– Пришел поговорить о Фондах, – устало произнес Элерт, потирая глаза. Изображение было словно изнутри калейдоскопа – подозреваемый двоился и рассыпался на части. Детектив тряхнул головой, и вроде стало лучше.
– Поговорим, как съездите на труп, – вместо возражений ответил дипломат.
– Труп?
– Вам обязательно нужно на это посмотреть, – поднял бровь Четэм. – Поймите, я хочу, чтобы вы запомнили детали. Это важно, в противном случае ничего не поймете.
Детектив махнул рукой, не желая спорить.
Труп и правда был. Бродяга, просто какой-то бездомный одиночка, подвешенный за руки к балке под самым потолком в заброшенном промокшем доме, стены которого сплошь покрывала черная и зеленая плесень. Кое-где закопчен потолок – наверное, очаг недавний обитатель разводил где придется; странно, как раньше не угорел. Элерт пару минут бездумно разглядывал нити кишок, свисающие до самого пола, пока его желудок не воспротивился этому зрелищу. Он больше не мог этого выносить, и комиссару скажет, что дело не по его части. Тот, наверное, даже порадуется. Или в постовые переведет – водить пьяниц из парка домой – все одно лучше, чем это. Он вышел из убогого грязного театра преступления и отправился домой.
Бостон наделал на ковер. Элерт по привычке сунул пса мордой в лужу – всем нужно уметь отвечать за свои поступки.
Через полчаса, когда он наконец вымылся и побрился, в дверь постучали.
На пороге стоял шофер дипломата, а из черного авто на улице выглядывал и сам хозяин.
– Вы хотели увидеть Центр? – поинтересовался бывший глубоководный, делая знак водителю. – Я покажу вам его. Но хочу сперва кое-что прояснить.
– Внимательно слушаю.
– Вы нездоровы, Натан Элерт. Только наверняка не подозреваете об этом.
– Почему же. Плохо сплю в последнее время, – пожал плечами тот, устраиваясь на сиденье рядом.
Машина тронулась.
– Вы не спите вовсе, – резко оборвал его Уотерхаус. – Вы превращаетесь, когда вздумается, в мерзкую тварь и летаете по городу в поисках добычи. Вы убиваете людей, а хуже всего то, что ваш мозг запомнил интерес к Арии и ко мне, так что даже после торпора вы хотите до нас добраться.
– Вы еще и сумасшедший, – осенило детектива. Он достал сигарету и прикурил ее.
Водитель покосился в зеркало и приоткрыл окно.
– Мы разрабатываем Препарат, способный остановить болезнь, которой вы страдаете, на ранних стадиях, но тут очень важно не упустить время. Увы, время упущено, – продолжал меж тем Уотерхаус. – Эксперт из участка едва выжил, став свидетелем вашей трансформации; впрочем, еще непонятно, выживет ли. Возраст дает о себе знать.
Элерт мотнул головой, он перестал понимать, что происходит.
Центр высился впереди, и маяком на верхушке суперсовременного здания сияла буква У.
– Уотерхаус, – догадался Элерт, указав на знак сигаретой.
– Верно, – кивнул собеседник.
Машина остановилась на бетонной площадке перед зданием, и двое прибывших под конвоем здоровенных охранников проследовали на верхний этаж. В руках охраны были полицейские револьверы, и шутить парни не собирались. Наверху, под самой крышей, не водилось хитрых лабораторий. Не было некроборгов, мутантов, Древних. Там лишь пустовало треугольное помещение, центр которого забрали, как клеткой, металлической решеткой.
– Вы обещали мне Центр, а показываете лишь город через сетку, – горько усмехнулся Элерт.
Четэм достал из кармана флягу, глотнул сам и протянул копу.
– Зачем вам тратить время, Натан? Как и мне. От вида ми-го вы по меньшей мере сойдете с ума, а я бы хотел, чтобы вы сознавали себя до конца. И поверьте, делаю вам подарок. Если рассматривать последние минуты, вид на город куда приятнее.
– Что за бред вы несете? – Элерт швырнул флягу оземь.
Четэм вышел из клетки, охрана расступилась и втолкнула туда замену – безумного вида паренька лет двадцати пяти.
– Густав Адер, задержан полицейскими в районе Горки, приговорен к смерти за двойное убийство, – пояснил Уотерхаус и, обойдя клеть, вложил в руку Элерта револьвер.
– Одна пуля, и прошу, не разочаруйте меня.
Элерт уставился на оружие.
– Вы ждете, выберу ли я сожрать его и впасть в… торпор? Ведь тогда ми-го получат для исследований монстра?
– Таков был уговор с ними. Но мне интересно, что выберете вы.
– Обойдутся и человечиной, – усмехнулся детектив и выстрелил.
Густав Адер упал, истекая кровью.
– Два человека тоже сгодятся, – прищурившись, рассудил Четэм.
