Вождь страдал тяжелей остальных. Головные боли, бессонница, судорожные припадки. Это напоминало атеросклероз. Но такой диагноз был лишь отговоркой, косвенным признанием ограниченности и бессилия медицины.
Маленького лысого эмигранта Ульянова пожирала изнутри неведомая тварь, имя которой он дал сам, условное имя, один из многих его псевдонимов. Ленин.
Ульянов тосковал по Швейцарским Альпам, по венским кофейням, рвался из Кремлевских стен за город, на дачу в Горки. Ему нравилось гулять по лесу, собирать грибы, кататься на велосипеде, он легко находил общий язык с чужими детьми и жалел, что своих детей у него нет. Он любил кошек, музыку Бетховена, сестер Анну и Марию, брата Дмитрия, свою жену, некрасивую больную женщину по прозвищу Минога. Он обожал «дорогого друга» красавицу Инессу.
– Помереть не боюсь, однако в одночасье вряд ли получится, боюсь паралича и маразма, – смущенно признавался Ульянов.
Все, кто пытался противостоять новой власти, ненавидели и клеймили Ульянова, называли его злодеем, ничтожеством, недоучкой, высмеивали, цитировали бред его статей и речей, ужасались, возмущались.
Так ли уж важно, каким он был человеком, если от человека мало что осталось? Почти все живое в нем сожрала внутренняя ненасытная тварь. Великий вождь товарищ Ленин. Откуда взялось чудовище, почему стало править Россией, это уже другой вопрос. Одержимости и фанатизма одного Ульянова вряд ли хватило бы, чтобы такое могло случиться не только с ним самим, но с огромной страной.
Механизм был запущен и набирал обороты. Миллионы людей продолжали убивать, грабить и мучить друг друга. Тварь радовалась всякой крови, любому проявлению ненависти. Ей плевать, кто, кого, за что ненавидит. Главное, чтобы ненависти было много, как можно больше. Тварь питалась ненавистью, росла, крепла, всерьез и надолго устанавливала свое господство.
Осматривая вождя, Михаил Владимирович физически чувствовал ледяное зловонное присутствие и молился молча, не разжимая губ.
– Всякий боженька есть труположество, – объявляла тварь, подмигивала и грозила пальцем.
– Мозг мой болен, вот эта ваша микстура хорошо помогает, – бормотал измученный человек после очередного припадка.
Тварь была неутомима, строчила, строчила человеческой рукой бесконечные декреты о расстрелах, заложниках, распределении мыла, изъятии остатков хлеба у крестьян, национализации швейных машинок и строжайшем учете мануфактурных пайков. Тварь хихикала, изрыгала непристойную брань, на митингах поливала толпы людей потоками словесных нечистот, издевательской ахинеей речей и воззваний.
Ульянов интересовался, как продвигаются опыты. Михаил Владимирович рассказывал ему о работе желез, о загадочных свойствах эпифиза, говорил, что ищет способ воздействия, но торопиться нельзя, к тому же необходимых компонентов не хватает, за ними надо отправиться в экспедицию, в Вуду-Шамбальскую степь, однако из-за войны это пока невозможно.
Вождь каждый раз вначале слушал внимательно, потом отвлекался. Медицинские подробности утомляли его. Звонил телефон. Секретари приносил бумаги. Он извинялся и отпускал Михаила Владимировича, не дослушав.
Однажды он вдруг воскликнул:
– А, я понял! Это как у Маркса! «Идеальное есть материальное, пересаженное в человеческую голову и преобразованное в ней».
Именно эту фразу Михаил Владимирович зачем-то записал в тетради и вздрогнул от резкого телефонного звонка.
Было раннее утро. Он едва успел умыться и переодеться. Автомобиль ждал. На этот раз предстояло посетить товарища Свердлова.
Всесильный председатель ВЦИК и секретарь ЦК вернулся из инспекционной поездки. Его спецпоезд остановился под Орлом. Бастовали железнодорожные рабочие. Товарищ Свердлов отправился их агитировать. Он отлично умел это делать. Однако рабочие были слишком нервны и голодны для митинга, вместо того чтобы послушать товарища Свердлова, они стали его бить.
Яков Михайлович не отличался физической силой и выносливостью, к тому же был болен «испанкой». Охрана вмешалась поздно. В Москву Свердлов вернулся с сотрясением мозга и пневмонией.
Свердлова вождь не любил, но ценил за полезность делу. В последнее время отношения между ними стали портиться. Яков Михайлович был бандит, очень умный, осторожный, хитрый. Никаких иллюзий насчет справедливого переустройства мира во имя счастья трудящихся он не питал. Он хотел только власти и денег, чем больше, тем лучше. Возможно, конечной его целью было занять место Ленина, но тварь не сочла его достойным преемником. Или просто он уже выполнил свои функции, и дальнейшее его существование больше не имело смысла.
Кремлевские врачи, осмотрев его сразу после возвращения, объявили, что никакой опасности нет, организм молодой, крепкий, Яков Михайлович отлежится и встанет.
Он действительно встал, хотя делать этого не стоило. Девятого марта он явился на заседание Совнаркома, провел заседание президиума ВЦИК. Шла подготовка к очередному партийному съезду, он не мог не принять участия. Кремлевские врачи отлично понимали такие вещи и старались не огорчать влиятельных пациентов несвоевременными запретами.
