечена. К тому же преступников убили не в схватке, ведь обычно «чистильщики» расползались по углам сразу после очередной жестокости. Растворялись в разных городах, залегали на дно. Этих же вычислили и поймали спустя неделю, вытащив из теплых безопасных нор.
Что и говорить, не стоило бедолагам покушаться на жизнь Ривера Четэма, ведь каждому известно, что портить жизнь власть имущим – дорогое удовольствие.
В обществе ходили слухи, что раньше Ривер Четэм был не абы какой аристократ, а принадлежал к расе Глубоководных, после совершеннолетия пережив редкую обратную мутацию. Баронесса Оливия Четэм молчала как рыба, избегая сказать лишнего о рождении сына, а ее дом, включая прислугу, эту позицию принял безоговорочно. К своим сорока годам Ривер оброс не только интересными сплетнями, но также и влиятельными друзьями, став успешным политиком с характерной специализацией на подводных городах. Но у монеты две стороны, и реверсом интересной славы обернулось пристальное внимание психопатов и культистов.
Имея свое мнение насчет чуждых рас, ехать к Четэму, да к тому же натощак, детектив хотел менее всего, но комиссар посоветовал не тянуть. Не забыв снабдить добрым советом на дорогу:
– Будь поделикатнее, сынок. Ты в городе без году неделя, заодно и узнаешь, кто нынче у руля. И о глубоководных лучше смолчи – да и сам все поймешь, как увидишь его дом.
Элерт к сведению принял. Но энтузиазма в себе все так же не обнаружил.
Особняк бывшего мутанта, а ныне дипломата, расположился в самом центре тихой улочки Гидранжи. Маленький престижный район с незримой охраной по периметру – здесь не летали дирижабли, не тарахтели дешевым топливом ветхие машины и даже робот-почтальон следовал от ящика к ящику чинно и с достоинством.
Ветер играл опавшими листьями на узких дорожках у почтенных особняков, а по небу перекатывались серые равнодушные амебы туч. Детектив подумал, что вот сейчас не отказался бы от согревающего глотка доброго виски. Но потом вспомнил, что накрепко завязал, и хмуро выбрался из машины. Новая жизнь и новый город диктовали трезвость и ясность. Ни шага в сторону. Сигаретный окурок щелчком отправился в чистенькую урну из тесаного камня, а человек, подняв воротник пальто, зашагал к дому. Наверное, стоило подобрать слова, вспомнить уловки и отвлекающие ходы, но ничего выдумать так и не удалось – едва он взошел на первую ступеньку крыльца, как входная дверь, окованная геральдикой и новомодными изображениями щупалец, плавно уехала в стену дома. На пороге замерла девушка. Пару секунд они смотрели друг на друга молча, как бы прикидывая, кто первым заговорит. Девушка была хорошенькая – невысокая хрупкая блондинка с длинными пушистыми волосами. Она куталась в теплую шаль зеленой шотландской клетки. Эмалевая заколка-стрекоза поблескивала в волосах, зрачки темно-серых глаз девушки расширились, потом сузились.
– Кениг, опять репортеры? – хрипловато позвала она. – Я же просила…
– Нет-нет, – поднял руку в замешательстве Элерт. – Я из полиции.
– Тогда удачи, – потеряв всякий интерес, обронила блондинка и шагнула с порога.
Незваный гость потеснился, пропуская незнакомку.
За ней из недр особняка выступил сухощавый высокий мужчина лет тридцати. Его лицо было внимательно и бесстрастно, а судя по строгому костюму и чемоданчику с красным крестом на крышке, он принадлежал к гильдии врачей.
– Хозяин на месте? – указал на дом Элерт, но вдруг смутился и обернулся в замешательстве.
Не может быть ошибки – это же Ария Галор! Та самая актриса, которую обожала Нора, его бывшая жена. Обожание, надо сказать, иногда принимало абсурдные формы – стрижки под ее героинь, сочетания одежды, частая смена любовников. Элерт поежился от неприятных воспоминаний. И все же в жизни актриса была в разы милее и выглядела куда более прилично, чем в любой из своих ролей.
Девушка села в припаркованный у обочины черный автомобиль и хлопнула дверцей, врач поспешил на водительское сиденье.
Тем временем позади зачарованного копа раздались шаги, и на пороге возник хозяин дома. Облаченный в синий костюм недешевого вида, Ривер Четэм, подтянутый и благопристойный, производил впечатление уверенного в себе дельца средних лет. Залысины на висках и легкая проседь добавляли очков солидности, а глаза мутно-зеленого цвета смотрели с легким прищуром, но внимательно и прямо.
– Поклонник мисс Галор или же вы по делу? – на одном дыхании затребовал хозяин.
– Полиция, отдел расследования убийств.
Ривер Четэм сделал приглашающий жест и шагнул обратно в дом. На его ногах были черные кожаные туфли. Собирался ли он куда-то или же ходит в туфлях даже по дому – опять загадка.
Комиссар всяко намекал, что барон получил свое прозвище за странности, но до сей поры интрига оставалась нераскрытой. Дом как дом. Внутреннее убранство особняка было выполнено в классическом английском стиле – резная деревянная мебель с неяркой обивкой, приличное собрание книг, а на столе в гостиной – тяжелые антикварные канделябры. Семейные портреты заполняли пространство стен.
А вот в рабочем кабинете царил технократический стиль, но было кое-что напрочь выбивавшееся из строгости дизайна стекла и металла – все помещение, значительных для кабинета размеров, было уставлено аквариумами разных форм и величин. Некоторые выделялись пятнами тусклой подсветки, другие, напротив, прятались в темноте по углам. И во всех емкостях, от малых до великих, застыли разноцветными гидрами десятки видов морских анемонов – актиний. Уотерхаус – так прозвали Четэма за его любовь к водному царству еще приятели по Оксфорду.