Ночь была тиха. На порог дома с окнами на старую Блум-стрит вышла молодая женщина. Ночные фонари выхватили ее силуэт из сплошной серости здания, тени на котором завораживали движением корнеподобных фигур – то качались на ветру ветки деревьев. Листва опала, и их причудливые кроны скрывали улицы черными паутинами. Воздух с едва слышным свистом вошел через сжатые зубы, длинная юбка со шлейфом подмела ступени, пока девушка сходила вниз, на безлюдную улицу, тяжело опираясь на кованые перила. Час до рассвета – время смерти. Ария посмотрела через плечо в окно, там, где спал в кресле Кениг. Ему не нужно знать. Воздух был сладким. Все пахнет приятнее, когда бросаешь курить. Мимо по улице полз многоокий шоггот, переваливая тело точно амеба. Еще одно порождение ада. Кругом чудовища, отныне и навсегда. И лишь одна душа из всех должна остаться с ней, пусть даже во сне. Она всегда знала – лишь сны могут повторяться из ночи в ночь с удивительным постоянством.
Богато одетая женщина привлекла беспризорников, сидевших у костра близ пустыря. Двоим она дала немного денег, и они, счастливые, убежали их тратить в круглосуточной пекарне за углом, что источала волшебные ароматы. У костра остался лишь один ребенок, лет шести-семи. Его ноги были искривлены и худы, он не мог ходить. Зато у него были чудесные светлые волосы и ясные глаза. Отблески костра играли на чумазых щеках.
– Котенок, – прошептала она. Рука с зажатым ножом пряталась в широком рукаве. Рукава напоминали крылья, да и само платье было черным, как вороново крыло. Смерть должна быть правильной, чтобы стать настоящей.
Женщина наклонилась к ребенку и взяла его за подбородок холодными пальцами, шепча ласково:
– Котенок. Это только сон.
Конечно, всегда остается шанс, что все мои измышления не больше, чем бред больного воображения, страшный сон измученного человека.
Но письма реальны, как реальны и записи, которые я заполняю непривычным почерком. Реальна и жизнь за окном, совсем не такая, как раньше: газеты с названиями неведомых земель, указы от имени невероятных божеств, силуэты непривычных существ в толпе. Но, может быть, все это только сон?
Я так часто думаю о нем, потому что невыносимая усталость стала моим постоянным спутником. Вот уже три недели я стараюсь не спать. Изматываю себя до последней точки, пока голова не становится тяжелой, а ноги сами не несут меня на кушетку, что стоит здесь же, в кабинете. Это единственный выход: утомленный до изнеможения, я почти мгновенно проваливаюсь в тяжелое забытье без сновидений и грез.
Еще когда я только собирался в Мискатонийский университет, то знал, что провиденский Отшельник сам считал себя сноходцем. Человеком, который может проникать в сны как в созданную реальность и изменять ее.
Теперь я все чаще встречаю в письмах откровения сноходцев и понимаю: Мифы принесли с собой доступную многим дорогу в Страну Снов. Практически каждый может воспользоваться ею. Но далеко не всем стоит пробовать, и уж тем более единицам дано вернуться. Устав от беспросветной действительности, многие предпочтут остаться во сне навсегда.
Не думаю, что это выход. По крайней мере, не для меня.
СноходецЕвгений Просперов
…Впервые это произошло осенью 1900 года, когда общество Occulta Tenebrarum провело ритуалы, легшие в основу эксперимента группы Аненербе на Южном полюсе. Заклятья отобрали восемь человек из разных уголков планеты…
Л.Б.
Пожалуй, нет ничего менее изученного в человеческой природе, нежели сон. Состояние это дарует изнеможенному телу отдых, а зашедшему в тупик разуму – иррациональное решение проблем, которые не дают покоя в бодрствующем состоянии. Фрейд полагал, что сны – проявления бессознательного, дремлющего в нас при свете солнца. Древние люди говорили, что во время сна душа покидает тело и путешествует по диковинным мирам да рекам времен. У меня есть все основания верить суевериям предков.
Я помню как сейчас вой ливня и вспышки молний, озаряющие свинцовый горизонт; росчерк, расколовший дуб за оградой надвое; громогласные раскаты; потрескивание стекла от мелкого града; шорох крыс в подвале; мать и деда, ругающихся в столовой на первом этаже… Мой дом в ту ночь предстает передо мной в скрупулезных подробностях, несмотря на то что я спал в своей комнате на третьем этаже. Я не в силах вспомнить лишь миг до пробуждения – к сожалению или счастью. Родные рассказывали, что я подскочил с кровати и, не разбирая дороги, понесся вниз, сшибая все на своем пути и крича чужим голосом. Они не разобрали в моих воплях ничего – матери даже почудилось, будто я разговаривал на каком-то неведомом языке… Мне было десять лет.
С этих пор сны перестали приносить мне покой. Едва я закрывал глаза, как голову пронзала тупеющая боль, однако проснуться не мог, и это было только начало. Боль всегда есть врата во что-то иное… Я терял контроль над своим телом и уносился куда-то вдаль, в бездны, которые мой разум отказывается осознавать. Мгновения мучений длились целую ночь, и я просыпался с рассветом, измотанный как от напряженной умственной работы. Немудрено, что психика стала сдавать. Обрывочные образы диковинных, страшных миров становились все ярче и отчетливее. Я начал слышать обрывочную речь. В попытках записать «подслушанные» звуки я встретился с неодолимым препятствием: подобрать им человеческих аналогов оказалось невозможным.
Мать видела мои страдания, хоть я и всячески скрывал их. Когда она нашла записки о снах, мысль о моем безумии закрепи