Михаила Владимировича вызвали слишком поздно, он застал председателя ВЦИК в агонии. Ничем уж нельзя было помочь. В коридоре его ждал Федор.
– Ильич просил зайти, – сказал он хрипло и добавил на ухо, шепотом: – Этот зверь самый злобный, теперь должно стать легче.
Ленин выглядел усталым и грустным. Но оказалось, что грустит он вовсе не из-за Свердлова. В Петрограде умер от тифа Елизаров, муж Анны Ильиничны. Вместе с Крупской вождь собирался на похороны.
В кабинете находилось несколько человек. Дзержинский, Троцкий, Стасова. Со всеми Михаил Владимирович был знаком, только одно лицо оказалось для него новым.
Коренастый кавказец курил возле окна. Черная, густая, давно не мытая шевелюра, черные толстые усы, низкий лоб. Черты тяжелые, грубые.
– А вот, познакомьтесь, профессор. Наш Коба. Прошу любить и жаловать.
Коба отложил папиросу, шутовски поклонился, шагнул навстречу. Темная смуглая кожа была побита оспой. Карие глаза смотрели внимательно и спокойно. Веки припухли, белки покраснели. Вероятно, недосыпал, как все они.
Рукопожатие его оказалось слабым, ладонь влажной. Он говорил с сильным кавказским акцентом.
– Сталин. Здравствуйте, товарищ Свешников. Знаете, как любит повторять Ильич? Врачи-товарищи в девяноста девяти случаях из ста ослы. Так, может, лучше обращаться к вам господин Свешников?
– Иосиф, это именно тот единственный случай из ста, когда врач-товарищ не осел, – сказал вождь.
– Спасибо, Владимир Ильич, я это запомню, – кивнул Сталин и сощурился в лукавой улыбке.
– Вот азиатище! – заметил Ленин и засмеялся.
Вслед за ним засмеялись все, кроме Троцкого.
Ла-Манш, 2007
«Бобренок уютно сопел у меня под мышкой. Еще не поздно было выбраться из хатки, попытаться убежать, уползти. Я принял решение. Я не дамся им в руки живым, буду сопротивляться до последнего дыхания. Надо только собраться с силами, скинуть ботинок, второй все равно утонул, а скрываться в одном ботинке сложнее, чем босиком. Я ждал, что голоса будут приближаться. Но они звучали все там же. Женщина и офицер охраны не двинулись с места.
– Мисс Денни, почему вы раздеты? Где ваш плащ?
– Офицер Освальд, я была так возмущена, что забыла надеть плащ. Вы должны увидеть это своими глазами. Идемте!
– Куда, мисс Денни? Объясните, в чем дело. Что вас так возмутило?
– Офицер Освальд, известно ли вам, что лужайка перед моей верандой является частью лаборатории, а вовсе не полигоном для тренировок ваших головорезов?
– Простите, мисс, я вас не совсем понимаю. Какая лужайка? О чем вы?
– Лужайка, на которой я выращиваю лекарственные растения, необходимые для моих опытов. Вот уже несколько часов там пасется дюжина ваших солдат, они своими грубыми сапогами беспощадно вытоптали мои нежные побеги. Там бессмертник, душица, ноготки. Все погибло, идите, взгляните!
– Виноват, мисс Денни, но меня никто не предупреждал о лужайке, я знаю, что ваши травки и корешки вы выращиваете в теплице.
– Офицер Освальд, я слишком замерзла и устала, чтобы обсуждать с вами ботанические вопросы. Если вы сию минуту не прикажете солдатам уйти подальше от моей виллы и никогда больше к ней не приближаться, я буду жаловаться самому Великому Магистру. Идемте, я хочу, чтобы вы увидели это варварство своими глазами!
Мне не удалось услышать продолжения диалога. Шаги и голоса стали удаляться. Она уводила офицера. Теперь я мог бы успокоиться и поспать немного. Однако не получалось.
Ее голос, интонации, манера говорить не давали мне покоя. Мисс Денни была удивительно похожа на одного человека. Я видел ее лицо смутно, мельком и тем не менее почти узнал ее, настолько очевидным было сходство.
Меня раздирали противоречивые чувства. «Не она, разумеется, не она, ты ошибся», – повторял я про себя до тех пор, пока не заснул.
Неизвестно, сколько прошло времени.
Я открыл глаза в кромешной темноте оттого, что меня сильно дергали за ногу.
– Вы проснетесь, наконец? Эй, вы там не умерли? О, Боже, ну что мне с вами делать? Свалился на мою голову, спит, как у себя дома! Да просыпайтесь же!
– Простите, сейчас встану, – промямлил я и попробовал приподняться.
– Осторожней, прошу вас, вы разрушите бобровую хатку, бобры ужасно волнуются, я обещала им, что все будет хорошо, не подведите меня, выползайте потихоньку, вот так, не спешите, я помогу.
Кое-как я выбрался из своего убежища. Моросил мелкий холодный дождь.
– Можете встать?
– Я попробую.
Первая попытка оказалась неудачной. У меня подкосились колени, сильно закружилась голова.
– Послушайте, у нас очень мало времени. Идти недалеко, но я не сумею дотащить вас на себе, а помочь нам некому. Ну-ка, выпейте, – она поднесла к моим губам горлышко фляги.